Домой    Кино    Музыка    Журналы    Открытки    Страницы истории разведки   Записки бывшего пионера      Люди, годы, судьбы...

 

Актеры и судьбы

 

 Translate a Web Page      Форум      Гостевая книга

 

    Список страниц раздела

 

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46  47  48

 


 

Иннокентий Смоктуновский. Князь из Татьяновки

 

( 28.03.1925 года [дер. Татьяновка, Томская обл.] - 03.08.1994 года [Москва]) Россия

 

    

 

...а входя в здание дома на Икше и глядя в холле на портрет Иннокентия Смоктуновского, невольно задумаешься: как повезло России и всем нам, что мы жили с ним в одно время, наслаждаясь его талантом, который вошел в историю нашего искусства и вряд ли когда-нибудь забудется.
Он говорил о себе: «Я счастливый человек! Ну кому ещё довелось сыграть такие роли, как мне, - князь Мышкин, Гамлет, Иванов, Чайковский… Да тот же Деточкин!» И ещё добавлял иногда: «Судьба меня хранила - наверное, для того, чтобы я смог сыграть всё это».

 

Родился Иннокентий в крестьянской семье в Сибири, в селе Татьяновка, - туда, в Красноярский край, сослали его прадеда

Смоктуновича. Спасаясь от коллективизации и голода 1929 г., родители Кеши уехали из села в город. Мать устроилась на колбасную фабрику, тайком выносила оттуда кости и варила из них бульон - благодаря ему дети и выжили. Но во второй голод, в 1932-м, мать потеряла работу. А маленький Кеша - семью: «Аркашка, самый младший из нас, остался у родителей - это любимец, он очень был толстый и белый, совсем блондин. А мы с братом - я вот рыжий, Володька был вообще какой-то чёрный: нас не любили и отдали тётке», - рассказывал Иннокентий Михайлович. Отдали их сестре отца не потому, что не любили. Только так можно было прокормиться - разбив семью. Тётка и её муж, сами бездетные, в мальчишках души не чаяли. Тем не менее Смоктуновский сохранил ощущение, что родители хоть и спасли ему жизнь, но лишили более важного - возможности жить в родной семье.

1930-е гг., с братом Володей и тётей Надеждой Чернышенко. Красноярск. (Маленький Кеша - на фото слева.)

С Жжёновым Смоктуновский подружился за много лет до того, как встретился на съёмочной площадке. Их дружба завязалась после войны, в Норильске, где они служили в одном театре. Правда, попали они в этот город разными путями. Жжёнов трудился здесь как узник ГУЛАГа, а Смоктуновский в ссылку на Север уехал добровольно. Видя, как одного за другим арестовывают тех, кто был в немецком плену, он испугался за свою судьбу. И решил опередить органы. «Дальше Норильска всё равно не сошлют», - сказал он. Здесь, в Норильске, фамилию Смоктунович он поменял на Смоктуновский.

 

1966 г. С Георгием Жжёновым на съёмках фильма «Берегись автомобиля»

 - Его путь из Красноярска в Москву лежал через театры Норильска, Махачкалы, Сталинграда, - рассказывает искусствовед Галина Бескина. - В Сталинграде Смоктуновский познакомился с актрисой Риммой Марковой, которая и посоветовала ему перебираться в столицу - в провинции актёру его уровня уже становилось тесно. Она же «сосватала» Иннокентия Софье Гиацинтовой, которая в те годы возглавляла столичный Театр им. Ленинского комсомола. Гиацинтова послала Смоктуновскому две телеграммы: сначала - «Приезжайте», чуть позже - «Подождите». Но ждать он уже не мог - приехал в Москву. И начались его хождения по театральным мукам. Он всем очень нравился, но на работу его брать не спешили: то у актёра нет столичной прописки, то в театре нет свободных ставок. «Вид я тогда имел жалкий», - так вспоминал Смоктуновский о том времени. - Денег не было, будущий князь Мышкин ходил на просмотры по столичным театрам в своём единственном (довольно потрёпанном) лыжном костюме, голодал. В конце концов его приняли на разовые выходы в Театр им. Ленинского комсомола. А позже ему удалось перейти в штат Театра-студии киноактёра. В этот период он встретил любовь всей своей жизни - Суламифь Кушнир.

- Фильм «Солдаты» стал для Смоктуновского судьбоносным, - рассказывает Галина Бескина, куратор выставки «Я - счастливый человек», которую к юбилею актёра открыли в Театральном музее им. Бахрушина (ГЦТМ им. А. Бахрушина). - Посмотрев его, режиссёр ленинградского БДТ Георгий Товстоногов произнесёт фразу: «У этого актёра - глаза князя Мышкина». Возможно, военного Иннокентий Михайлович сыграл настолько реалистично, потому что сам он горя на фронте нахлебался сполна. В январе 1943 г. его забрали в военное училище, но доучиться не дали, перебросив на фронт. Свой первый бой Смоктуновский вспоминал как ад: их, неопытных мальчишек, немцы расстреливали, как зайцев. На Украине под

 1957 г. Смоктуновский - князь Мышкин в спектакле «Идиот». Реж. Г. Товстоногов, БДТ им. Горького. Ленинград.

 Житомиром Смоктуновского взяли в плен и после месяца лагерей погнали в Германию. Иннокентия выручил товарищ. По дороге у Смоктуновского прихватило живот, и вместе с другим солдатом он отпросился из колонны по нужде. Присели под мостом, и солдат жестами показал: сиди в сугробе, а я скачусь вниз, замету следы. Под мостом Смоктуновский просидел почти сутки. Потом добрёл до деревни. Его выходили местные жители и переправили к партизанам. Войну Смоктуновский окончил в Германии.

Артист говорил: «Если бы не было у меня этой роли, не знаю, как дальше сложилась бы моя жизнь». Князь Мышкин в его исполнении стал началом новой эпохи актёрского искусства в России. Но как Мышкину было тяжело, а порой и почти невозможно существовать в светском обществе, так и Смоктуновскому было тяжело входить в коллектив Большого драматического театра. Изначально эту роль репетировал другой актёр, и труппа театра чужака - Смоктуновского - приняла в штыки. Доброжелатели советовали Товстоногову поискать другого актёра, а над Смоктуновским откровенно смеялись. Иннокентий Михайлович дважды писал заявление об уходе, но оба раза Товстоногов отговаривал его.

С женой Суламифью Михайловной.

После «Идиота» Смоктуновский уходит от Товстоногова в кинематограф, но потом снова возвращается в театр - сначала в Малый, а затем во МХАТ им. Чехова, где и прослужил до конца своих дней.

 Он звал её - Соломка. Она действительно стала для него спасительной соломинкой - и когда он бедствовал в поисках работы в столице (благодаря женитьбе Смоктуновский получил-таки вожделенную прописку в Москве), и когда мучительно работал над той или иной ролью. Суламифь умела одной фразой успокоить его: «Затаись, Кешутка! У тебя помощник-то какой - сам Достоевский!»

 - Характер у него был нелёгкий, - рассказывает Галина Бескина. - Достаточно упомянуть, что из первого в его жизни театра - в Красноярске - его выгнали. «За поведение», - объяснял Иннокентий Михайлович. Очень часто он был  недоволен собой. А если Смоктуновскому что-то не нравилось, он спорил с режиссёром, требовал переснимать дубли, импровизировал. И его Гамлет - тоже во многом результат борьбы с режиссёром. Тем не менее самими англичанами Гамлет Смоктуновского был признан одним из лучших в мире.  Хотя за эту роль и ту славу, что она принесла, Смоктуновский заплатил здоровьем: софиты на площадке светили так ярко, что у Смоктуновского началась серьёзная болезнь глаз.

Смоктуновский всегда говорил, что на этом свете для него две самые главные вещи - искусство и семья. «Искусству я отдал всё, что мог. А вот семье недодал - своей любви, своего времени», - признавался актёр. Тем не менее детей он любил и баловал безумно - возможно, потому, что сам когда-то оказался лишён родительского тепла. Он очень хотел, чтобы дочь Маша стала актрисой, но она пошла в балет.

 

 

Юлия Шигарева http://www.aif.ru/culture/article/33570

 

 

 

Иннокентий Смоктуновский - "Моя фамилия вам ничего не скажет"

 

 

 

 

 


 

 

  

 

 


 

 

Иннокентий Смоктуновский: Король, который всю жизнь боялся

 

 

В АВГУСТЕ этого года исполняется десять лет, как умер Иннокентий Смоктуновский, этот «великий актер земли Русской», по определению его же коллеги актера и режиссера Олега Табакова. Неудивительно, что на похоронах Иннокентия Михайловича замечательная актриса Людмила Касаткина негромко сказала: «Умер король!» Но менее всего мне бы хотелось писать о Смоктуновском в связи с десятилетием его смерти. В таких статьях, как бы ты ни старался избежать этого, всегда присутствует некий элемент официального панегирика.

А ИННОКЕНТИЙ Михайлович Смоктуновский для меня по-прежнему живой не только в образах, созданных им на театральной сцене, в кинематографе и на радио, но и просто как человек — мы соседствовали с ним дверь в дверь в нашем Доме искусства в подмосковной Икше в течение 14 лет. И его незабываемая улыбка, чуткость и доброжелательность к людям, его талант рассказчика и просто счастливое время, проведенное в застолье, настолько ярки в памяти, что грех не рассказать о нем как о человеке тем, кто знает его лишь как великого актера.

А рассказ о нем будет неполным, если мы не проследим хотя бы вкратце его жизнь и судьбу, которая была очень нелегкой и впитала в себя многие трагедии нашей истории: коллективизацию, голод 30-х годов, войну, плен и боязнь расплаты за него. Отсюда и отъезд в Норильск — центр ссыльных, откуда и услать дальше некуда, и мыканье по стране, жизненное неустройство, а затем, даже в зените славы, постоянный конфликт с властями, для которых он был странен, нечто вроде юродивого, и не вписывался ни в какие официальные схемы.

Иннокентий Михайлович Смоктуновский родился 28 марта 1925 года в селе Татьяновка Красноярского края в семье крестьянина.

Несмотря на свою довольно аристократическую внешность, тонкое лицо и благородную красоту рук, по словам самого Смоктуновского, никто из его предков к дворянской среде не принадлежал. Он рассказывал мне, что его прадед служил егерем в Беловежской Пуще и случайно убил зубра. Кто-то донес, и его сослали в Сибирь.

— По крови я не поляк, — говорил он, — а белорус, и фамилия наша — Смоктуновичи.

Но и в армии, и позднее в Норильске его подозревали в скрытом еврействе, что в те годы могло осложнить и без того трудную судьбу, и, когда он отказался сменить фамилию, его уговорили хотя бы сделать ее более польской — Смоктуновский.

 

На мой вопрос, посещал ли он, уже будучи известным артистом, родные места, он довольно раздраженно ответил, что сделал это один раз, в 1980 году, через 55 лет после того, как покинул свою деревню. Но не нашел родного дома, а лишь старый лемех от их плуга, который и привез в Москву. Многочисленная родня высыпала на деревенскую улицу и никак не могла понять, родной ли он им, ведь их фамилия — Смоктуновичи. А ностальгической грусти быть, наверное, и не могло, поскольку он покинул деревню в 1929 году, четырех лет от роду, когда шла насильственная коллективизация, был голод, и его отец и мать, простые люди от земли, отказались идти в колхоз и переехали в Красноярск, где жила родня отца.

Не имея никакой профессии, отец пошел работать грузчиком — он был человек огромной физической силы и двух метров роста. Мать нашла место на колбасной фабрике и таскала оттуда кости. Вкус от бульона, сваренного из них, Иннокентий Михайлович помнил, по его словам, всю жизнь. Но наступил 1932 год и снова выкашивающий людей голод, который сегодня и представить себе невозможно, и семье Смоктуновского пришлось отдать его и брата Володьку к сестре отца Надежде Петровне. У нее своих детей не было, и она, человек теплый и сердечный, хотя и необразованная, очень любила маленького Кешу.

Вспоминал Иннокентий Михайлович: «Жизнь была бы вполне сносной, но начались ссоры между теткой и матерью, и эти скандалы здорово били меня по душе. Защищать тетку значило предать мать, и наоборот».

Дядя Вася, муж тетки, баловал Кешу: сделал ему поистине царский подарок по тому времени — хоть старый, но настоящий велосипед, ставший предметом зависти всех окрестных мальчишек.

Учился он более чем средне, было лишь упрямство и самостоятельность мышления, за что, как это часто бывает, его недолюбливали учителя. Особенно их раздражало, когда мальчик не боялся с ними спорить и защищать свою точку зрения.

«Я думаю, что унаследовал эти черты от отца, — говорил Иннокентий Михайлович. — Так же, как способность к изображению и передразниванию окружающих людей. Отца, который обожал такие фокусы и, как выражалась мать, «валял дурака», особенно в пьяном виде, считали чокнутым. Не избежал и я в дальнейшем такого же прозвища».

В Красноярске был настоящий профессиональный театр, и попал туда Смоктуновский впервые в 14 лет. Впечатление было незабываемым, казалось, сам воздух был наполнен волшебством и тайной, все было неведомо и немного страшно. Вот эти первые театральные впечатления и привели Кешу в школьную самодеятельность в драмкружок, которым руководил актер Красноярского театра Синицын. И первые впечатления от выступлений на школьной сцене остались у него на всю жизнь.

1941 год — рубеж, за которым осталась мирная жизнь. Отец Иннокентия Михайловича ушел на фронт. Юноше надо было помогать семье — ведь у матери было шестеро детей. Пришлось совмещать учебу в школе с занятиями на курсах киномехаников, а затем и работать. Отец погиб на фронте в 1942 году. А Кеше приходилось трудиться, не имея ни одной свободной минуты. Единственной отдушиной для него был театр. Покупать билет было не по карману, и он шел на всякие ухищрения, вплоть до их подделок. Театр влек его неукротимо, и он поступил туда статистом, но вскоре, в январе 1943 года, его забрали в военное училище.

Там пробыл Смоктуновский недолго: за то, что, голодный, он собирал в учебное время оставшуюся на полях картошку, его выгнали и отправили на фронт, в самое пекло Курской дуги.

В беседах со мной он часто вспоминал войну и всегда подчеркивал: «Не верьте, что на войне не страшно, это страшно всегда. А храбрость состоит в том, что тебе страшно, а ты должен преодолеть животный ужас и идти вперед, и ты это делаешь».

Во время наступления на Киев его часть попала в окружение, и Смоктуновский пробыл в фашистском плену более месяца. Условия в немецком лагере для военнопленных были нечеловеческими, и он прекрасно знал, что за попытку к бегству полагается немедленный расстрел. И все-таки он бежал. Залег под мост, и лишь перст судьбы спас его от немца-часового, который прошел мимо в нескольких шагах и не заметил его. А домой в Красноярск пришла повестка, что сын пропал без вести.

Иннокентий, узнав у местных крестьян окольные лесные дороги, где немцев не было, шел, пробираясь сквозь чащи, ослабев от голода настолько, что то и дело впадал в полузабытье. И лишь добравшись до поселка Дмитровка, постучал в избу, и ему открыли. Не испугались живого скелета с присохшим к позвоночнику животом и кары от немцев за укрытие советского военнопленного.

 

"Берегись автомобиля"

Нужно заметить, что в воспоминаниях Иннокентия Смоктуновского никогда не было никакой патетики и уж подавно — похвальбы.

— Разве я могу забыть семью Шевчуков, — вспоминал Иннокентий Михайлович, — которая укрывала меня после побега из плена? Баба Вася давно умерла, а ее дочь Ониська до сих пор живет в Шепетовке, и эти дорогие, душевные люди, буквально спасшие меня, бывают у нас, и мы всегда их радушно принимаем.

После месяца пребывания у Шевчуков с февраля 1944 года Иннокентий Михайлович — уже боец партизанского отряда им. Ленина Каменец-Подольского соединения. В мае 1944-го произошло соединение партизанского отряда с регулярными частями Красной армии, где в звании старшего сержанта, командира отделения автоматчиков 641-го гвардейского стрелкового полка 75-й гвардейской дивизии он заслужил медаль «За отвагу» — вторую в его биографии. Закончил он войну в немецком городке Гревесмюлене.

Удивительно, что, находясь в таком пекле и будучи, казалось бы, человеком нескладным, он ни разу не был даже ранен. Судьба явно берегла его.

После демобилизации в октябре 1945 года, когда Смоктуновский вернулся в Красноярск, он был поражен и уязвлен тем, как грубо и даже презрительно разговаривали в военкомате с ним и другими солдатами и офицерами, пережившими плен. А вскоре он узнал, что некоторые его товарищи, бежавшие из немецкого плена, были арестованы и отправлены в сталинские лагеря.

 

"Берегись автомобиля"

После демобилизации Смоктуновский постарался поступить в театральную студию при Красноярском театре, где был до армии статистом, но полное отсутствие какой-либо театральной школы сказывалось — на сцене он был страшно скован, и вскоре его из студии выгнали.

«Я жил в постоянном страхе, что в любую минуту меня могут посадить за то, что был в немецком плену, — вспоминал Иннокентий Михайлович, — и решил затеряться где-нибудь подальше. Почему-то выбрал Норильск — столицу ГУЛАГа. Наверное, потому, что дальше сослать было бы все равно некуда».

В этой добровольной ссылке Иннокентий Михайлович провел четыре года, подорвал здоровье, потерял все зубы. Но там же прошел прекрасную профессиональную школу, так как в Норильском театре были превосходные артисты: Жженов, Юровская, Лукьянов и другие.

Брат и сестра Марковы, актеры московского Театра Ленинского комсомола, разбередили его душу настойчивыми уверениями, что то, что он делал на сцене, талантливо и интересно. Но даже доведенный до отчаяния своим нищенским положением в Махачкалинском театре, Смоктуновский не отправился в Москву, а поехал в Сталинград. Были здесь и личные причины: короткий брак с актрисой Риммой Быковой, которая поступила в театр в Сталинграде…

…В Сталинград на гастроли приехал Театр им. Ленинского комсомола, и Иннокентий Михайлович очень понравился режиссеру Софье Гиацинтовой, которая была уже о нем наслышана от Марковых. И она пригласила его в Москву.

За приглашением последовала вялая двухлетняя переписка с театром, и Смоктуновский твердо заявил своим друзьям и знакомым: если за пару лет я не смогу сделать ничего, ради чего следует оставаться на сцене, я бросаю театр. А через три дня, порвав со Сталинградским театром, он явился в Москву, хотя Гиацинтова в ответ на его запрос не советовала пока приезжать. И далее начались муки с показами, когда все вежливо говорят о твоем таланте, но потом отводят равнодушные глаза: извините, вы нам не подходите.

— Что самое обидное, Лена, — рассказывал он мне об этих унизительных хождениях по актерским мукам, — так это то, что по ходу показа раздавались смех и аплодисменты, но это ровным счетом ничего не меняло.

Счастье, что иной раз выручали истинные друзья — Римма и Леня Марковы: то дадут переночевать, то подкормят. А иной раз голодный, да еще в единственном своем туалете — лыжном костюме на все сезоны, ночевал где придется, а о регулярной еде и не мечтал. Марковы побывали с ним, казалось, на показах во всех театрах, но неутешительный ответ был один и тот же — труппа укомплектована.

Но вот наконец судьба повернулась к Смоктуновскому и своей более светлой стороной: дали так называемые выходы, хоть и разовые, но на сцене Театра им. Ленинского комсомола, наиболее популярного в те дни в столице. Актера не смущало то, что оплата за такой выход была 7 рублей и спать порой приходилось на подоконнике.

 

А потом судьба свела его с девушкой, работавшей в костюмерных мастерских театра художником-костюмером. Девушка эта была красива, умна, с каким-то особым чувством собственного достоинства. И через несколько дней Иннокентий Михайлович принес на четвертый этаж костюмерной две веточки мимозы для своей Саломеи.

Вспоминает Саломея Михайловна Смокнутовская, ставшая вскоре его женой, верным спутником и другом на протяжении 40 лет, мать его двоих детей:

— Мне было 28 лет, никаких романов серьезных у меня до этого не было. Я не была замужем, но считала себя очень счастливой, поскольку обожала свою работу и постоянное общение с талантливыми актерами. Выражаясь современным языком, была я девушкой вполне самодостаточной. И вот я встретила Иннокентия Михайловича. Был ли это солнечный удар, как описывает чувство влюбленности Бунин? Скорее нет. Скорее это было все время разгоравшееся чувство. Предвидела ли я сразу его огромный гениальный дар? Сказать «да» тоже было бы преувеличением. Я и сегодня не смогла бы точно определить его. С моей точки зрения — это дар судьбы, некая тайна. Да и встреча наша и любовь тоже носили на себе отпечаток перста судьбы — ведь более разных судеб, чем у Иннокентия Михайловича и у меня, придумать трудно. Я родилась в Иерусалиме, поскольку моя мать, молодая идеалистка из Литвы, приехала основывать в Палестине коммуны — кибуцы, а затем отправилась на строительство новой жизни в СССР. А Иннокентий Михайлович, как вы знаете, родился в Сибири в деревне Татьяновка. Может быть, святой воздух Иерусалима помог нашей встрече, но глубокая любовь, полнейшее понимание друг друга, мое осознание его гениального предназначения пришли позже.

Зная Саломею Михайловну много лет, думаю, что по своей сдержанности и скромности она сильно преуменьшает свою роль в перемене судьбы мужа. Он звал ее Соломка, и она действительно стала для него той соломкой, ухватившись за которую он медленно, но верно вплыл в другую жизнь, навстречу своему успеху, славе, тем высотам, которые подчас не только анализировать, но даже понять невозможно.

Прежде всего, переехав к жене, он получил «прописку», страшное заветное слово, без которого ни на какую работу не брали. Но куда важнее прописки было другое. Иннокентий Михайлович не раз говорил мне, что он почти физически ощутил, что все страшное позади, что есть на свете доброта, есть любовь и ее так много в этой хрупкой девушке, что она буквально поднимала и несла его.

И это отношение к семье, своей Соломке он пронес через все годы совместной жизни, что в актерской среде встречается не так уж часто. Он звонил ей отовсюду, где снимался, из-за рубежа, когда был на гастролях, привозил подарки, которые были продуманны и прочувствованны. И уж, конечно, не было ни одной роли, ни одного вопроса в его творческой биографии, по которым он бы не советовался с женой.

Эта сдержанная худенькая женщина обладала еще и стальной волей, которую она, правда, отрицает, и считает, что если она что-то и делала, то лишь служила беззаветно своему мужу, в чем видит призвание жены вообще.

А уж потом знаменитый режиссер Ленинградского Большого драматического театра Георгий Товстоногов, который как раз собирался ставить спектакль «Идиот» по Достоевскому, увидел Смоктуновского на экране. И момент этот был судьбоносным для Иннокентия Михайловича. Товстоногов никак не мог найти актера на роль князя Мышкина. Увидев фильм, он закричал: «Глаза, смотрите, какие у этого актера глаза — ведь это глаза князя Мышкина!»

И вот Иннокентий Михайлович на сцене знаменитого театра, где актеры — сплошь звезды первой величины, а он никому не известный молодой человек без специального театрального образования. Работать было так тяжело, что несколько раз Смоктуновский хотел отказаться от роли.

«Вроде все относятся ко мне недурно, — писал Иннокентий Михайлович жене, — но очень долго роль не получалась, многие считали меня юродивым, а не таким я представлял себе Мышкина».

Соломка утешала и подбадривала мужа: «Затаись, Кешутка, у тебя прекрасный помощник — Федор Михайлович Достоевский, и все у тебя получится». И не только получилось, а был фурор и сенсация.

Со мной лично такое было лишь раз в жизни. Я приехала в Ленинград и была приглашена Товстоноговым на спектакль, так как ни о каких билетах не могло идти и речи, все было распродано на месяц вперед. Об «Идиоте» говорили, и люди приезжали специально на этот спектакль. Я сидела не шелохнувшись в третьем ряду, и самым потрясающим впечатлением для меня стала сцена в первом действии, когда Рогожин — актер Евгений Лебедев — спрашивает у князя Мышкина, каковы его отношения с женщинами. «А я женщин не знавал», — отвечает смущенный Мышкин, и краска медленно поднимается у него по щекам.

Я была так ошеломлена спектаклем, что снова попросилась на то же место в третий ряд. Как же я была поражена, когда в той же сцене с Рогожиным краска смущения вновь залила щеки князя. Это было настоящее чудо. Какая система Станиславского, какие трюки могут вызвать снова ту же реакцию? Объяснения я не нахожу и по сей день.

Странно, что и сам Смоктуновский при всей своей незвездности и безусловной скромности тоже своим тихим голосом признавал, что он — гений. И говорил это, смущенно опуская глаза, как будто стеснялся, но не мог не отметить очевидного факта. И когда наша соседка Алла Демидова спросила его, кого из современных актеров он ставит себе вровень, Иннокентий Михайлович тихо ответил: «Никого».

А сидя в самолете рядом с Олегом Ефремовым и пристально вглядываясь в иллюминатор, как бы стараясь рассмотреть космос, он вдруг повернулся к Ефремову и сказал: «Олег, а я ведь — космический актер». И не было в этом никакого хвастовства, просто констатация факта.

Странно, что при этой уверенности в себе в нем была масса детского. Он, например, не любил фамильярности, но почти все к нему обращались просто «Кеша», как к большому ребенку. Среди этих детских черт меня особенно удивляла его непосредственная радость от похвал в его адрес. Так, он несколько раз просил меня, чтобы в присутствии наших соседей я вновь сказала о чуде прилива крови к щекам в сцене с Рогожиным из «Идиота» у Товстоногова.

После князя Мышкина он стал не просто знаменитым. Все в голос заговорили о его гениальности, и линия судьбы вывела его на роль Гамлета у режиссера Козинцева в одноименном фильме. Должна признаться, что, видев много Гамлетов как на отечественной, так и на зарубежной сцене с такими мастерами, как Лоуренс Оливье, Пол Скоффилд, да и Владимир Высоцкий в Театре на Таганке, такого Гамлета, как у Смоктуновского, я не видела никогда. Никаких режиссерских трюков, перед нами был просто страдающий человек, жаждущий справедливости.

И вот уже пошла молва среди недоброжелательных критиков, что он и не играет вовсе, а просто юродивый, изображает сам себя и ничего другого сыграть не может.

Говорит Саломея Михайловна Смоктуновская:

— Многие упрекали меня, что я не щажу Кешу и что он работает так много, потому что дети и семья требуют средств, а он — один работник. Но это неправда. Жили мы очень скромно, и к тому же приучили детей. Да и прежде всего сам Кеша был абсолютно нетребовательным в быту, далеким от светской жизни и показухи. Но я интуитивно чувствовала и знала, что его нельзя ограничивать в работе, это как не дать птице петь. Поэтому и смотрела с пониманием, когда, уйдя от Товстоногова, он метался по разным театрам, пока не пришел во МХАТ. К Ефремову, а вернее — к Чехову. Ведь он переиграл почти все чеховские роли: Иванов в одноименной пьесе, Войницкий в «Дяде Ване», Дорн в «Вишневом саде».

Хочу закончить статью жизненными набросками, скопившимися от долголетнего общения с Иннокентием Михайловичем. Он был человеком на редкость доброжелательным, трудягой, который даже в редкие минуты отдыха все время что-то сажал, любя землю. И дерево, им посаженное, до сих пор украшает наш участок. Он был блестящим рассказчиком, прекрасным писателем, написавшим изумительную книгу «Время добрых надежд». Он был человеком совершенно несуетным, что так отличало его от множества талантливых и знаменитых коллег, очень любил жену и детей и всегда с готовностью откликался на любые нужды и просьбы, которые часто возникали в кооперативе «Искусство», где мы живем.

А входя в здание дома на Икше и глядя в холле на его портрет, невольно задумаешься: как повезло России и всем нам, что мы жили с ним в одно время, наслаждаясь его талантом, который вошел в историю нашего искусства и вряд ли когда-нибудь забудется.

 

 

Елена КОРЕНЕВСКАЯ  http://www.peoples.ru/art/cinema/actor/smoktunovsky/interview.html

 

 

 

Иннокентий Смоктуновский. За гранью разума.

 

 

 

 

 

 

 


 

ИННОКЕНТИЙ СМОКТУНОВСКИЙ И ЕГО САЛОМЕЯ

 

 


 

 

«Каждая женщина, которая любит — царица».
И.Куприн


На похоронах Иннокентия Михайловича Смоктуновского замечательная актриса Людмила Касаткина негромко сказала: «Умер король!» Действительно, имя Смоктуновского оказалось звездой первой величины в созвездии выдающихся российских и советских актёров. Как-то в беседе с Олегом Ефремовым он сказал: «Ты, Олег, — лучший артист России!» Ефремов спросил: «А как же ты, Кеша?». Без ложной скромности Кеша ответил: «А я — космический артист!»

До того как Кеша оказался на вершине славы, он прожил трудную, полную лишений жизнь.
Будущий великий артист родился 28 марта 1925 г. в селе Татьяновка Томской обл. в крестьянской семье. Сразу же после коллективизации родители покинули обжитое гнездо и переехали в Красноярск. Глядя на его аристократичную внешность, невозможно было предположить, что его прадед был простым егерем в Беловежской пуще и только за то, что «завалил» зубра, — предмет царской охоты, был сослан в Сибирь.
Голод, который вынудил семью Смоктуновичей покинуть Татьяновку, в 30-е годы, «накрыл» их в Красноярске. Отец и мать не в состоянии были прокормить трёх сыновей, и чтобы спасти детей, им пришлось отдать двух сыновей — Кешу и Володю — на воспитание тетке, родной сестре отца.

В Красноярске его «обожгло» театром: ему было 14 лет, когда он попал в Красноярский театр, который оставил в душе мальчика незабываемое впечатление. Ему казалось, что сам воздух был наполнен волшебством и тайной, все было неведомо и немного страшно. Благодаря этому посещению Кеша вскоре записался в школьный драмкружок.

 

 1964 г. Смоктуновский - Гамлет в фильме Г. Козинцева «Гамлет».


1941 год — война: отец ушел на фронт и погиб в 1942 г. Вся тяжесть заботы о семье, в основном, легли на плечи юного Кеши. В 1943 г. его самого отправляют в военное училище. Правда, доучиться ему не дали: он проштрафился — за то, что в учебное время собирал в поле картофель, его отправили на фронт. И тут свершается великое чудо. Человек, прошедший все круги ада: фронт, плен, партизанский отряд и послевоенные голодные и холодные годы, смотревший смерти в лицо каждый день, остался жив — это ли не чудо? Судьба явно берегла его, хранила этого великого актёра для всех людей, которым он подарил свой талант.
 

После окончания войны, «благодаря» сталинским законам в отношении бывших военнопленных, Смоктуновский возвращается в Красноярск. Здесь он начал свой творческий путь с учёбы в Красноярской театральной студии. Но был оттуда через год изгнан за драку. Оскорбленный подозрительным отношением власти, как к бывшему военнопленному и побоявшись, что его могут сослать, Смоктуновский сам уезжает в добровольную ссылку — в Норильск, где работает с такими замечательными актёрами как Жженов, Юровская, Лукьянов и другие. Здесь ему посоветовали сменить фамилию Смоктунович, которая «попахивала» 5-й графой, на более нейтральную — Смоктуновский.
С Норильска начался его путь по городам и весям Советского Союза, где он пробовал свои силы в разных театрах. Но в 1954 г. он твёрдо решил попробовать свои силы в Москве.
Покорение столицы оказалось делом непростым. Он перебывал во всех театрах, но нигде не пришелся ко двору и оказался в совершенно безвыходной ситуации. Счастье, что иной раз выручали истинные друзья — Римма и Леонид Марковы. У них он порой ночевал, обедал. Но чаще голодный, в потертом лыжном костюме (единственном своем туалете), он бродил по летней Москве и ночевал, где придётся, но, тем не менее, из столицы не уезжал.
Но вот фортуна повернулась к Смоктуновскому лицом: ему дали так называемые разовые выходы на сцене Театра им. Ленинского комсомола, наиболее популярного в те дни в столице. Однако жизнь от этого лучше не стала.
 

 

 

1960-е гг. С дочерью Марией и сыном Филиппом.

Кто знает, как дальше сложилась бы его судьба, если бы не вмешалась сама судьба... Он познакомился с женщиной, любовь к которой пронёс через всю жизнь. Произошла эта встреча с будущей женой в Ленкоме, где она работала. Звали её Саломея, или как впоследствии он называл её нежно — Соломка. Кто же она, этот ангел-хранитель: любящая жена, мать двоих детей и верный спутник, сопровождавшая Иннокентия Михайловича до конца жизни?

Её настоящее имя — Шломит Менделевна Горшман. Судьба этой необычайной семьи — семьи Горшман, могла бы стать сюжетом увлекательного романа. Мама — известная еврейская писательница, писавшая на идише — Шира и её муж, отчим нашей героини, советский художник — Мендл Горшман.

В те годы, когда происходили эти события, они жили в старом доме на Малой Грузинской. Снаружи дом казался совершенной развалюхой — дунь на него, и останутся одни руины. Но в нём ещё жила былая красота, оставшаяся от тех, кто строил дом. Все 10 квартир этого небольшого дома по сравнению с внешним видом выглядели совсем по-другому: высокие потолки, большие окна и паркетные полы были бы под стать любому элитному дому. Одну из комнат в доме занимала семья Горшман. Саломея к этому времени окончила Театральное училище по специальности «моделирование» и работала художником-костюмером в театре Ленком.

Мама, каждое утро провожавшая дочь на работу, выходила за ней на улицу и не возвращалась, пока дочь не исчезала за поворотом. Она видела, как мужчины оборачивались, глядя на стройную фигуру девушки. И действительно, она была красива: длинная шея с изящной головкой со светлыми волосами пепельного оттенка и серо-голубыми глазами. Но Шире всё чаще приходила мысль: «не родись красивой, а родись счастливой»: дочери уже под 30, а она одна.

Дочь всегда делилась с мамой своими радостями и печалями и однажды рассказала ей, что в театре появился новый артист — очень неловкий, застенчивый мужчина, который приходил к ним в мастерскую, чтобы подлатать брюки. В следующий раз он пришел в мастерскую и сконфуженно передвигался, не отходя от стенки. Саломея заметила его состояние и предложила ему костюм Хлестакова из гардероба театральной костюмерной. Молодой человек, застенчиво улыбаясь, с благодарностью принял костюм. Через некоторое время он вернулся и поразил всех, кто был в мастерской: элегантные походка и движения неузнаваемо преобразили его. Вот так, без всякой романтики, состоялась первая встреча будущего «космического» артиста Иннокентия Смоктуновского и его будущей жены — Саломеи Горшман.
После рассказа о своём новом знакомстве, дочь всё чаще стала допоздна задерживаться на работе, ничего не рассказывая матери. Однажды Саломея сделала подарок маме — купила отрез на костюм. Но мама, увидев отрез, расхохоталась: «Это же материал на фрак для Чичикова».

Саломея обратилась за поддержкой к отцу: отец похвалил материал, но выразил своё неодобрение зелёным и желтым блесткам на материале. Саломея обиделась, но промолчала. Вечером, за ужином, она рассказывала, что была на спектакле с участием её нового знакомого. Она была восхищена его игрой и уверяла родителей, что если ему повезет, то он никогда не будет ходить с залатанными брюками.
Тут же она сообщила родителям, что она пригласила Иннокентия в гости и попросила маму не устраивать особых торжеств по этому поводу, т.к. молодой человек очень застенчивый и будет смущён пышным приёмом.

 

1955 г. И. Смоктуновский - артист Московского театра-студии киноактёра.


Через три недели, вечером, Саломея открыла дверь и на пороге Шира увидела улыбающегося молодого человека с голубыми глазами и несоразмерно длинными руками и ногами. Она пригласила его в дом, и он устроился на тахте, но, не зная, куда девать свои руки и ноги, покраснел как рак. Они познакомились, и Шира с любопытством разглядывала Иннокентия. Он ещё больше смутился и даже привстал, как будто собирался уходить.
Шира подала на стол, что было в доме, извиняясь за скромный ужин, с укором глядя на дочь, которая не предупредила о приходе гостя. Иннокентий успокаивал её: «Не волнуйтесь Шира Григорьевна, всё прекрасно. Я очень благодарен. Хорошо, что Саломея Михайловна вам ничего не сказала заранее».

Он почти ничего не ел, выпил чаю и стал собираться. Саломея проводила его. Вернувшись, она стала упрекать маму за чересчур пристальное внимание к молодому человеку. Родители не могли понять, почему Иннокентий так смущался и так быстро откланялся. Пришлось дочери объяснять родителям, что ему всё время казалось, что мама рассматривает его костюм, пошитый из отреза, подаренного ей. Мама была в недоумении: её больше интересовал человек, а не костюм, в котором он был.
В один из летних дней 1954 г. Саломея открыла дверь, и мама её не узнала: всё лицо светилось счастьем: «Мама, я выхожу замуж».

Эта новость так поразила Ширу, что на какое-то мгновенье она потеряла сознание. Саломея успела подхватить её на руки и уложить на тахту. В следующее мгновение они сидели, прижавшись друг к другу, и дочь почувствовала, как тёплая мамина слезинка скатывалась по её щеке. Они сидели молча — мама и дочь, каждая думая о чём-то своём. Они даже не услышали прихода отца, и только его голос привёл их в чувство: «Что вы сидите как неприкаянные?».

Еле сдерживая свои эмоции, они накормили его обедом, и только после этого дочь объявила ему, что она выходит замуж. Теперь уже втроем они молчали, потом отец поцеловал дочь, и спросил, насколько серьёзно она обдумала свой шаг, и всё ли она знает о своём избраннике; ведь нам придётся жить одной семьёй в одной комнате, и неизвестно, сможем ли мы ужиться. Саломея успокаивала отца и, наконец, он подозвал дочь и жену к себе, поцеловал их, давая, таким образом благословение на новую жизнь своей дочери.
На следующий день они решили устроить семейный ужин для жениха и невесты. Жених пришел с двумя бутылками шампанского и букетом алых роз. Выпив по бокалу шампанского, все расчувствовались, и жених пообещал никогда и ни в чём их не огорчать.
Её близкие подруги и некоторые коллеги по работе, узнав, что она решила выйти замуж за неизвестного начинающего актёра, хором отговаривали её от этого шага. Но Саломея была непреклонна.
Устроить свадьбу оказалось для Ширы и Мендла делом нелегким: во-первых, как всегда — дефицит финансов, во-вторых, надо как-то разместить молодых. Вечером раздался стук в дверь и двое мужиков занесли в комнату громадный матрац. Оказалось, что это свадебный подарок закройного цеха. Жених сделал четыре подставки под матрац, и ложе для молодоженов было готово. Пришлось, правда, сделать кое-какие перестановки в комнате, чтобы найти подходящее место для брачного ложа, которое Шира назвала «мягкая свадебная принадлежность».

Тем же вечером составили список приглашенных на свадебный «банкет», который решили устроить дома. Когда составили список из 25 человек, Шира сокрушенно сказала: «Я всё умею делать, но растянуть комнату не в моих силах».
В назначенный день пришли все 25 человек: в основном это были коллеги Саломеи по цеху и только 3-4 человека, которых пригласил Иннокентий. За стол поместились все, но подняться со стула или выйти из-за стола было невозможно. Было шумно, все хорошо друг друга знали и обстановка непринуждённого веселья царила за столом. Тосты произносились один за другим. Один тост, волнуясь, произнесла одна из портних:
«Саломея, мои слова обращены к тебе. Я работаю с тобой давно, ты всегда всем говоришь правду в глаза. Я уже не говорю о красоте вещей, которые изготовлены твоими золотыми руками. Наполните бокалы, выпьем за нашу смелую заведующую, извини, что не называю тебя по отчеству. Саломея, пью за тебя! Я пью за то, чтобы ты никогда не пожалела, что поступила так, как подсказало сердце. Будь всегда счастлива!»
 

1956 г. И. Смоктуновский - лейтенант Фарбер в фильме реж. А. Иванова «Солдаты».

Повеселевшие гости встали из-за стола, сложили стулья на кровать и танцевали до утра. Утром все собрались и пошли к метро, в вестибюле удивлённые пассажиры наблюдали, как компания молодых людей пела и танцевала под зажигательный мотив фрейлахс.
Проводив гостей, молодые пришли домой, навели порядок в комнате, и Иннокентий предложил Саломее совершить мини-свадебное путешествие за город. Молодые вернулись вечером, и Шира заметила что-то новое в выражении лица дочери. Саломея, её родное дитя, смотрела на мужа таким счастливым и нежным взором, что у неё затрепетало сердце. А когда они сели на кровать и Саломея прижалась к мужу, Мендл предложил жене пойти прогуляться.

* * *
Ночью Шира не могла заснуть, у неё перед глазами, как в калейдоскопе прошла её нелёгкая, бурная жизнь*. Ей вспомнилось родное местечко Кроки (ныне — Кракес), расположенное на берегу живописной реки Смилгайте, куда она с девчонками жаркими, летними деньками бегали купаться. По записи в метрическом свидетельстве она знала, что родилась 10 апреля 1906 года. Только по документам Шира знала, как зовут отца — Цви-Гирш Кушнир. Однажды бабушка увидела, как отчим жестоко избил её и забрала к себе.
Дедушка Эля славился во всей округе своим умением мастерить печи, а бабушка Песя — умением красить домотканое полотно. Шира с раннего детства видела, каким тяжким трудом добывают свой хлеб бабушка и дедушка. Но помнила и уроки жизни, которым учила её бабушка: «Дитя моё, не поддавайся никому, ни перед кем не унижайся, ничего не бойся. Будь красивой, чтобы люди тебя любили... Помни обо всех и всех жалей, только себя не жалей!».

Ширка себя никогда не жалела. Она испытывала к бабушке и дедушке больше чем любовь — «их об зей холт» — обожание этих прекрасных простых людей. Она была смелой девчонкой, боевой и с острым умом, и дедушка говорил: «Кабы не малость, то быть тебе парнем».
Дедушкин дом, где она росла, стоял на краю поля, за которым начинался лес. В летнее время Шира с бабушкой и дедушкой ходили в лес. Бабушка знала много трав и собирала их для лечения. Но дедушка над ней подшучивал: « Травы твои и во сне мне снятся. Говоришь, помогают от всех недугов? А я говорю тебе, что это помогает только от чиха — апчхи, апчхи!» — и дедушка притворялся, что чихает.
Вспомнила она и свою учебу в хедере у ребе Шмуэля, и Мейлехке Сендера — мальчика, который сидел с ней рядом и не мог запомнить ни единого слова из Библии. Она подсказывала ему, и за это получала от него один грош в пятницу. Когда у неё накопилось две копейки, она пошла к Вихне-кондитерше и купила кусок халвы. Спрятавшись за пирамидой, где сушились нарубленные дрова, Ширка съела всю халву. Она зашла в дом, дедушка подозрительно посмотрел на неё и спросил: «Внученька, почему же ты нас не угостила халвой?»; она покраснела до кончиков волос. Этот случай, когда она вспоминала о нём, не давал ей покоя — ей было очень стыдно за себя.
Вот такие далекие воспоминания, с запахом своего детства, легкой дымкой прошли перед глазами Ширы.

* * *
Шира и Мендл звали своего зятя Иннокентием Михайловичем; он тоже называл их по имени и отчеству. Однажды он спросил:
«Шира Григорьевна, не обижаетесь, что я называю вас по имени отчеству?»
Она отвечала, что пусть он называет их, как ему нравится, но только чтобы не случилось как с одним молодым человеком. Он называл свою тёщу мамой, а сам ожидал, когда она уйдёт в иной мир, чтобы завладеть её сберкнижкой и маленькой комнатой.
«Мама у вас есть, а станем ли мы друзьями — время покажет», — сказала ему Шира.
Это было тяжелое время для их семьи. Иннокентий ходил по театрам и всюду получал отказ. Саломея работала до позднего вечера, выполняя заказы состоятельных клиенток. Им было больно смотреть, как он, занятый своими мыслями, ходил по комнате, затем неожиданно брал книгу в руки, вытягивался на мягком свадебном подарке и часами смотрел в неё.
Мендл со скепсисом относился к восторженным отзывам дочери о игре Кеши в тех коротких ролях, которые она видела. Шира старалась создать такую атмосферу в доме, чтобы отвлечь зятя от тяжких мыслей. Он оживлялся только тогда, когда домой приходила его Соломка, он каждый вечер встречал её с работы. И Шире он старался помочь: ходил за покупками, мыл посуду, натягивал верёвки и помогал развешивать бельё после стирки, и выполнял ещё всякие мелкие дела по дому.
В один из вечеров Саломея пришла в приподнятом настроении и выпалила Кеше: «Завтра наденешь свой "фрак", побреешься и к 10 часам явишься на улицу Воровского в Театр киноактёра».

Он не поверил: «Ты шутишь, Соломка?»
«Отнюдь, завтра собирайся и дай Бог тебе удачи».
Она не показала виду, но на душе у неё было тревожно — хоть она и просила помочь немного знакомого ей режиссера Л.Трауберга, но не была уверена, что поход Кеши будет успешным.
Назавтра у нёё целый день работа валилась из рук, она еле дождалась вечера и, увидев, Кешу за столом с родителями, сразу всё поняла. От радости она не могла произнести ни единого слова. Кеша подбежал к ней, поднял её и закружил в каком-то эйфорическом танце.
Позже он делился своими мыслями о семье: «Для меня семья — это в первую очередь жена: здесь — тепло, любовь, надежда, вера, уют, достоинство, и мораль, и нравственность».
После женитьбы на этой хрупкой девушке он физически ощутил, что все страшное позади, что её любовь буквально поднимала его и несла на крыльях. Но эта любимая им женщина обладала еще и такой силой воли, которая, как в сообщающихся сосудах, переливалась в него и помогла ему стать актёром космического масштаба. Она это отрицала, и считала, что если что-то и делала, то лишь служила беззаветно своему мужу, в чем видит призвание жены вообще. И он сохранил любовь к своей Соломке на всю жизнь.

Через 3-4 месяца Кеша уехал на гастроли. Вернулся он окрылённый: газеты писали о нём хорошие рецензии. Вскоре, в первой половине 1955 г., режиссёр Иванов пригласил Смоктуновского на «Ленфильм» сниматься в картине «Солдаты», который ставился по повести В.Некрасова «В окопах Сталинграда», где он должен был сыграть роль лейтенанта Фарбера. Иннокентий был растерян: сможет ли он сыграть эту роль, да ещё в незнакомом ему кино. Только Саломея могла ему внушить веру в себя: «Кеша, у тебя получится».
Он уехал в Ленинград и каждый день звонил своей Соломке: когда её звали в канцелярию к телефону, у неё замирало сердце. Она старалась успокоить его и вселить веру в свои силы. Однажды она пришла домой сияющая: «Поздравьте, Кешу утвердили на роль».
Через шесть недель рано утром раздался стук в дверь. Так мог стучать только он, и Саломея в ночной сорочке бросилась встречать его. На пороге появился улыбающийся Кеша с большим свёртком в руках: «Марш сейчас же в постель, я с мороза».
Он развернул свёрток, поцеловал Ширу и вручил ей большой букет роз: «Это вам и Соломке».

Пока Шира любовалась цветами и ставила их в воду, она совсем забыла, что гостя нужно кормить. Воспользовавшись минутой замешательства, Кеша подошел к ней и робко сказал: «Там на "росинанте" (так звали письменный стол) я положил свой гонорар, только дайте мне, пожалуйста, на карманные расходы».

Теперь Кеша, почувствовав себя кормильцем, требовательно просил Саломею не брать частные заказы от актрис и других клиентов. Когда она отправилась на работу, Смоктуновский обратился к Шире Григорьевне:

«Я видел, как вы рано утром уходили, чтобы выстоять очередь за потрохами, гусиными шеями и другими "деликатесами". Теперь я прошу — не стойте в очередях, лучше читайте, вы ведь любите читать?»
Шира улыбнулась, она не представляла себя барыней.

* * *
Через два месяца Кеша пригласил их в Дом кино на просмотр фильма «Солдаты». Ни Шира, ни Мендл, ни даже Саломея не узнали его. На экране, в самом пекле войны, жил человек, не похожий на других солдат — сугубо штатский, интеллигентный. Очки, которые непонятно как держались у него на носу, то ли помогали ему, то ли мешали; неуклюжая походка, руки, свисающие до худых колен; на макушке измятая пилотка, из-под которой, как у ребёнка, выглядывали пшеничные завитки волос. Детский наивный взгляд голубых глаз (которые так поразили Г.Товстоногова) на всё происходящее вокруг и ненависть к врагу: Смоктуновский создал такой образ, который открыл ему зелёный свет и в кинематограф, и в театр. Образ солдата был ему до боли знаком, он сам прошел всю войну и испытал все её ужасы на себе.
На выходе из кинотеатра Саломея с видом победителя сказала родителям: «Вот видите, я же вам говорила».

Они были потрясены таким неожиданным перевоплощением Иннокентия. По дороге домой Мендл заскочил в гастроном и купил бутылку шампанского, чтобы отметить это неординарное событие дома. Гостей не ждали. Но как только сели за стол, нагрянули артисты из Ленкома, где работала Саломея, а затем и артисты Театра киноактёра. Все поздравляли Кешу с большим успехом. Шира не знала, куда ставить цветы.
Утром Кеша устроился писать письмо и сказал Шире, что он давно получил от мамы письмо с поздравлением по поводу свадьбы и вот только теперь собрался ответить. Через две недели в дом принесли телеграмму, где мама сообщала, что она с тётей Надей едут в гости, и просила Кешу их встретить.

Прошли сутки, Кеша поехал на вокзал и привёл в дом двух женщин, и вслед за ними стал втаскивать в дом тюки, свёртки и два перевязанных верёвками чемодана, к одному из которых были прикреплены чёрные валенки. Тётя Надя сразу достала бутыль самогона. Кеша хотел его убрать, но она настояла на своём: «Самогон лечебный, я вложила в него немного полыни и чёрных ягод, а это исцеляет от всех болезней».
Мама Кеши — Анна Акимовна — тоже стала показывать свои гостинцы: мешочек пшена, мешочек муки, мешочек мака и мешочек конопли. Кеша посмотрел все гостинцы и удивлённо спросил: «Зачем конопля?»; мама просила его подождать и положила мешочек на самое видное место.
В этот день Мендл и Саломея пришли с работы пораньше. Как только Саломея переступила порог, Анна Акимовна обсыпала её коноплёй и только после этого обняла и расцеловала. Надежда Петровна сделала то же самое. Затем она вытащила из-за пазухи узелок, а из него колечко с зелёным камушком и надела его на палец Саломеи: «Береги его, это самый дорогой подарок, — муж подарил мне его, когда ещё сватался».
Шира пригласила гостей за стол, и после трапезы они задремали. Кеша принёс от соседей две раскладушки и усталых гостей уложили спать. Лёжа в постели, засыпая, Надежда Петровна спросила Ширу, где можно продать валенки, которые она привезла.
Когда все были дома, Анна Акимовна по большей части молчала, но когда она оставалась с Широй, то рассказывала о тяжкой доле, которую ей пришлось пережить: 12 детей, из которых 6 умерло, остались 3 дочери и 3 сына, гибель мужа на фронте и работа с утра до ночи, чтобы прокормить детей. За всякую, даже малую провинность, отец бил детей смертным боем, да и ей доставалось. Однажды она вдруг спросила: «Шира Григорьевна, муж никогда не поднимал на вас руку?»

Шира хотела ответить: «Что вы говорите, как можно», но посмотрев на сваху, сказала: «Жизнь прожить — не поле перейти. У каждого своя судьба».
И перед глазами на какие-то мгновения всплыли события 30-летней давности.

* * *
В 17 лет от роду она вышла замуж за Хаима Хацкелевича, который был на 15 лет старше. Затем новый поворот судьбы: по зову сердца и души они уехали строить новую жизнь на Землю предков. Работали от зари до зари под палящим солнцем, возрождая заброшенную землю в киббуце Рамат-Рахель под Иерусалимом. Энтузиазм этих ребят был настолько высок, что они смогли противостоять неимоверным трудностям первопроходцев. Следующее событие в её судьбе — она с тремя детьми, без мужа, с другими коммунарами уехали строить коммунизм в Советский Союз. В Крыму они организовали коммуну под названием «Войо нова» (на эсперанто — «Новый путь») Такая же тяжелая работа на иссушенной крымской земле, не легче чем в киббуце, и тот же энтузиазм.
1931 год стал для неё переломным: для показа жизни евреев-земледельцев в коммуну приехала группа художников, и среди них — Мендл Горшман. Их любовь началась с первого знакомства и все коммунары поняли, что она скоро их покинет. Так и случилось: художник и доярка поженились, а затем Мендл увез ее с дочерьми в Москву.

* * *
Всё это, как яркая вспышка памяти, прошло перед ней. Из этого состояния вывел её вопрос мужа, который через два дня знакомства с Анной Акимовной и Надеждой Петровной, спрашивал у матери артиста: «Откуда взялся Иннокентий: его походке, манерам и поведению мог бы позавидовать любой аристократ».
Но вот гости уехали и Мендл пошутил, вспомнив знаменитую хасидскую притчу: «Выпустили козу».
Уехали они своевременно. Саломея себя плохо чувствовала: её подташнивало, и всё время хотелось кислого. Отец шутил: «Доченька не делай такое кислое лицо, это весёлая хворь».

* * *
В это же время произошел случай, перевернувший жизнь начинавшего свой путь на Олимп актёра Смоктуновского. Главный режиссер Ленинградского Большого драматического театра Г.Товстоногов начал готовить к постановке спектакль «Идиот» по роману Ф.Достоевского, и подыскивал артиста на роль князя Мышкина. На одной из репетиций на него нашло озарение — он вспомнил Смоктуновского в роли лейтенанта Фарбера — ребёнок с большими печальными и умными глазами. По воспоминаниям Товстоногова: «У своего Мышкина я видел такие глаза — открытые, с чистым взглядом, проникающим вглубь».
Он был пленен этими глазами — в них он увидел идеального князя Мышкина. Последовал звонок в Москву и предложение Смоктуновскому приехать в Ленинград, и тот согласился. Как только он дал согласие, его сразу начали одолевать сомнения. И тут, как всегда, на помощь пришла Саломея: она успокаивала и вселяла ему веру в свои силы.
По вечерам они вместе перечитывали роман. Суламифь убеждала его: «Кеша, для того, чтобы изобразить человека, который говорит всё, что думает, Достоевский наделил его падучей. Человек в здравом рассудке говорит то, что нужно, а не то, что думает».
Расхаживая по комнате в глубоком раздумье, Кеша говорил ей: «Ты понимаешь, что для этой роли мне нужен год?»

Как только Смоктуновский получил телеграмму из театра о том, что начинаются репетиции, он собрался и уехал в Ленинград. После первых репетиций он написал жене письмо, где жаловался, что с ролью у него пока не получается:
«Я вижу Мышкина, знаю, как он держится, даже чувствую, то, что он... но не могу это передать... Его образ мне понятен. Но все движения мои скованны. Когда во мне оживёт душа Мышкина, не знаю. Мне очень тебя не хватает. Твой тоскующий Идиот».
В 2003 г., вспоминая мужа, Саломея говорила: «Муж очень любил меня. Сейчас мне уже 80. И мне очень хочется жить! Мужа уже много лет нет в живых, но он постоянно находится рядом со мной. Я часто вижу его призрак в нашей квартире на Тверской. Мы с ним говорим. Я всегда радуюсь этому привидению. Благодаря ему, я не чувствую себя одинокой... Он остался для меня непостижимым человеком. Сорок лет прожили вместе, но он остался тайной, чудом».

Она прочитала письмо родителям, те засомневались, правильно ли поступил Иннокентий, что согласился на эту роль — ведь это Достоевский. Саломея возражала им, что у неё тоже не всегда получается с первого раза: «Когда я делаю первые эскизы костюмов для спектаклей, они так далеки от того, что я хочу. И проходит немало времени в поисках и муках, прежде чем получится то, что нужно и зрители увидят костюм на сцене».
Дней через десять в мастерской появился актёр из Ленинграда и рассказал Саломее, что все они наблюдают за Иннокентием, он очень интересный артист и если вначале роль не получалась, то сейчас постепенно всё налаживается. Он передал ей подарок от Кеши, но она была разочарована: вместо сладостей он прислал ей чулки, лайковые перчатки и другие мелочи.

После отъезда этого актёра, Кеша прислал короткое письмо, где в приподнятом настроении рассказывал, что «нащупал» Мышкина и теперь у него должно всё получиться. Саломея ожидала подходящий момент, чтобы поехать в Ленинград. Но, как говорится, «человек предполагает, а Бог располагает».
Однажды утром мама спросила её: «Ты сегодня пойдешь за билетом?» И она ответила: «Мне уже предстоит совсем другая дорога...»
Шира всполошилась: по времени, которое установили врачи, было ещё рано, но она моментально отвезла дочь в роддом и просидела в приёмном покое, пока её не попросили идти домой.

Дома она была как на иголках, с гневом пожурила Мендла, что он может в такой момент спокойно сидеть и что-то писать. В полночь Шира собралась идти к автомату, чтобы позвонить в роддом и муж пошел с ней. Она так волновалась, что попросила позвонить его. Он набрал номер и приятный голос ответил ему, что родился мальчик. Когда Шира услышала от мужа, что родился мальчик, она не поверила и попросила переспросить ещё раз. Муж переспросил и поздравил её с рождением внука с весом аж почти 4 килограмма! Всю ночь они не сомкнули глаз. Утром, когда Мендл собрался на работу, она вышла вместе с ним, чтобы с ближайшей почты дать телеграммы Иннокентию и его маме. Затем она купила цветы, молоко, сдобные булочки и всё это отнесла в роддом.
Вечером, когда Мендл пришел с работы, он увидел сияющую от счастья жену, жадно поедавшую всё, что было в доме, т.к. в предыдущие два дня ей было не до еды. «Твой пост был длиннее, чем у самой великой праведницы», — пошутил он.
В этот момент кто-то постучал в дверь. Шира открыла и застыла в изумлении: на пороге стоял Иннокентий. Он поздравил, поцеловал её и сказал: «Мой сын родился счастливым — у него прекрасные бабушка и дедушка».
Они не ожидали его увидеть: в это время поезда из Ленинграда не ходили. Он сказал, что приехал на попутке. Когда Шира спросила у зятя по поводу ужина, он отказался и предложил ложиться спать.

Пока Саломея находилась в роддоме, Шира с зятем навели в комнате шик и блеск. В один из вечеров они втроём стали думать, как назвать мальчика. Мендл предложил назвать его Пейсах — по имени отца, убитого фашистами. Иннокентий подумал и сказал: «Пейсах — это же Петя, Пётр!»
Мендл опустил голову и молчал. Когда зять вышел из комнаты, Мендл обратился к жене: «Конечно, он очень хороший человек, но Пейсах это не Петя».
Но родители назвали сына Филиппом, отец возлагал на него большие надежды, мечтал видеть его артистом. Увы, зачастую природа отдыхает на детях: артиста из него не получилось. А тяжесть славы отца он не выдержал — сломался, и его затянуло в трясину наркотиков.
Дома Саломею и Филиппа встретили счастливые лица мужа, бабушки и дедушки, до блеска натёртый паркет, порядок в комнате и масса цветов, половину из которых она потребовала убрать.

Кеша не расставался с женой и сыном; при малейшем крике он требовал, чтобы она кормила ребёнка: «Наверное, он голоден и потому плачет». Пришлось Саломее его вразумлять, что нельзя ребёнка всё время держать возле груди.
Но вот в театре возобновились репетиции, и Иннокентий уехал в Ленинград. Через две недели она получает от него письмо:
«Ура! У нас комната аж в двадцать пять метров! Теперь дело за тобой. Ты уходишь с работы, берёшь Филиппку, и прощай Москва! Запомни: премьера — через месяц. Целую тебя и Филиппка. Ваш Идиот. Само собой разумеется, привет отцу и маме».
На семейном совете было решено, что сначала в Ленинград поедет Шира, как квартирмейстер, для выяснения состояния комнаты и наведения порядка.
Шира приехала рано утром, просидела на вокзале до 9 часов, чтобы не будить зятя, а затем поехала по известному адресу. Дверь открыла соседка, которая предупредила её, что Иннокентий ещё спит — вчера очень поздно вернулся с репетиции. Шира зашла на кухню и увидела на столике зятя «поэтический» беспорядок: яичная скорлупа, косточки от селёдки и шкурка от колбасы. В этот момент на кухню заявился Иннокентий и пожурил, что она не дала телеграмму, и он не встретил её у поезда. В комнате у зятя был такой же «порядок» как и на кухне, на полу стояла батарея пустых бутылок. Он поспешил успокоить её: «Когда в театре узнают, что приехала тёща, гостей больше не будет».

После того, как он уехал на работу, Шира взялась наводить порядок в его хозяйстве. Целый день, не приседая, она мыла, тёрла, подметала, и когда пришел хозяин, он застыл в изумлении от совершенно нового облика своей комнаты.
Спустя несколько дней Шира и Иннокентий с цветами в руках встречали на перроне Саломею с Филиппом и отцом. Расцеловавшись и вручив жене цветы, папа гордо сам понёс своего первенца к машине.

Первые дни прошли все в хлопотах по устройству на новом месте, не оставалось свободной минуты для отдыха. И всё же Иннокентий уговорил жену пойти на генеральную репетицию «Идиота». Потрясённая, она вернулась домой со слезами на глазах. Родители поняли всё: «В добрый час», — в один голос пожелали они.
В день спектакля в доме была суматоха как в старой шуточной песенке: «Сегодня шумно в доме Шнеерзона, из тит а-хойшах прямо дым идёт». Саломея помчалась в парикмахерскую, Филипп кричал больше обычного и Мендл безуспешно пытался его успокоить, Шира уговаривала зятя прилечь перед спектаклем. Но постепенно всё улеглось: к началу спектакля все были в парадной форме, Филипп был накормлен — они решили взять его с собой. За ними приехала машина из театра, и вскоре они оказались у ярко освещённого парадного входа.

Спящего Филиппа уложили на пальто папы в комнате администратора, где уборщица обещала за ним присмотреть. Всё семейство администратор повёл в зал и усадил в партере. Люди подходили, рассаживались на свои места и никто не обратил внимание на трёх человек, причастных к событию, которое должно произойти на сцене.
Начался спектакль, и зал замер в какой-то звенящей тишине, все вернулись на землю только после закрытия занавеса. Аплодисменты не стихали в течение 15-20 минут. В таком же оцепенении находились Саломея, Шира и Мендл. Успех был ошеломляющий.
На выходе из театра толпа поклонников не давала Смоктуновскому пройти в машину: «Мышкин! Браво, Мышкин! Браво! Браво! Браво!» — все аплодировали и требовали: «Автограф! Автограф!» Он смущённо улыбался: «Потом, потом, друзья», и с большим трудом пробрался к машине.
Дома, совершенно обессиленный, он сел на тахту в полном отрешении. Он не почувствовал, как жена уложила его в постель: «Отдыхай, Кеша. Сейчас особенно важно иметь трезвую голову. Просватанная невеста всем нравится».



* Об этом рассказывается в книге Ширы Горшман «Жизнь и свет». М. «Художественная литература», 1983 г.
 

Реувен БЕСИЦКИЙ  http://www.kontinent.org/article_rus_49fa2b6385236.html

 

 

 

Иннокентий Смоктуновский читает Пушкина

 

 

 

 

 

 

 


 

 

Иннокентий Смоктуновский, Вениамин Смехов, Ирина Шмелева, Николай Караченцов и бутылка джина, во время съемок фильма "Ловушка для одинокого мужчины", Ялта, 1989

 

 

 

 

В этом криминальной криминальной комедии, по мотивам французской пьесы, также снимались Юрий Яковлев, Елена Коренева и Валентин Смирнитский.
Во время съемок произошел со Смоктуновским и его вставной челюстью курьезный случай, навеявший на мэтра воспоминания о другом курьезе, связанным с ним и его челюстью.


По воспоминаниям участницы съемок: гениальный Иннокентий Михайлович Смоктуновский играл в этом фильме малюсенькую, почти без слов роль, клошара–алкоголика (действие происходило в Южной Франции). Съёмочных дней было всего ничего, но... съёмки в Ялте, а он как раз планировал там отдыхать! Многие актёры соглашались даже на маленькие роли просто потому, что любили наш город. Казалось, и играть–то нечего, полтора съёмочных дня, а он всё придумывал какие–то актёрские ходы, детали костюма, грима... И это было классно! Одна из его идей была — играть без вставной челюсти. Это сразу дало образ нищего бродяги — щёки ввалились, губы запали.
Наступил день "Х". Иннокентий Михайлович приходит на площадку в гриме, в костюме, а в руках небольшой свёрточек. И заметила я, что он так внимательно осматривается, ищет куда бы этот свёрточек положить. Ну я и говорю: "Иннокентий Михайлович, я не знаю, ЧТО это у Вас, но клянусь, что в моей сумочке ЭТО будет в целости и сохранности".
"Ой, Любочка, спасибо!" — обрадовался он и протянул мне свёрточек. Я небрежным жестом забросила его в сумочку и защёлкнула замок.
"Только Вы уж поосторожнее — попросил Иннокентий Михайлович, и доверительно–застенчиво добавил — Это моя челюсть."
Я не удержавшись, громко фыркнула, стоявшие рядом тоже рассмеялись.
"Напрасно смеётесь — несколько обидчиво заметил Смоктуновский — один раз, вот так все тоже смеялись, а потом из–за моей челюсти вся съёмочная группа чуть премии не лишилась."
Ну тут уже мы все, включая режиссёра, стали просить его рассказать эту историю.
"Снимали мы у вас в Крыму — начал Смоктуновский. Съёмки проходили на берегу моря. Жарко было. В обеденный перерыв вся группа бросилась купаться. И я, естественно тоже. Наплавался, нанырялся, слышу — зовут. Ну, я актёр дисциплинированный: зовут — иду. Оператор говорит: "Надо закончить всё, пока солнце не ушло". Надо так надо. Сел я уже на грим и чувствую что–то не то, дискомфорт какой–то. И вдруг, до меня доходит, что челюсти–то во рту нет! Выронил, когда нырял. Я сразу к режиссёру, ору: "Я челюсть потерял!" А он ржёт и все вокруг с ним вместе. Думают — я разыгрываю их. Полчаса доказывал, что не шучу. Ну, а когда до них дошло, что это правда, стало всем та–а–ак грустно–грустно. Снимать не можем. Да ещё предпоследний день месяца, если отснятый материал сегодня вечером в Москву не отправят, то план летит к чёрту, а соответственно и премиальные (прим.: в те годы в кино премиальные были + 40% к зарплате!). Тут уж народ веселиться совсем перестал и на меня так косо посматривать начал... Режиссёр директору говорит: "Ничего не знаю, выкручивайся как хочешь, но чтобы максимум через полчаса у меня Смоктуновский был в кадре!" Директор — к художникам, к бутафорам, а те: "Мы–то при чём? Мы не дантисты." Короче, директор в отчаянии хватает мегафон и орёт на весь пляж, что тому, кто найдёт челюсть Смоктуновского, он лично выкатывает пять бутылок коньяка. После этих слов все дружно бросились в воду (даже те, кто в нашей съёмочной группе не работал). Ныряли, ныряли... долго...
А потом, представляете? Одному парнишке–осветителю повезло! Выныривает, рот до ушей, а в руке — челюсть. Ну все сразу бросились готовиться к съёмкам, пока солнце не ушло. Я скорей челюсть схватил, в рот сунул.........
(Иннокентий Михайлович выдержал мхатовскую паузу, а потом трагическим шёпотом окончил фразу)
А она... представляете?.. не моя..."

 

 

источник - https://historyporn.d3.ru/innokentii-smoktunovskii-veniamin-smekhov-irina-shmeleva-nikolai-karachentsov-i-butylka-dzhina-vo-vremia-semok-filma-lovushka-dlia-odinokogo-muzhchiny-ialta-1989-820698/