|
Раиса Недашковская
Народная артистка Украины Раиса НЕДАШКОВСКАЯ: «С Иваном Миколайчуком я познала счастье и муку, ад и рай, я готова была забеременеть от его брата, только чтобы счастье Ивану дать, чтобы у него был ребенок» Раиса Недашковская
слыла в советском и украинском кино одной из первых красавиц, рядом с ней даже
вполне миловидные актрисы выглядели дурнушками. Своими первыми ролями — Мавки в
«Лiсовiй пiснi» Леси Украинки, Марфы в «Царской невесте» — она обязана своей же
ослепительной внешности... Режиссеры наперегонки зазывали ее в картины,
поклонники осаждали, как запорожцы — неприступную турецкую крепость... Для
полного счастья Раисе Прекрасной не хватало только принца на белом коне. Но,
видно, где-то в небесной канцелярии сочли, что и без того судьба к ней слишком
щедра. Кстати, где бы она ни появилась: на дне рождения коллег-актеров, на открытии выставки, на творческом вечере или в какой-то театральной тусовке, — при ней непременно корзинка с «жаворонками». На эти крохотные булочки с запеченными записками-предсказаниями, которые ей по заказу пекут в ресторане Дома кино, Недашковская тратит едва ли не половину своей скудной пенсии. Но как же она светится от радости, когда человек находит внутри «жаворонка» записку, посвященную любви, и за ней мечтательно повторяет: «Настала черга й на мою зорю. Чи біля тебе душу відморожу, чи біля тебе полум'ям згорю»... Больше всего на свете Раиса Степановна хочет сыграть на театральной сцене сваху Хануму (по пьесе, перелицованной на украинский лад режиссером Виктором Шулаковым). Она истово верит, что актеры — проводники положительной (как и отрицательной) энергии, и если ее мечта осуществится, счастливых пар в Украине станет больше.
— Раиса Степановна! Перед нашей встречей я перевернула весь интернет в поисках ваших семейных фотографий. Признаюсь, хотела увидеть вас смеющейся, радующейся жизни и, конечно, со спутником: мужем, возлюбленным, — но на снимках, кроме сделанных на съемочной площадке, вы одна...
— И в жизни, увы, тоже...
— Но красивую женщину всегда окружают кавалеры...
— Ой, какие там кавалеры! Мужчины, к сожалению, не играли в моей судьбе первостепенной роли. Я никого не видела, не слышала и знать не хотела...
— И это говорит актриса потрясающего темперамента — а его на сцене не скроешь! Повторю за Станиславским: «Не верю!».
— Ну так и насобирала столько темперамента от воздержания. Ой, сколько я поклонников отшила — только и занималась тем, что отгоняла...
— Так вы мужененавистница? И именно поэтому свой недавний 70-летний юбилей отметили моноспектаклем не о чем-нибудь — о любви?
— Так случилось, что, получив в 17 лет роль Мавки в фильме «Лісова пісня» по Лесе Украинке, я пронесла этот образ через всю свою жизнь, а потом вернулась к нему в новом качестве...
— Но вы слегка «подправили» Лесю Украинку. Почему у вас влюбленные Мавка и Лукаш, пусть и после смерти, но соединяются?
— В жизни часто бывает так, что любящие сердца остаются разъединенными. Ведь человек, который любит, всегда уступит. Он не борется: не выдвигает ультиматумы, не интригует, чтобы перетянуть любимого на свою сторону. Но есть некая высшая справедливость, и я считаю, что рано или поздно она восторжествует, родные души непременно встретятся. И это апофеоз любви. А что касается поправок... Я договорилась с Леcей Украинкой — она мне позволила промолчать о том, чем у нее заканчивается «Лісова пісня»: «Коли вщухла хурделиця, Лукаш сидів сам, прихилившись до берези, з сопілкою в руках, очі йому заплющені, на устах застиг щасливий усміх... Сніг шапкою наліг йому на голову, запорошив усю постать і падає, падає без кінця...». Я отказалась от такого безысходного финала, потому что сегодня людям, как никогда, нужны позитив и радость... Хочу, чтобы зрители почувствовали торжество любви над смертью и поняли, что душа вечна.
— Этот моноспектакль вы посвятили режисcеру Виктору Илларионовичу Ивченко, который нашел вас во Дворце пионеров, предложил вам первую роль. А правда, что именно он научил вас целоваться?
— Ну да, во время съемок фильма «Лісова пісня»... До этого я только несколько раз прошлась с парнем, держась за ручку. А там любовная сцена, и текст у Мавки такой: «Я зацілую тебе на смерть!». Режиссер говорит нам с Лукашом: «Ложитесь!». Я сгорала от стыда, но никто меня не спрашивал: «Что ты чувствуешь?». Идет съемка! Сверху натянули ткань, потому что от яркого солнца текли слезы. Вся группа съемочная наклонилась над нами и смотрит. Представляете? А я Лукашу все щечку подставляю, щечку... Виктор Илларионович, когда мои ухищрения увидел, вспылил: «Что это за драмкружок имени Богдана Хмельницкого? А ну целоваться! Ты что говорила: «Искусство требует жертв?». Вот и жертвуй!». Опозорил при всех... Я сцепила зубы: «Боже мой! Ну хорошо, пусть целует». А Лукаш — ему было 19, может, тоже первый раз целовался — так долго от моих губ не отлипал, обслюнявил всю.
— Желающие — в очередь...
— И знаете, пришлось сцену переснимать.
— Вы, похоже, до сих пор об этом сожалеете?
— Жалею, но совсем о другом. Ведь на роль Лукаша пробовался Иван Миколайчук, но я с ним не встречалась, не виделась. Почему Ивченко его не утвердил, ума не приложу, — ведь он потом Миколайчука порекомендовал Параджанову, который собирался снимать «Тіні забутих предкiв». А мы с Иваном познакомились уже в театральном институте. Я часто думаю о том, как бы моя жизнь сложилась, если бы это случилось раньше. Виктор Илларионович взял меня на свой курс, который набирал на кинофакультете в Театральном институте имени Карпенко-Карого. Я же поступила к другому педагогу, но из-за съемок «Лісової пісні», которые начались 26 августа, перед самым учебным годом, мне пришлось взять отпуск на год. Только что похоронили Инну Бурдученко, которая сгорела на съемках, и ректор Иван Иванович Чабаненко сказал: «Зачем вам это? Они вас сотрут.
— Как вас встретили в театральном институте, куда вы пришли уже кинозвездой?
— Лука Павлович Сокирко, он у нас украинскую литературу преподавал, говорил: «Оце жовтороте Мавку грало?». И в общем-то, мне тяжело было. Они не любят студентов, которые снимаются...
— ...и наставников затмевают...
— ...считают, что это портит молодежь. Мою «вину» усугубило то, что к этому времени я успела сняться в фильме Николая Макаренко «Дмитро Горицвіт» по Стельмаху и была утверждена на главную роль в «Телефонистке». Работу над этой картиной начал Исидор Анненский, но так как он бесконечно менял артистов, в результате его самого заменили Гасаном Сеидбейли, автором повести, которая и легла в основу сценария. Пока происходили перестановки, начался учебный год. Я хотела отказаться от роли, потому что не собиралась ради нее жертвовать учебой. Но представители студии «Азербайджанфильм» договорились обо всем в институте, и первую сессию я сдавала в Баку. К занятиям на первом курсе смогла приступить только 20 февраля. Ивченко мне сказал: «Если получишь хотя бы одну четверку на экзамене, сниматься больше не будешь».
— Поэтому грозного наставника вы умаслили и в 19 лет отправились в Кишинев, где шла работа над фильмом «Путешествие в апрель»...
— Там до меня была занята другая актриса. Но она на молдавских харчах так раздобрела, что стала выглядеть старше главного героя. Его играл Саша Збруев, который и сейчас довольно субтильный, а тогда и подавно мальчишкой выглядел. Он был обаятельный, очень милый, с легким характером — его многие обожали. К нему в экспедицию весь балет Большого театра из Москвы приезжал — навещали... Збруев, слава Богу, правильной ориентации. Сейчас это редкость, чуть ли не основное достоинство мужчины...
— И вы влюбились?
— Нет. Мы с ним были друзьями. Правда, он пытался за мной ухаживать, но получил по рукам. Зато потом, на премьере, я познакомилась с Валей Малявиной, его женой, и с чистым, открытым сердцем ее обняла...
— Родились вы в селе Старые Воробьи, но на человека с крестьянскими корнями совершенно не похожи...
— Все Недашковские, которых я встречала в Сибири, в Австралии, в Соединенных Штатах, родом с Житомирщины. В Малине местный историк подарил мне книжечку «История Недашек». Там написано, что мы из околичной шляхты — она в 100-километровой зоне князей охраняла, шатры ставила. В нашем селе все одну фамилию носят, поэтому отличали друг друга по прозвищам. Нас, например, называли Бувсунами. Историк утверждает, что это слово искаженное, сработал «испорченный телефон» — сначала мы были безунами, то есть «без унии». Значит, мои предки не ополячились, не олитовились — они оставались верны православию. Когда я училась в пятом или шестом классе, отец водил меня наши земли посмотреть — это между Недашками и Воробьями. Я видела там згарище на месте хаты, старый яблоневый сад и затянутую илом копанку, где когда-то рыбу коптили. А еще могилы своих родичей — отец мой сварщиком был и сделал для них общую оградку. Там лежат мои дедушка и бабушка, которые умерли от голода в 1932-м...
— Сельские нравы и сейчас строги, требуют от девушки скромности, целомудрия, а уж в годы вашей молодости и подавно... Как же вы при таком воспитании снимались в постельных сценах?
— Чего только не придумывают, не сочиняют о том, что происходит у актеров под одеялом. Помню, мы с моим любимым Толей Хостикоевым и Олегом Савкиным снимались в очень хорошей картине Натальи Мотузко «Чудо в краю забвения». Там по сценарию у меня роман с Толей был. И вот представьте, любовная сцена: мы с ним летаем — вся любовь у нас в полете звуками, голосом сделана, потом я смотрю в окно хаты, за которым рыбки плавают... Приподнялась на постели полуобнаженная, лишь слегка прикрытая простыней, рядом Толя лежит со своей растительностью — то есть с волосатой грудью. Идет страстный диалог о любви, моя героиня говорит, что она ему не пара... Зрителям и невдомек, что Хостикоев в постель ко мне лег... в тех же брюках, в которых ходил по улице. «Толя, — помню, возмутилась я, — ты бы другие штаны надел, хотя бы спортивные, тоненькие»...
— Он, наверное, за себя не ручался...
— А люди воображают себе всякие страсти... Ну какие поцелуи? Вы же понимаете, что на съемочной площадке полно народа везде, никаких условий... Еще смешнее получилось в фильме Аскольдова «Комиссар». Ролан Быков, который играл моего мужа, шутник был уникальный. Представьте, идет съемка, мы с ним лежим в постели, он — на моих ногах, рядом ребенок. И вдруг Быков на весь павильон, а там людей полно, жалуется режиссеру: «Александр Яковлевич, а Рая ко мне пристает!». «Как тебе не стыдно! — кричу. — Я на краю, на самой железке лежу!». Естественно, съемка прервана, народ хохочет.
— Ролан Быков ведь не только обвинял вас в посягательствах на свою мужскую честь, но и бил?
— Два дня, 18 дублей. А режиссер кричит: «Бей что есть силы!». Он ударит, а потом прощения просит. В общем, то ноги мыл, то морду бил.
— Неужели между вами при таких-то страстях не проскочила искра?
— Господи, с Роланом мы были друзьями... (Подражая его голосу): «Рай, дай десятку. Надо пойти в ресторан».
Ролан мне рассказывал, как Лида его провожала на вокзале, — он в то время снимался в советско-болгарском фильме «Бегущая по волнам». Расцеловавшись с ней, Быков поднимался в вагон и вроде уезжал, а сам тем временем быстро-быстро шел в соседний вагон и выходил. И как же он мучился, когда на следующий день нечаянно встретил коллегу из ее театра в аэропорту: «Ой, она же скажет жене: мол, встретила я Ролу твоего».
— Не секрет, что в роли Марии до вас начинала сниматься Екатерина Райкина. Почему Аскольдов ее заменил?
— Для него Мария — это святой человек, а Катя... Она была земной женщиной из плоти и крови, любила радости жизни. Сразу в компании Мордюковой оказалась. По вечерам они собирались, пели...
— ...через «и». Но вы, я тому свидетель, человек тоже хлебосольный. Везде, где появляетесь, накрывается стол, появляется угощение...
— Это же не значит, что я люблю выпить. Разве что пригубить могу... Вообще, «Комиссар» снимался очень тяжело, и я как-то старалась разделить с режиссером его переживания. Поэтому не ходила на посиделки Ролана Быкова и Нонны Мордюковой, только раз побывала — пригласили меня. В основном держалась в компании Аскольдова: туда входил помреж, ассистент режиссера.
— И что, ему ваше присутствие помогало?
— Надеюсь, да. Помню, я была уже в Киеве, вдруг Саша звонит: «Я сейчас буду проезжать. Рая, выйди на вокзал». Я была больна, но надела белый шарф красивый, свою шубу «леопардовую»... Иду по перрону — а все повыскакивали и смотрят. Поезд 10 минут в Киеве стоял. Мы походили туда-сюда, и он уехал. Но ему, видимо, как-то легче стало на душе... А потом, когда фильм на 20 лет положили на полку, я не снималась долгое время. Выживала благодаря обществу «Знание» и Бюро пропаганды киноискусства: ездила везде с творческими встречами. И везде, как «Отче наш», читала монологи из «Комиссара», рассказывала об этом фильме. Вся моя молодость прошла под этим табу...
— ...и высшая награда Союза кинематографистов России «Ника», которую вам присудили в 1989 году за роль Марии Магазаник, — слабое утешение...
— Увы. Кстати, на церемонию награждения я пришла с Нонной Мордюковой (ее тоже выдвинули, но премии не дали). В номинации «Роль второго плана» со мной были Гердт, Ахеджакова... А объявлять победителя вышел Вячеслав Тихонов. Нонна его увидела и ахнула: «Ой, Славка-то как плохо выглядит!». Он действительно очень сдал. Но, получив из его рук статуэтку, я поцеловала его. А потом в микрофон заявила: «Наконец-то сбылась моя мечта, — и, выдержав паузу, шепотом: — Я поцеловала самого Тихонова!». А когда он умер, взяла в долг денег и поехала его хоронить. Просто не могла по-другому, ведь этот человек был мужем Мордюковой. Нонна все просила: «Рая, помири меня со Славой».
— Мне говорили, что Аскольдов — суровый мужик, но перед вами он белый и пушистый...
— Нет. Характер у него очень сложный, тем не менее мы дружим на протяжении всей жизни. Когда я в Москве, у них останавливаюсь — везу сала, горилки. Я крестила его внучку, так что мы даже породнились. А в прошлом году на свадьбу крестницы в Швецию летала. Благодаря тому, что наша взаимная симпатия не переросла во что-то большее, она и сохранилась. Как только между мужчиной и женщиной возникают другие отношения, дружбе конец. Все разлетелось бы, «как с белых яблонь дым».
— Бытует мнение, что красота актрисы — только оболочка. Одухотворяют, наполняют ее пережитые страдания... Видимо, мхатовский корифей, лауреат пяти Сталинских и Государственной премии СССР Борис Ливанов рассмотрел в вас что-то такое, если настойчиво звал в свой театр на первые роли?
— Скорее, что-то расслышал. Мы оказались вместе на банкете. Актриса с «Мосфильма», у которой хороший второй голос, стала расспрашивать меня о какой-то украинской песне — я напела вполголоса. А Борис Николаевич — он сидел по диагонали со своей женой Евгенией Казимировной — говорит: «Что же вы секретничаете? Доставьте и нам удовольствие». Нас подняли, мы спели. И с тех пор он начал меня везде разыскивать...
— А вы прятались?
— Честно говоря, я Москвы боялась, думала, что меня там съедят. Но Аскольдов, когда ему в этом призналась, сказал: «Единственное место, где тебя съедят, — твоя ненька-Украина»... Через какое-то время мы с Виктором Ивановым, режиссером фильма «За двумя зайцами», по случаю 75-летия со дня рождения Александра Довженко поехали в Москву — поклониться памяти великого режиссера, положить на его могилу подсолнухи из Украины. Вечером вдова Юлия Солнцева устроила дома роскошный прием: заказала все блюда в ресторане «Прага», угощала индюшкой, усыпанной гранатовыми зернами. Там были режиссеры Вера Строева с Григорием Рошалем, Скобцева с Бондарчуком, Иван Семенович Козловский, Ирина Шаляпина — дочь великого баса... Представляете, какой бомонд? И вдруг Ливанов, который тоже там присутствовал, говорит: «Раечка, вы нам, конечно, споете?». — «Только дуэтом с Иваном Семеновичем», — отвечаю. И что вы думаете? Нас заставили. «Хорошо, — говорю. — Давайте мамину любимую «Така її доля». На следующее утро Борис Николаевич перехватил меня и отвел к Ушакову — директору театра. Тот сразу давай перечислять, что нужно, чтобы поменять мою киевскую квартиру на московскую. «Вы знаете, — говорю, — я, вообще-то, немножко беременная, жду ребенка». А Ливанов: «Очень хорошо, Раечка. Вот с нового сезона и приезжайте к нам».
— Почему же вы так и не стали москвичкой?
— Это долгая история. Вскоре после того, как у меня родился сын, в Киев приехал на гастроли МХАТ. Я к тому времени взяла несколько уроков в консерватории, пела романс из «Бесприданницы». Потом Борис Николаевич устроил мне что-то вроде экзамена: пришли Степанова, которая как парторг театра входила в состав руководства, Станицын — и началось прослушивание... Я читала Блока, Цветаеву, пела романсы, какие-то украинские песни. Степанова говорит: «Раечка, мы в Киеве сыграем «Чайку» четыре раза — посмотрите все спектакли. Вы будете вводиться на роль Нины Заречной. А с нового года — в «Бесприданницу». Борис Николаевич сказал, что ждет, когда я приеду, чтобы репетировать «Короля Лира», — он хочет, чтобы я в первом составе играла Корделию.
— Вот это программа!
— Представляете, Москва мне выстилала такую дорожку звездную. И тут я попадаю в больницу — у меня жуткие головные боли. Оттуда я еще звонила в Москву, говорила, что готовлю монологи «Чайки». И вдруг в театре переворот... Дело в том, что триумвират, который тогда там управлял: Кедров, Станицын, Ливанов, — практически распался (один мхатовский корифей умер, второй отошел от дел). Все шло к тому, что Бориса Николаевича утвердят главным режиссером, откроют для него «красный кабинет» Станиславского. Но когда он с женой отдыхал на юге, группа мхатовских «стариков» пошла в «Современник» и пригласила на «царство» Олега Ефремова. Это был нож в спину Бориса Николаевича. Он так обиделся, что больше никогда не переступил порог МХАТа.
— Этот удар спровоцировал рак?
— Видимо, да. Через год я снималась в Москве в оперетте «Алло, Варшава!», и вдруг нам дали выходной день. Меня пригласила на дачу на Николиной Горе подруга Нонна Федоровская — она была художницей по костюмам в «Царской невесте». И вот мы плывем на лодке, ее муж гребет. «А это, — показывает на финский домик, — дача Ливановых». Я: «Неужели?». И как затянула на всю округу: «Два кольори мої, два кольори». Хозяева выскакивают: «Рая! Иди сюда». Борис Николаевич был уже похудевший, но шутил: «Видишь, вхожу в форму». Потом вздохнул: «А ведь ты могла быть уже артисткой МХАТа». — «Борис Иванович, — говорю, — а что бы я там делала без вас?». Это было в 1971 году, а в 72-м он умер. Очень страдал, все просил Василия: «Сынок, помоги мне уйти, сынок помоги мне»... В том году в один месяц ушли два мои учителя: Виктор Ивченко — от инфаркта и Борис Ливанов — от рака.
— Вы охотно рассказываете о наставниках, партнерах и ни словом не упомянули двух мужчин, с которыми состояли в браке...
— Ой! Даже не хочется говорить о моих мужьях, потому что ничего хорошего вспомнить не могу. Если рассказывать, то лишь в качестве примера того, как не надо жить... Валерий, отец моего сына, был талантливым человеком, учился на курсе у Михаила Ромма вместе с Никитой Михалковым, написал прекрасный сценарий «Маруся Чурай». Если я уезжала на гастроли, он места себе не находил, писал мне объяснения в любви везде, даже на обоях. Но водку, видимо, любил больше. Ребенку было полтора года, когда мы расстались. Вы знаете, однажды Борис Ливанов пригласил меня к себе в дом. Мы с мужем посмотрели спектакль по Горькому «Егор Булычов и другие» — это его знаменитая роль (он играл, а ему во время спектакля уколы делали — его прихватило что-то вроде радикулита), а потом пошли к нему в гости. Я там читала, пела «Два кольори» — и Евгения Казимировна, и Борис Николаевич обожали эту песню. И их сын Василий потом сказал: «Ой, все просятся в театр, а она отказывается. Просто Раиса очень хитрая». А отец ему говорит: «Какая же она хитрая, если за такого... замуж пошла?».
— В первом браке не повезло, но ведь была еще попытка. Вы со вторым мужем даже написали сценарий моноспектакля «Канте хондо», исполненный андалузской страсти...
— Да, все началось с томика Гарсии Лорки, который принес мне в больницу писатель Некрасов. Виктор Платонович дружил с моим первым мужем, с которым общался и выпивал от души, и он же познакомил со вторым, стал невольной свахой. Я была вхожа в дом Некрасова и помню, как его мать Зинаида Николаевна — она ушла в 91 год — чуть надменно говорила моему будущему супругу: «Мсье Олег, вы не видели мсье Плеханова»... Олег долго скитался по Союзу, писал мне откуда-то из Бодайбо, где катался на оленях. Его письма заменяли книги и были настолько интересны, что я, мотаясь по гастролям, заезжала домой, брала пачку новых и в дороге ими зачитывалась, буквально спала с ними. Когда он наконец появился в Киеве, ситуация была безвыходная: с такой биографией его родная бабушка не могла прописать. «Хорошо, — говорю, — я тебя пропишу. Идем расписываться». Вот так я распоряжалась своей жизнью.
— Как же надо было отчаяться, чтобы бросаться с головой в омут...
— Художник Виктор Зарецкий как раз писал мой портрет — спасался работой... Он чуть с ума не сошел, когда потерял двух самых близких людей: жену — известную художницу, лидера украинских шестидесятников Аллу Горскую — и 69-летнего отца. Алла поехала к свекру в Васильков за семейной реликвией — швейной машинкой «Зингер» — и не вернулась. Ее труп нашли в подвале дома после того, как Зарецкого-старшего, мягкого, перенесшего инфаркт человека, обнаружили на железнодорожных путях с отрезанной поездом головой. По официальной версии, он убил невестку, а потом покончил с собой — лег на рельсы, причем почему-то лицом вверх! Но никто не сомневался, что это работа КГБ, которому Горская изрядно досаждала. Когда ее хоронили, поэт Василь Стус всю панихиду простоял на коленях. Виктор пришел ко мне в лыжной шапочке, бобриковом пальто, надетом прямо на майку, — и это в начале июня. Когда он рисовал, надевал растянутые трикотажные штаны, в некоторых местах порванные, и ярко-синие носки... «Рая, — иногда спросит, — я могу в этом виде в магазин сходить?». — «Нет, — отвечаю. — Не надо. Заберут в Павловку». А тут он надел костюм, помыл голову, и я поняла, что у меня праздник — поехали венчаться. Жених в белой сорочке и черных брюках, и невеста в таком же виде, у него длинные волосы и у меня... После «Канте хондо» мы хотели как-то обеспечить будущее Олега. Я за руку отвела его в театральный институт, он туда легко поступил... И больше не переступил его порог: дескать, «если я этот институт закончу, стану таким же дебилом, как вы»... Это нормально? Это мог сделать разумный человек?
— А он что, нигде не работал?
— Творчески рос. До четырех часов слонялся по квартире, а потом: «Ну-с, я жрать хочу. Пойди что-нибудь купи». Помню, я как раз мыла посуду и, когда дошло до «ну-с», как бахну сковородкой об пол — та и вогнулась. Слава Богу, меня что-то удержало — я не огрела его этой железякой. В общем, написала заявление на развод...
— Если не ошибаюсь, актриса Марина Стриженова вам говорила: «Мне бы твою морду, Рая, я бы весь мир перевернула!»...
— А я отвечала: «Мариночка, а где мне взять ваши мозги?».
— Как же вы с такой красотой не нашли выгодной партии?
— А я и не искала. Ведь после первого развода за мной ухаживал Василий Ливанов, приезжал в Киев. Он был такой восторженный, хотя в Москве пользовался репутацией хулигана и драчуна...
— Это, наверное, и помогло ему потом сыграть Шерлока Холмса, признанного лучшим с мире...
— А потом я отправилась на съезд кинематографистов в Москву и из гостиницы «Россия» позвонила ему. Вскоре Вася оказался в моем номере. Начал объясняться в любви, говорил сумбурно, горячечно — моя бедная соседка, а номер был на двоих, просто не знала, куда ей деваться. Мы пошли в ресторан завтракать и просидели там до глубокой ночи. Все уже со съезда вернулись: Вия Артмане, Евгений Матвеев, — а мы еще не поднимались из-за стола. Вася планы уже строил, говорил, как родители будут счастливы, когда мы поженимся: они меня обожали... А у меня из головы не шла девочка-монтажница мультфильма «Бременские музыканты», которая без памяти влюбилась в Васю и потом, кстати, стала его женой. Она как-то разыскала меня, плакала в телефонную трубку, а я еще и утешала ее... И вот после затянувшегося разговора поднимаемся с Ливановым-младшим «в номера». Тогда с гостями было строго, но он кому сунул пятерку, кому десятку, кому коробку конфет. Приходим, а моей соседки нет: то есть она создала нам все условия. Вася пытался дозвониться в Болгарию, где отец ставил спектакль, — спешил обрадовать родителей, но не получилось. Я ему: «Вот свободная кровать. Ложись, пожалуйста».
— Соседкина?
— Ну да. Он не понял. Вроде обо всем договорились, и на тебе! Но ведь там невеста есть, понимаете? И потом, я не готова, как-то неожиданно все... Наверное, я не была влюблена в него. «Вася, — спрашиваю, — если я пойду в душ, ты не зайдешь туда?». Он возмутился: «Ты с ума сошла!». Мне такая реакция и нужна была. А день выдался такой напряженный, я рано встала. Поэтому, как только голова прикоснулась к подушке, сразу провалилась... Проснулась: солнце светит, перед окнами собор Василия Блаженного... А Василия нет — уехал домой. «Вот и хорошо», — думаю. Вечером позвонил — позвал знакомиться с друзьями. Я приезжаю, а там его Елена, композитор Гладков и так далее... Они попросили меня спеть. В общем, когда вечер подошел к концу, Вася сказал: «Если я умру, то и она умрет» — и показал на Лену.
— Расставил точки над «і»...
— Он понял, что я его не люблю, и предпочел женщину, в чувствах которой не сомневался. Может, это Бог меня отвел, уберег от новых испытаний, потому что жизнь в той семье, как вы знаете, непростая. Вася так гордился сыном, мне говорил: «Посмотри, вот Боря растет». Парень — красавец, высокий, здоровый, но несчастливый. Сейчас он за убийство срок отбывает, а Василий Борисович с супругой судятся с бывшей невесткой из-за опеки над внучкой...
— Пусть так. Но вы же пылкая Мавка... Значит, не могли не любить самозабвенно, страстно, жертвенно...
— Не могла. Просто в моей жизни была лишь одна любовь. И это очень серьезно. Как Мавка говорила: «Що ж мені суджено — щастя чи мука?». Так вот, счастье и мука — это две стороны одной медали, которая называется «жизнь». Все, что я делала все эти годы, посвящено одному человеку. С Иваном я познала счастье и муку, ад и рай. В фильме «Сон» у меня была роль Причинной, а у него — Тараса Шевченко. Помню, после премьеры в кинотеатре «Украина» мы с Иваном и режиссером Володей Денисенко поехали к Параджанову. Тот принимал нас у себя на седьмом этаже на проспекте Победы, угощал зеленью на серебряных подносах... Потом мы вместе играли в студенческом спектакле по Лесе Украинке: Иван — Дон Жуана, а я — донну Анну. Мне даже поставили четверку — что-то не получилось...
— ...или эмоции, которые вас переполняли, мешали сосредоточиться на роли. Вы с Миколайчуком были потрясающе красивой парой. Почему не сложилось?
— Он был не свободен. После первого курса поехал домой и женился...
— Сегодня его вдова в каждом интервью как заклинание повторяет, что Иван всю жизнь любил только ее...
— Ну, это такое дело... Уже не спросишь. Но перед смертью он вызвал меня на съемки фильма «На ос-трие меча», а на самом деле — прощаться. Мне позвонили и сказали: «Рая, надо сыграть сестру Ивана». Я так удивилась: «И кому эта безумная идея в голову пришла?». — «Ивану». — «Ну, ему виднее», — не стала спорить я. Потому что в его семье было 10 детей: часть братьев и сестер пошли в отца, а часть — в мать. И вот я как раз на нее похожа. Приехала. Когда все разошлись, он вдруг сказал мне: «Я тебе ніколи не зрадив. Мужчина — це не людина, і жінка — не людина, разом — оце людина. Я ніколи не міг радіти життю, тому що тебе не було поруч». Точно так же и я прожила свою жизнь. Моя любовь к нему была моей духовной лестницей, другого пути у меня не было. «Ты просто никогда меня не любил», — ответила. А Иван: «Да? А как же это, что ты подарила мне 20 лет назад?» — и показал вещицу, о которой знали только мы вдвоем. Я ее уже и не помнила, а он с ней умирал.
— Но почему Иван не мог уйти к вам?
— Когда мы расставались, он сказал: «Ты сильная, ты выдержишь, а Маричка может что-то с собой сделать». Он боялся взять грех на душу... Я звонила ему в больницу из Ашхабада, где снималась: «Где у тебя сейчас Луна?». Он: «Как раз над Софией. А у тебя?». — «Посреди неба». — «Ну ты и летаешь!»...
— Но Миколайчука, говорят, осаждали поклонницы, и он очень многим отвечал взаимностью...
— Иван был прекрасным, талантливым человеком, но чувствовал в себе потенциал нереализованный и глушил неудовлетворенность, съедающую его изнутри. У него не было детей — ничего, что держит людей на этом свете. Я готова была забеременеть от его брата, только чтобы счастье ему дать, чтобы у него был ребенок. И в результате моя мысль материализовалась — его сестра подарила им черноглазого сына Тараса, который у них жил. Иван смеялся: «Така Недашківська бігає по хаті».
— Вы не сожалеете сегодня о том, что не боролись за свое счастье?
— Раньше я хотела сделать программу по Марине Цветаевой «Мой милый, что тебе я сделала?..», но потом отказалась от этой затеи. Сегодня иногда читаю на своих творческих вечерах отрывки из переписки актрисы Малого театра Елизаветы Садовской и певца Большого театра Леонида Собинова. У них был роман на протяжении жизни, но это не мешало ему дважды жениться. Когда Елизавете Михайловне было 60 лет, она написала любимому последнее письмо: «Теперь жизнь моя, можно сказать, прожита. И уже много времени меня одолевает желание успеть, пока я существую, сказать кое-что тебе, моему дорогому, единственному... Женщина, испытавшая большую, настоящую любовь, пусть и ушедшую, но на всю жизнь оставившую свет и тепло в душе, не смеет не называть себя счастливой!».
источник- Татьяна НИКУЛЕНКО «Бульвар Гордона» http://www.bulvar.com.ua/arch/2013/36/522777db51f38/
|
