«Господи, я столько беды
видела, столько смертей, но страшнее, чем разорванные, окровавленные шинели
и гимнастерки, были вши, ползущие прямо по полу»
|
...Ее называют
величайшей женщиной эпохи. Она видела войну и лечила людей. Она красива, строга
и требовательна к себе и другим. Ее красота неподвластна времени. Ее любят в
разных странах. Она вне времени, вне конкуренции. Она - Элина Быстрицкая.
29 марта 2011 года в Государственном Кремлевском Дворце состоялся бенефис
народной артистки СССР Элины Быстрицкой. Слова благодарности великой актрисе
сказали ее любимые зрители. Среди них - видные общественные деятели и выдающиеся
представители нашей культуры... |
Народную
артистку СССР Элину Быстрицкую никогда не именовали
секс-символом: во-первых,
полвека назад, когда она сыграла свои первые роли, такого понятия не
существовало, а во-вторых, любой, кто позволил бы себе на ее счет фривольные
мысли, рисковал немедля схлопотать по физиономии. Элину Авраамовну называли
целомудренно и почтительно: одна из красивейших советских киноактрис, самая
женственная, кумир миллионов...
Царственная осанка, летящая походка, утонченные черты лица и нежные руки...
Перед ней блекли фальшивые, беззаботно-искусственные голливудские звезды, хотя в
отличие от них у Быстрицкой не только домработницы не было — даже пылесоса и
стиральной машины. В театр отечественная дива добиралась городским транспортом,
прическу и грим делала своими руками, а на наряды что-то выкраивала из
250-рублевой зарплаты... И это при тех безумных дефицитах и нехватке буквально
всего!
Фотографий и открыток, которые Элина Авраамовна подписала восхищенным
поклонникам, не счесть, ну а сама она попросила автограф лишь раз — у «железной
леди» Маргарет Тэтчер, будучи у той в гостях. Это фото с дарственной надписью ей
очень дорого, поскольку превыше всего актриса ценит в женщинах силу воли,
целеустремленность и независимый характер.
Не знаю, как там насчет «коня на скаку остановит», но что и сама Быстрицкая из
когорты несгибаемых — это точно... Она и на войне не пряталась — только ложилась
на землю во время бомбежек и артобстрелов. Эта обворожительная женщина прекрасно
стреляет, умеет грести на байдарке и до сих пор уверенной рукой отправляет шар
точно в лузу (в чем на недавнем турнире по бильярду убедился, позорно ей
проиграв, господин Жириновский)...
Для нее время давным-давно разделилось: то, что проводит в кадре или на сцене, —
цветное, остальное — черно-белое. Горько сознавать, что актриса, затмившая
остальных талантом и красотой, четверть века вообще не снималась в кино и
практически столько же не имела премьер в театре — только вводы взамен выбывших
и заболевших... Что поделаешь, она не считала возможным получать работу через
постель — поговаривали даже, что Быстрицкую внесли в некий черный список
актрис-«отказниц», не идущих навстречу желаниям режиссеров. «Если бы не моя
внешность, — годы спустя призналась Элина Авраамовна, — я бы гораздо больше
сделала и в кино, и в театре».
Вопреки расхожему мнению ее муж не был ни
генералом, ни родственником Хрущева — Николай Иванович работал в отделе
переводов Министерства внешней торговли, а поскольку специалистом слыл
квалифицированным, Анастас Микоян часто брал его с собой за рубеж переводчиком.
Предложение руки и сердца Быстрицкая получила на четвертый день знакомства: она
была свободна, он разведен — препятствий для брака никаких. Даже жилье у пары
имелось: у невесты — 13-метровая комната в коммуналке, выделенная ей после
триумфа в фильме «Тихий Дон», а у жениха и того меньше — 10-метровая крохотная
нора... Элина мечтала о личном счастье, надеялась родить вопреки медицинским
прогнозам ребенка, но... «Если чудеса случаются, то не со мной», — написала она
в своей книге «Встреча под звездой надежды».
«Со временем, — разоткровенничалась актриса, — Николая Ивановича перестало
интересовать все, кроме того, что он муж «той самой Быстрицкой». Его не
волновали ни заботы мои, ни болячки, ни хлопоты — у него были свои интересы, и
сводились они к встречам с «дамочками». Господи, кажется, я сбиваюсь на
пошлость, но что делать, если это — правда. Впрочем, я и сейчас не хочу
вспоминать о Николае Ивановиче плохо, потому что, говоря о нем так, сама
становлюсь хуже, а это недостойно». После 27 лет супружеской жизни они
расстались...
Суперзвезда советского кино и сегодня поразительно хороша собой, обворожительна,
притягательна, но рядом с ней только одна живая душа — крошечный пекинес...
Не родись красивой?
«НА ВОЙНЕ Я ВСЕ ВРЕМЯ МЕЧТАЛА
УВИДЕТЬ ЗАСНЕЖЕННЫЙ КРЕЩАТИК И НАД НИМ ЧЕРНОЕ НЕБО С БОЛЬШИМИ-БОЛЬШИМИ ЗВЕЗДАМИ»
— Здравствуйте, Элина Авраамовна, а вы потрясающе
выглядите. Кстати, часто вам говорили, что вы очень красивая?
Детские воспоминания о киевской мирной жизни: «Меня, маленькую, папа с
мамой ведут за руки, а я смотрю в небо». Элечка Быстрицкая, начало 30-х,
Киев |
— (Улыбается). Да, в общем-то, говорили... Первый
раз я услышала это в 41-м году — уже был развернут госпиталь, я шла мимо и
услышала, как один раненый солдатик другому сказал: «Какая хорошенькая
девушка!». Я даже оглянулась, чтобы посмотреть, о ком это он, но вокруг никого
не было. Возвратившись домой, долго разглядывала себя в зеркало и решила, что
они просто ничего не понимают: какой я была, такой и осталась. С тех пор и
повелось...
— Что чаще всего вспоминается вам из киевских детства и юности?
— Войну я прошла в действующей армии, и все это время мечтала снова увидеть
заснеженный Крещатик и над ним черное небо с большими-большими звездами. Это
было воспоминание о мирной жизни: меня, маленькую, папа с мамой ведут за руки, а
вокруг сугробы, и я смотрю в небо. (Грустно). Когда тебя крепко держат
родители, можно запрокинуть голову и глядеть вверх... Потом, вернувшись после
войны в Киев, такого неба уже никогда не видела. Думаю, это тот случай, когда
деревья были большими.
— Киев сегодняшний — это по-прежнему ваш город или вы больше не чувствуете
его своим?
— Как вам сказать, он очень красивый, и, безусловно, мне это приятно. Я вот
проехала по местам, где когда-то бывала, и вижу: многое изменилось, причем в
лучшую сторону. Киев чистый, уютный, ухоженный, мне нравится, что сохранен
центр, что здания со вкусом достроены или отреставрированы.
— Есть уголки, где вы знаете каждый камень, где у вас было, может, что-то
особенно трогательное — первое свидание, поцелуй?
— Девочкой меня водили гулять в парк Шевченко — он назывался тогда Николаевский.
Недавно хотела туда зайти, но увидела на газонах белые шатры с сердечками...
Сообразив, что это политика, повернула обратно.
— Сердешные люди собрались...
— (Смеется). Я туда не пошла, но помню каштаны, которые там собирала,
помню еще дом Морозова, где жила моя тетушка. Он был тогда ярко-розовый, и хотя
сейчас бледноватый какой-то, я обратила внимание, что в Киеве много розовых
зданий — меня это греет.
— У войны, говорят, не женское лицо, тем более не детское, а вы же попали на
фронт, в госпиталь, 13-летней девчонкой. Что вас там потрясло?
— Господи, я столько беды видела, столько смертей от ран, я так часто слышала
взрывы бомб и снарядов, что это стало обыденным делом. Вспоминать о таком
тягостно...
|
Элина
Быстрицкая (слева) с сестрой Софьей. Фото из семейного архива
| |
— Люди прямо у вас на руках умирали?
— Слава Богу, у меня на руках — нет, но однажды в Одессе... (Волнуясь).
Понимаете, я везла в машине четверых раненых, а когда прибыли в госпиталь, они
все оказались убиты — в дороге по кузову полоснула пулеметная очередь. Я не
понимала, как такое могло случиться: мне и водителю — ничего, а их смерть
достала... Закончилось все нервным срывом.
Еще одно потрясение... Госпиталь наш был передвижной, и на одной из станций,
по-моему, в Донбассе, я увидела развороченный пульмановский вагон, в котором
была фронтовая почта. До сих пор перед глазами черная, обугленная степь и по ней
летят солдатские письма-треугольнички — ветер их порциями выдувает и несет
куда-то за горизонт. Меня это ошеломило... В то время отец был в окружении, мы с
мамой не получали от него сведений и, естественно, каждый день ждали весточку.
Эти треугольники так и не дошли до адресатов, а ведь для многих тогда важнее их
ничего не было.
— Простите за натурализм... Вы, юная девушка, видели развороченные тела,
вываливающиеся внутренности, безруких и безногих людей?
— На все это я насмотрелась в операционной, потому что, хотя и числилась
санитаркой, работала лаборанткой. Хирурги меня звали, когда нужно было сделать
анализ крови, определить ее группу, так вот, там стояли тазы, в которых лежали
ампутированные конечности.
В приемном покое солдаты лежали в ужасной грязи — их же доставляли прямо с
передовой, — и страшнее, чем разорванные, окровавленные шинели и гимнастерки,
чем облепленные глиной сапоги, были вши, ползущие прямо по полу. Об этом сегодня
рассказывать нехорошо, но дело не в том ведь, что люди неделями, а то и месяцами
не мылись, — баню топили при каждом удобном случае, — но, вероятно, горе,
которое висело вокруг, как-то притягивало эту гадость, провоцировало вспышку
педикулеза.
— Многие ваши ровесницы спокойно уезжали с родителями, бабушками и дедушками
в тыл, в эвакуацию... У вас никогда не возникал вопрос: «А почему, собственно, я
на фронте?»?
— Нет, потому что сама же туда рвалась — это был абсолютно искренний порыв, и
папа с мамой не протестовали. На первых порах царила неразбериха: госпиталь
открывали и закрывали, разворачивали и сворачивали... Я пролезла туда через дыру
в заборе и явилась к комиссару по фамилии Котляр. Знала его, как и всю
обслуживающую команду, потому что мой отец был начальником лаборатории. Я
сказала этому майору, что хочу помогать армии. Он почему-то опустил глаза и, не
поднимая их, спросил: «А что ты можешь?». — «Для фронта, — ответила, — все!». —
«Хорошо, — произнес он, — иди читай раненым книги и письма, помогай написать
тем, кто сам не может».
Сначала я была на подхвате, а потом прослушала организованные при госпитале
курсы медсестер и оказалась в лаборатории. Это дело было мне и раньше знакомо —
папа очень хотел, чтобы я стала медичкой, и часто с собой брал. Мне были там
интересны не только мышки и свинки, но и лабораторная работа — многое я уже
умела и понимала...
В 42-м году отец убыл под Сталинград — мы остались с мамой и маленькой
сестричкой, которую прятали, чтобы не отдавать в детдом. Дежурили по очереди —
как-то устраивались. Все знали, что с нами ребенок, но закрывали на это
нарушение глаза, да и квартирные хозяйки всячески старались малышку согреть,
уберечь. Помню, одной из этих сердобольных женщин сестренка сказала: «Мне
нравится лежать в постельке — пусть лучше убьет, когда спишь». Представляете
(со слезами), в четыре или пять лет! Ужас!
Железная леди Элина
Быстрицкая
«РЕКТОРУ ТЕАТРАЛЬНОГО ИНСТИТУТА
ПАПА СКАЗАЛ: «ОБЪЯСНИТЕ МОЕЙ ДОЧЕРИ, ЧТО ЕЙ У ВАС ДЕЛАТЬ НЕЧЕГО»
— После войны вы, я слышал, хотели врачом стать, а
почему передумали?
«Я
всегда была самодостаточной и привыкла рассчитывать только на свои силы.
В войну ходила с заточенной металлической расческой в кармане — на
всякий случай» |
— В семье решили, что пойду по медицинской части, — какие могли быть возражения?
Врач — профессия достойная, уважаемая.
— Тем более такая практика...
— Вот именно. В ноябре 44-го года нас отпустили с фронта, и я приехала в Киев —
надо было продолжать учебу.
— Какое впечатление на вас произвел оставленный немцами город?
— Черный, разбитый, страшный... Изуродованный Крещатик... В наш дом (он стоял во
дворе первого номера по улице Льва Толстого) попала бомба. Следы от его крыши на
стене соседнего третьего номера и спиленные груши — вот все, что от него
осталось. Деваться было некуда, и мы отправились в Нежин, откуда начиналась наша
военная жизнь, — за пару лет до Великой Отечественной папу перевели туда служить
(а бывали мы у него наездами, в основном на каникулах, поскольку училась я в
киевской школе).
В Нежине меня зачислили в медицинский техникум на второй
семестр: после фронта я имела право поступать даже сразу на второй курс — без
экзаменов. Училась на акушера, причем на пятерки, дело шло уже к третьему курсу,
и вот однажды во время практических занятий по хирургии пришел больной с
воспалением надкостницы. Преподаватель решил вскрыть гнойник через щеку, но
когда пациенту дали рауш-наркоз, — был в ту пору такой! — тот захрипел и...
умер.
— На глазах у студентов?
— Да. Все забегали, нас сразу выдворили из операционной, а я подумала: «Как же
так? Можно еще понять, что люди умирают от ран, но здесь-то...».
— Вам было горько сознавать бессилие медицины?
— Горько — не то слово. Этого человека никто не сумел спасти: все было кончено
буквально за две-три минуты — даже разрезать ничего не успели. Мне объяснили,
что, возможно, у него была какая-то аллергия, — да мало ли что могло дать такую
реакцию, но я окончательно поняла, как это ответственно — быть медиком, и
насколько здесь от тебя ничего не зависит...
Потом, поскольку специализация была акушерско-фельдшерская, я принимала роды.
Учебная норма — 15 дежурств, мне оставалась последняя ночь... В тот раз на моем
попечении были четыре женщины, и так случилось, что все роды оказались
патологическими — четыре младенца появились на свет не такими, как следует.
Помню, пришла я домой и мама сказала: «Доченька, а у тебя седые волосы
появились...». Для меня это было страшным ударом: я убедилась, что медиком,
настоящим профессионалом быть не могу — для этого нужен не мой характер.
— Вместе с тем, насколько я знаю, родители были против вашего поступления в
театральный...
— Конечно же, против: папа говорил, что актриса — это вообще не профессия.
— Представляю, что он еще говорил...
— Первый раз отец приехал к нам в отпуск в 47-м и сразу сказал: «Хочу
посмотреть, что это за институт». В то время он был капитаном или майором —
точно не помню, — и когда надевал китель, я думала: «Ну, теперь все в порядке».
Военный...
— Он был красивым мужчиной?
— Интересным — нравился всем. Короче, пришли мы к Семену Михайловичу Ткаченко —
ректору Института Карпенко-Карого. Блестящий, улыбчивый человек, он радостно с
отцом поздоровался. «Чем могу быть полезен?» — спросил, а папа в ответ:
«Объясните, пожалуйста, моей дочери, что ей у вас делать нечего». Ректор такого
поворота не ожидал — обычно просили посодействовать, а тут... Увидев его
удивленное лицо, я через секунду вылетела из кабинета, а отцу сказала, что
вообще учиться не буду. Он кивнул: «Хорошо, поедем в Германию» — и забрал нас. В
то время в Нежине было очень голодно, я даже видела людей, которые умирали от
истощения прямо на улице.
С папой мы отправились в Дрезден, где он тогда служил, — так я впервые попала за
рубеж. Заграница показалась мне очень странной. Как-то с группой сотрудников
госпиталя на грузовой машине мы поехали в Дрезденскую галерею, а когда,
собираясь в обратный путь, садились в кузов, кто-то обратил внимание, что вокруг
деревья фруктовые и на них яблоки. «А ну тряханем, — предложил...
— ...вражеские яблони»...
— Тряханули... Яблоки посыпались в машину и на дорогу, а метрах в восьми от нас
играли детишки — причесанные, славненькие. Они, бедные, остановились и с ужасом
смотрели, как дикари хозяйничают в их родном городе, — это произвело на меня
неизгладимое впечатление.
«ЕСЛИ ЗАВТРА Я БУДУ ОТЧИСЛЕНА,
ПОСЛЕЗАВТРА ИЩИТЕ МЕНЯ В ДНЕПРЕ», — ЗАЯВИЛА Я ПРЕПОДАВАТЕЛЮ»
— Вы тем не менее все равно вопреки воле отца пошли в
театральный...
«В
семье решили, что я пойду по медицинской части: папа говорил, что
актриса — это вообще не профессия» |
— Долго я не решалась папин запрет нарушить... Через год
поступила — надо же было хоть чему-то учиться! — в Нежинский педагогический
институт, но еще до этого, мечтая о театральном, записалась в балетный класс при
местной музыкальной школе. Когда явилась к преподававшей там Екатерине
Владимировне Медведевой (в прошлом солистке балета), она спросила: «Сколько вам
лет?». — «17», — ответила я и услышала: «Поздно». Все-таки уговорила. Сказала,
что танцовщицей быть не собираюсь, но мечтаю о сцене, и если стану актрисой, мне
понадобится хореография.
Занималась по четыре-шесть часов в день — все свободное от учебы в техникуме и
потом в вузе время. Мало того, руководила в институте танцевальным кружком, и
когда мы хорошо выступили на олимпиаде, меня наградили — дали путевку в Дом
отдыха работников искусств. Не помню уже, где он находился, да и какая разница?
Главное, там собирались актеры и музыканты, и среди них Наталья Александровна
Гебдовская — прима Театра имени Ивана Франко. После какого-то вечера — кажется,
что-то я там изображала, — она спросила: «Девушка, где вы учитесь?». — «В
педагогическом». — «Жаль, — вздохнула Гебдовская, — надо бы вам в театральный».
Все!
— Вы пропали...
— Да, и решила: если уж настоящая актриса в этом уверена, так и должно быть.
Сестричку отвезла к папе с мамой (они в это время были уже в Вильнюсе),
вернулась и поступила в киевский театральный...
— ...с последнего курса которого вас едва не исключили за хулиганство...
— Это произошло 22 января 53-го года — перед траурным вечером, посвященным
годовщине смерти вождя. Я стояла возле аудитории, прикрыв глаза, и повторяла на
память «Казку про Ленiна» Натальи Забилы — 25 минут текста. На правой руке у
меня висело пальто, в левой была тетрадка, и вдруг раздался страшный свист в
ухо. Придя в себя, я увидела, что студент-второкурсник уже тянется со своей
пищалкой к моему второму уху, чтобы еще и туда свистнуть, и при этом хохочет...
— Ну и шуточки!
На
вузовском комсомольском собрании, состоявшемся после смерти Сталина,
Быстрицкую обвинили в сионизме |
— Девушкой между тем я была спортивной и сильной: одна могла поднять раненного,
спокойно носила домой воду из колонки — по два ведра за раз... Короче говоря,
развернулась и так его огрела, что он отлетел метров на пять. В это время
открылась дверь аудитории, оттуда выпорхнул «отстрелявшийся», и я переступила
порог, а когда через полчаса, прочитав Полине Мусиевне Нятко текст, с которым
вечером мне предстояло выступать, вышла, весь институт уже гудел: такая-сякая,
это хулиганство!
— Может, у вас это не первый был инцидент с
рукоприкладством?
— В том-то и дело, что первый, хотя в детстве случалось всякое: росла вместе с
братом, мы дрались и между собой, и с соседскими ребятами... В войну, кстати,
ходила с заточенной металлической расческой в кармане — на всякий случай, зато
спокойно шла по темному страшному городу Сталино (теперь это Донецк), куда мы
попали на третий день после передовых частей.
— Неужели рука бы не дрогнула, если что?
— Если бы пришлось защищаться — нет. Понимаете, я была самодостаточной, привыкла
рассчитывать исключительно на свои силы и тут тоже за себя постояла, но вечером
мой педагог сказал: «Подавайте заявление о переводе в Харьков, потому что завтра
будет подписан приказ о вашем отчислении». Ответила я не раздумывая и совершенно
искренне: «Если завтра это случится, послезавтра ищите меня в Днепре».
Повернулась и вышла...
— Вы блефовали или действительно готовы были утопиться?
— Слово я бы сдержала — клянусь! Во-первых, никогда не вру и терпеть этого не
могу в других, а во-вторых, какой у меня был выход? Так трудно пробиваться в
театральный, ослушаться папу с мамой и все вдруг потерять?.. Мне ведь было
непросто учиться. Родители за то, что пошла им наперекор, денег не присылали,
поэтому параллельно я еще и работала: ассистенткой у Эмиля Кио, была на подхвате
в массовках... Помню, покупала в гастрономе котлетки, чего-то там в них
добавляла, какой-то делала соус — шла на всякие ухищрения, чтобы это было
съедобно. Тоненькая была...
— И что, вы представляли себе, каким способом пойдете на дно?
— К счастью, до этого не дошло, а вообще-то плавать я толком не умела. Научилась
лишь на втором курсе — держалась на воде, а как, и сама не знала.
— Что было после того, как вы пригрозили педагогам самоубийством?
Элина Авраамовна — женщина из породы несгибаемых. Даже на войне не
пряталась — просто ложилась на землю во время бомбежек. Поэтому,
очевидно, и в 80 лет у нее великолепная осанка |
— Отчитала в концерте свой номер, а потом уехала на
каникулы к родителям. Вернулась, по-моему, в апреле. Нет, в марте —
комсомольское собрание, на котором разбирали мое персональное дело, состоялось
аккурат после смерти Сталина. На нем меня стали обвинять в... сионизме, кто-то
сказал, что в университете уже открыли сионистскую организацию и мы, дескать,
тоже должны быть бдительными... Мне было странно слышать такие слова от
однокурсников...
— «И это те люди, — думали наверняка вы, — с которыми я дружила?»...
— С которыми общалась — так вернее. Я заявила им: «Как вы можете говорить такое,
когда я вместе с вами над гробом Сталина стояла?». Это имя для меня было свято!
— Вы что же, в Москву ездили?
— Нет, дежурила возле бюста Сталина и наблюдала из окна нашего института, как
киевляне слушали радиотрансляцию из столицы. Даже сейчас, только закрою глаза,
вижу Крещатик, запруженный людьми, и руки, вздымавшиеся над огромной толпой...
Вот такой у меня был аргумент!..
— То есть сионисткой вы не были?
— Знаете, нет, но отыскался другой грех. Был у нас студент Ваня Марушко — весь в
прыщах, неряшливый, какой-то немытый, и мне припомнили, что я в паре с ним
танцевать отказалась. «Она заявила, что от него пахнет деревней, а наша деревня,
товарищи, пахнет хлебом!». Это было вранье — я такого сказать не могла, и от
него не деревней, а потом разило... Ну простите, пожалуйста, я тоже бедно жила —
как и все, но при этом не забывала мыться...
С собрания я отправилась восвояси, а активисты до трех ночи решали, что же со
мной делать. Постановили исключить из комсомола и просить дирекцию отчислить из
института. Придя домой, я увидела в подъезде нашего комсорга: он ждал меня,
чтобы сказать, что не виноват.
— Видите, какое-то представление о чести у людей все-таки было...
— Я тогда это так не расценила. Вообще, была настолько оскорблена устроенным мне
судилищем, что в ту ночь решила: «Уеду!», правда, из института меня все же не
исключили. Педагоги сказали: «Нехай вирiшує комсомолiя!», но в райкоме комсомола
тоже было очень забавно — сегодня я уже могу над этим смеяться... «Ваш
комсомольский билет!» — говорят мне. Я достаю его и показываю: «Пожалуйста,
можете посмотреть, но издали. В руки не дам — я его получила на фронте».
— И не отдали?
— Нет.
— И вас не исключили?
— Не смогли. Влепили строгий выговор, который через два месяца сняли, и институт
я окончила с отличием.
Форум Городов-героев, Воинской
и Трудовой славы. Концерт, организованный ЦК КПРФ, посвященный
70-летию Победе Советского народа в Великой Отечественной войне,
прошел в Большом зале Консерватории.
На сцене - ветеран Великой Отечественной войны, народная артистка
СССР Элина Быстрицкая.
Элина Быстрицкая участвовала в освобождении города-героя Одессы!
"Ты одессит, Мишка", " Серёжка с Малой Бронной и Витька с
Моховой". |
«ГЛАВНЫЙ РЕЖИССЕР ПОМАНИЛ МЕНЯ
ПАЛЬЧИКОМ: «СЬОГОДНI О СЬОМIЙ. РЕСТОРАН «СПОРТ»
— Куда же вас после этого распределили?
— В Херсон.
— А вы, наверное, рассчитывали в одном из столичных театров остаться?
—
Напротив, хотела из Украины уехать, потому что слишком обиделась, а в Херсон
меня тем более никакими коврижками было не заманить, и на то имелись причины...
Смотреть молодое пополнение оттуда приехал главный режиссер Павло Морозенко — не
знаю, жив сейчас этот деятель или нет. Вел он себя, словно султан в гареме:
оценивающе на меня глянул и поманил пальчиком: «Сьогоднi о сьомiй. Ресторан
«Спорт». Это было злачное место на площади Толстого, возле бань, где собирались
люди определенного сорта (и то, и другое заведение имели дурную славу), и я
отрезала: «Не пiду». — «Ну дивись, тобi у мене працювати». Что? Тогда и решила:
«Да никогда в жизни!» — и на следующий день пошла в бюро учета и распределения
кадров Министерства образования. Там такая милая женщина принимала, и я ей
сказала, что в Херсон не поеду. Почему? Она мою историю выслушала и после паузы
произнесла: «Вы порочите наши кадры».
— Это вы порочите?
— Да, и тогда я стала думать: как быть? Заставить меня делать то, что я не могу
и не хочу, невозможно, а в это время на гастроли в Киев приехал Театр Моссовета.
«В ТЕАТР МОССОВЕТА ПРИШЛО 20
АНОНИМНЫХ ПИСЕМ, ГДЕ МЕНЯ ПОРОЧИЛИ, И ОНИ РЕШИЛИ: «ЗАЧЕМ НАМ ЭТА ГРЯЗЬ?»
— С Завадским?
— Да, с Юрием Александровичем, и каким-то чудом я добилась, что они меня
посмотрели, — попросила сокурсницу мне подыграть. «Знаешь, — сказала ей, —
смотреть будут меня, а взять вполне могут тебя» (в благодарность за помощь на
последние деньги купила подруге чулки). Москвичи в результате таки согласились
меня принять и дали запрос, с которым пошла в Комитет по искусству — так он,
кажется, тогда назывался...
Как я боялась, что председатель комитета — очень занятой начальник! — меня не
примет, но несколько минут он уделить согласился. Я подала заявление с
соответствующей просьбой и московский запрос, но бумаги сразу были отодвинуты в
сторону: «Ми свої кадри не вiддамо». На этом аудиенция окончилась...
Вышла от него в ужасном состоянии: неужели все мои усилия были напрасны? Москва
ждет, а этот чинуша не отпускает, и тут слышу, его секретарь в приемной кому-то
говорит: «Через 20 минут он уедет». Вот тут-то и взяла на себя грех — впервые.
«А если бы на 20 минут опоздала, — мелькнула мысль, — куда бы пошла? К другому
начальнику». И я направилась к заместителю министра.
— С острой расческой?
— Нет, с просьбой. У него замечательная фамилия была — Мазепа... Я сказала ему,
что хочу туда, где папа с мамой, что меня берут, что-то еще наплела, и вы
знаете, этот человек пожалел меня и разрешил. Счастливая, я отнесла документы в
театр и стала готовиться к отъезду.
В это время моя подружка Аллочка Осинская выходила замуж, и я была ее
единственной гостьей. Мы посидели на берегу Днепра, взяли по порции мороженого и
по бокалу шампанского — такая была свадьба... Короче, там к нам подошли ребята,
которые окончили Карпенко-Карого годом-двумя раньше, и давай расспрашивать,
какие у меня планы.
— И вы похвастались?
— Ну конечно. Все уже знали, что я еду в Москву, у меня на лице было написано
ликование, а они вроде как пожалели меня: «Що ж ти, нещасна, там будеш робити?».
— «Ролi грати», — ответила...
Остаток лета я провела у родителей в Вильнюсе, предвкушая начало новой жизни. 1
октября должна была приехать в Москву на сбор труппы, а 10 сентября — за три
недели до срока! — все свои документы получила обратно. В сопроводительном
письме говорилось, что я не могу быть принята на работу без прописки и не могу
быть прописана без работы.
— Ужас!
— Я ничего не понимала. Хотела рвануть в Москву, что-то узнать, но на какие
деньги? У меня не было ни гроша. Помыкалась и пошла в Вильнюсский драматический
театр. Показала бумаги (кроме письма, разумеется)... Они спросили: «Почему ж вы
в столицу не едете?», но я не призналась, сказала: «У меня на то есть причина»,
— и все! Руководство посмотрело, как я с их актерами репетирую, — там ставили то
же, что и в институте, только на русском (а курс я окончила украинский)...
Словом, меня зачислили в труппу.
Только через несколько лет, во время съемок «Тихого Дона», я узнала, почему не
пришлась ко двору. Спросила моссоветовца Новикова (он играл в фильме Коршунова):
«Боря, не знаешь, что там случилось? Почему вы меня не взяли?». (Я ж понимала:
что-то не так). Он смутился: «Ты разве не в курсе? У нас весь театр знает». —
«Ну что? Расскажи». — «Пришло 20 анонимных писем»...
— Из Киева?
— Да, и в этих посланиях меня порочили определенным образом.
— Каким?
— Якобы я, такая-сякая, хвасталась, что собираюсь войти в определенные отношения
с Завадским и так далее... Вот в театре и решили: «Зачем нам эта грязь нужна?».
Вскоре жизнь предоставила мне шанс с Юрием Александровичем объясниться. Это было
в 54-м году, когда в Москве проходила декада литовского искусства, — я там
читала стихи литовских поэтов на русском языке. На заключительном вечере
Завадский оказался напротив — сидел через довольно узкий столик, но мне не
хотелось ему об этой истории напоминать. Я была счастлива, потому что сыграла
уже Таню в одноименной пьесе и Ольгу в «Годах странствий» Арбузова — всего пять
ролей, и на гастролях театра в Ленинграде получила приглашение сниматься у
Фридриха Эрмлера (до этого в Киеве участвовала только в массовках).
Роли исполняют. Элина
Быстрицкая.
«ВИД ШОЛОХОВА МЕНЯ ПОРАЗИЛ: ЗАПЛЫВШИЕ ГЛАЗА, КРАСНОЕ ЛИЦО...»
 —
Впереди вас ждала вершина — «Тихий Дон», Аксинья...
— У нас подобралась очень хорошая актерская группа — Герасимов умел создать
ансамбль — и работа у него стала для меня большой школой.
— Сергей Аполлинариевич славился не только исключительным чутьем,
педагогическим талантом и профессионализмом, но и романами со своими
студентками. Скажите, по отношению к вам с его стороны искра проскакивала?
— Нет. Нет!
— К сожалению или к счастью?
— Не знаю, просто в то время не я была его пассией.
— А почему Шолохов называл вас Ксюшей?
— Он произнес это слово один раз. Я снималась тогда в Ленинграде в картине «Все
остается людям», и вдруг узнаю, что Михаил Александрович прибыл на какое-то
писательское мероприятие. До этого мы с ним встречались дважды: в поезде, когда
ехали на съемки, и на просмотре фильма, где он меня очень хвалил, и поэтому я
решилась ему позвонить... Набрала номер, представилась... «Ксюша, — он сказал, —
приходи». Знаете, я так обрадовалась...
Остановился классик в «Астории» — занимал там трехкомнатный люкс, но когда я
вошла, увидела, что все двери распахнуты и через них полукругом столы, за
которыми сидели — явно со вчерашнего дня! — гости. В нос ударил запах перегара —
это было что-то ужасное! Еще больше меня поразил вид Шолохова: заплывшие глаза,
красное лицо...
— Очевидно, который день подряд пил...
— Не буду гадать, что там было до этого, — описываю только то, чему свидетель
сама. Теперь-то я понимаю, что он горевал очень сильно, но тогда это было мне
невдомек. Я была настолько потрясена, что вдруг с комсомольским задором
выпалила: «Что же вы делаете с писателем Шолоховым?».
«Тихий Дон», 1958 год. Аксинья (Элина Быстрицкая) и Григорий (Петр
Глебов). «Поначалу на роль Мелехова был утвержден другой артист, а мне
Герасимов сказал: «Если не наберешь вес, играть не будешь» |
Михаил Александрович беззлобно
на меня посмотрел и сказал: «Замолчи! Думаешь, я не знаю, что выше «Тихого Дона»
ничего не написал?».
— Потрясающе!
— В этих словах такая была боль, но, повторяю, тогда я еще не могла это
осознать.
— Он был алкоголиком?
— Трудно сказать — мне это неизвестно, но в таком состоянии видела его только
раз.
— Удивительно все-таки, как это классик утвердил вас, еврейку, на роль
казачки Аксиньи, когда вокруг было столько актрис казачьих кровей...
— Думаю, о моей национальности он мог и не знать. Кстати, недавно, когда
отмечали 100-летие Шолохова, я встретилась с детьми Михаила Александровича, и
его дочь рассказала мне, как это произошло. После выхода на экраны «Неоконченной
повести» они взяли мою фотографию и показали отцу: «Вот тебе Аксинья», поэтому
потом при виде меня у него и вырвалось: «Так вот она!». Не потому, что я была
лучше других...
Между прочим, мою героиню казаки замечательно приняли. 30 старейшин вручили мне
огромную грамоту на пергаменте в виде свитка, где объявили меня почетной
казачкой, и просили впредь называться Аксиньей Донской. Естественно, я
отказалась, потому что отцовской фамилией дорожила...
— Шолохов славился своими зубодробительными речами на съездах советских
писателей, призывал нелояльных расстреливать, уничтожать и так далее... Людоедом
он был, на ваш взгляд?
 —
Лично у меня такого ощущения не возникло. Естественно, я была комсомолкой, потом
членом КПСС и не сомневалась, что следует поступать так, как учат партия, Ленин
и Сталин. Страшное дело: все мы прониклись коммунистической идеологией...
— ...были зомбированы...
— Это сегодня так говорят: «Зомбированы», а в то время считали, что живем
правильно, наши идеи лучшие и поступать надобно только так.
— Однажды вы попросили Шолохова: «Я бы хотела видеть Аксинью, — отвезите меня
к ней»...
— Надо же — вы и это знаете... Это было по дороге на съемки, на натуру — мы
тогда первый раз увиделись... Шолохов и Герасимов ехали в одном вагоне, а мы с
Петром Глебовым в другом, и они нас позвали к себе. На какой-то станции Шолохов
вышел покурить, следом за ним Герасимов, ну и мы с Глебовым тоже. Было начало
лета или поздняя весна, над головами висело чудное ярко-синее небо, и я обратила
внимание, что глаза у Шолохова точь-в-точь такого же цвета — васильковые.
Как раз накануне казаки мне говорили: «Аксинья-то ишо не померла — Шолохов
знаеть, где она живеть». Я так мечтала с ней встретиться, что решилась к нему
подступиться: «Михаил Александрович, прошу вас, пусть Аксинья уже старая, но я
очень хочу с ней поговорить. Как ее найти?». Повисла довольно долгая пауза, в
шолоховских глазах появились смешинки, его усы чуть задергались. «Глупенькая, —
ответил писатель, — я же все выдумал». Для меня это был страшный удар, я даже
расплакалась, и никакого разговора не получилось. Было обидно, что меня
обманули, — либо он, либо казаки...
«Я АБСОЛЮТНО УВЕРЕНА, ЧТО
«ТИХИЙ ДОН» НАПИСАЛ ШОЛОХОВ»
— Время от времени разгораются споры о том, кто
настоящий автор «Тихого Дона». Согласитесь, так писать в 20 лет — а Шолохов
именно в этом возрасте создал роман, — наверное, невозможно. «Поднятая целина»
была уже гораздо слабее, потом из-под его пера вышли «Донские рассказы», «Они
сражались за Родину» — все... Вы для себя ответили на вопрос: кто автор «Тихого
Дона»?
«Влечения между нами с Глебовым не было — мы очень дружили, не более
того» |
— Ответила. (Твердо). Шолохов.
— Вы в этом уверены?
— Абсолютно. Я это знала наверняка задолго до того, как Лев Колодный нашел
черновики романа, написанные шолоховской рукой, и совсем по другой причине —
просто видела, как Михаил Александрович нашу картину смотрел.
— ???
— Он попросил поставить возле него пепельницу и смолил папиросы: одну за другой,
одну за другой... Зритель, который не пережил бы этого и тем более не описал,
плакал бы или смеялся, а он... курил — весь фильм! А ведь это было три часа
просмотра. Напольная пепельница была полна окурков — они торчали, как у ежа
иголки, и все ждали, что же он скажет. Когда кинопроектор выключился и погас
экран, Шолохов долго сидел неподвижно, а потом повернулся и совершенно охрипшим
голосом произнес: «Ваш фильм идет в дышловой упряжке с моим романом».
— Хорошо как сказал...
— Да, хотя для меня тогда непонятно было, что такое дышловая упряжка...
Теперь что касается возраста: не в 20 лет, а, по-моему, в 24 года он «Тихий Дон»
написал, и уже тогда Серафимович ставил авторство Шолохова под сомнение, потому
что...
— ...это было слишком гениально...
— Мне лично Фазиль Искандер говорил: «Не мог он такое создать — это выше его
сил... Ну просто по определению не мог — и все...».
— Действительно, опыта никакого — как можно такое полотно развернуть?
Толстому, когда он над «Войной и миром» работал, все-таки побольше лет было...
|
|
Неоконченная
повесть 1955 г
| |
— А я Михаила Александровича с Толстым не сравниваю. Шолохов перенес на бумагу
то, что видел...
— ...но сюжетные линии, образы, характеры, язык, наконец!
— Казаки так разговаривают, но он ведь учился в Москве, оканчивал столичную
гимназию, вращался в интеллигентной среде.
— То есть для вас вопросов здесь нет совершенно...
— Я просто видела истоки — первый лист рукописи, который мне показал Лев
Колодный, а перед 100-летием писателя нашли весь роман, написанный шолоховской
рукой, с его правками и помарками. Потом этот материал выкупили, подготовили
академическое издание и подарили его детям.
— В свое время вы сказали, что роль Аксиньи вас истощила, — что вы имели в
виду?
— Это очень тяжелая драматическая роль, а сказала я так потому, что отказалась
играть в театре Катерину в «Грозе». Просто физически была тогда (вскоре после
«Тихого Дона») еще не готова. Я так устала на съемках...
— Сложно было, наверное, не только пережить бурю страстей, но и усвоить
специфический казачий говор, повадки...
— Как раз это было для меня очень легко, потому что украинский я знаю, а он к
кубанскому наречию близок. Ну а самое главное то, что во время войны наш
госпиталь около двух месяцев стоял в станице Обливской и я с этими людьми много
общалась...
— ...непроизвольно все схватывая...
— Ну конечно, и потом, что сделал Герасимов? Вся массовка — это участники
самодеятельного казачьего хора с хутора Диченского.
— Ух ты!
— Их пригласили в Москву, все время они были с нами, и мы сразу же погрузились в
среду (моей наставницей, как сейчас помню, была баба Уля). Герасимов накануне
съемок всех нас собрал и объявил: «Завтра мы начинаем работу над «Тихим Доном»,
поэтому вам придется стать другими людьми. Присмотритесь внимательно к тем, кто
с вами будет сниматься, руки свои сделайте — они должны стать не изнеженными, а
крестьянскими, как у людей, работающих на земле».
— И как «сделали» руки?
— Сергей Аполлинариевич посоветовал: «Побольше стирайте, мойте посуду, скоблите
полы, наводите у себя дома порядок».
— Какое глубокое проникновение в материал!
— Еще бы! Кстати, сначала на роль Григория был утвержден не Глебов — другой
артист (да и я пробовалась на студии в течение полугода несколько раз). Однажды
увидела, как этот артист вылетел из кабинета Герасимова пробкой со словами: «Что
я — сумасшедший, руки совать в навоз!». (Режиссера, который не одобрил его вид,
он понял буквально). У Глебова же были крепкие, жилистые ладони человека,
который может все. Честно говоря, поначалу он мне не нравился: я знала, что
Гришка моложе Аксиньи, а тут партнер старше меня на целых 10 лет — как это будет
воспринято? Правда, когда увидела, как он работает, почувствовала к нему
уважение как к актеру. И к его детям, к жене...
Элина
Быстрицкая. "В гостях у
Дмитрия Гордона"
«ЛЕЖАТЬ С ЧУЖИМ МУЖЧИНОЙ В ПОСТЕЛИ
Я НЕ ХОТЕЛА»
— Говорят, интимная сцена с Глебовым вам долго не
давалась?
Новый сериал «Тихий Дон» с голливудским актером Рупертом Эвереттом в
роли Мелехова Элина Авраамовна смотреть не смогла. Одолела только первую
серию |
— Ну как не давалась — просто
лежать с чужим мужчиной в постели я не хотела.
— И это говорит актриса?
— Да, вот такие мы были. Я попросила: «Положите между нами хоть что-нибудь».
Свернули одеяло, просунули...
— Даже так? Глебов на вас не обиделся?
— Не знаю — во всяком случае, ничего мне об этом не говорил.
— Образы Григория и Аксиньи пронизаны любовью — ею надо было дышать, жить...
Вот интересно, между вами и Глебовым какие-то флюиды витали?
— Влечения не было — мы были очень дружны, но не более того...
— Многие актеры между тем говорят: чтобы правдиво сыграть любовь, надо дать
волю чувствам...
— Пускай лучше не говорят, а делают! Наша профессия во многом связана с
фантазией, которая и позволяет объяснить поступки, описанные автором.
Естественно, чем богаче фантазия, тем глубже мотивировки.
— Особенно если актерская техника достаточно отточена...
— Меня выучили хорошо — я в этом не сомневалась.
— Это правда, что для роли Аксиньи вы поправились на 15 килограммов, для чего
пришлось объедаться яблоками?
— Не яблоками, представьте, а сметаной с медом — это был сущий кошмар! Герасимов
предупредил: «Если не наберешь вес, играть не будешь», а потерять эту роль я не
хотела...
— Нонна Мордюкова — настоящая казачка, писаная красавица, и казалось, лучше
ее Аксинью никто не сыграет. Однажды она даже призналась, что, когда ее не
утвердили, собиралась наложить на себя руки...
— Нонну даже на пробы не пригласили — видимо, Герасимов видел мою героиню иной.
— Странно, ведь Мордюкова — выпускница его курса, за образ Ульяны Громовой,
воплощенный в фильме Герасимова «Молодая гвардия», она, совсем еще юная,
получила Сталинскую премию. Аксинья к тому же была ее дипломной работой, которую
мэтр оценил на «отлично»...
История Григория Мелехова и Аксиньи — одна из самых увлекательных и
драматических сюжетных линий «Тихого Дона». Не удивительно, что роль
Аксиньи буквально вымотала Быстрицкую — как физически, так и
психологически |
— Да, Мордюкова действительно у него училась, и в
последнее время высказывалась по этому поводу — так смешно... Не будем, однако,
ее цитировать — я о другом. Когда был премьерный просмотр ленты в кинотеатре,
Нонна тоже на нем появилась. Подошла ко мне и выдавила из себя: «У-у-у,
проклятая, таки сыграла!..».
— А что она сказала сейчас?
— Нет уж, увольте, мне не хочется глупости повторять.
— Видимо, эта роль наложила отпечаток на всю вашу кинокарьеру, потому что
впредь режиссеры смотрели на вас сквозь призму Аксиньи...
— Вы совершенно правы, и Лельку, например, в «Добровольцах» я буквально
выпросила. Благо очень дружила с семьей композитора Фрадкина, который писал для
этого фильма музыку...
— «Комсомольцы, добровольцы...».
— Да-да. В то время я познакомилась и с поэтом
Долматовским, приходил также к Фрадкиным режиссер Егоров... Я спрашивала: «Юрий
Павлович, а кто будет играть Лельку?». Сперва он отшучивался, а однажды ответил:
«Знаешь, Лелька ведь стриженная». А у меня же волосы — разве такие можно
остричь? Слава Богу, ассистентом работала у него Клеопатра Сергеевна (фамилию я
сейчас не помню), которая тоже часто приходила к Фрадкиным, и я ее уговорила:
«Давайте сделаем фото». Выкроили красный платочек, к нему пришили выстриженные
уголки, челочку, я как-то закрутила, спрятала сзади косы... Этот снимок она
показала Егорову со словами: «Ну вот, теперь никуда не денешься, надо делать
пробу — Элина постриглась», то есть просто-напросто я его обманула.
Вообще-то, считаю, что пробу просить не стыдно, — это ж не роль. Я и в «Тихий
Дон» сама напросилась — на то у меня причина была. Дело в том, что еще в
институте, во втором семестре, по-моему, пробовала читать отрывок из «Тихого
Дона», и мой педагог мне сказал: «Це не ваша справа — вам Луїзу Шиллера треба
грати». Меня между тем романтическая героиня отнюдь не прельщала, а вот казачка
— другое дело.
Тайны кино. Тихий Дон
«ЗА ГАДОСТЬ, КОТОРУЮ Я ИЛЬИНСКОМУ
СДЕЛАЛА, МЕНЯ НАДО БЫЛО УБИВАТЬ»
— Вы, кстати, новый сериал «Тихий Дон» посмотрели?
Леля
и Коля Кайтановы — «сурового времени дети»... «Роль Лельки я буквально
выпросила». «Добровольцы», 1958 год |
— Только первую серию — больше
не осилила.
— Чужой какой-то материал, правда?
— Иностранцам, наверное, будет интересно, потому что им это не дорого, а казаки
мне столько звонили — возмущались. По их требованию сразу же после зарубежного
«Тихого Дона» показали наш, и у меня своеобразный ренессанс получился.
— Не попав к Завадскому, вы все-таки устроились в очень хороший московский
театр — Малый, хотя слово «устроились» неудачное, забираю его назад...
— (Улыбается). В Малый я попросилась...
— Удивительно, в самый русский театр — вас это не пугало?
— Нисколько. Когда я была студенткой, Малый приезжал на гастроли в Киев, я
посмотрела четыре спектакля с участием его корифеев, но даже не заикалась о нем
— это была радужная, несбыточная мечта. Ну а после выхода «Тихого Дона»,
когда на меня вдруг свалились огромная популярность, успех и много всего
хорошего, сестра Ольги Аросевой Леночка (она была моей
подругой по Вильнюсскому театру) посоветовала: «Иди в Малый, тебя там возьмут».
Михаилу Ивановичу Цареву я сказала, что хотела бы работать в Малом театре, —
«если вы сочтете это возможным». Он ответил: «Недели через две вам позвонят».
Звонок раздался через пять дней: мне предложили прочитать «Веер леди Уиндермиер»
Уайльда. Я, честно говоря, хотела другую роль, но взяла ту, что дали. До
премьеры была на договоре, а потом художественный совет мою кандидатуру одобрил.
Александра Александровна Яблочкина резюмировала: «Я поняла все, что она говорит,
— надо брать».
— Великая актриса имела в виду дикцию, к которой в Малом особые требования?
— Не знаю, что уж она имела в виду, но мама еще в детстве учила меня все
выговаривать четко. Если произносила невнятно, тут же получала по губам, а кроме
того, у нас в институте очень точно работал Лука Григорьевич Сокирко,
преподававший орфоэпию. Он учил, на каких слогах ударение делать нельзя, как в
предложении выделить главное — ну и так далее. Благодаря этой науке я, когда за
пьесу или сценарий берусь, всегда первым делом смотрю: о чем это?
— В моем понимании Малый образца середины-конца 50-х — мощный театр с
устоями, традициями, подчеркнутой русскостью буквально во всем, неизменной
любовью к классике и с корифеями, многим из которых уже под и за 90, и вот
приходите вы — молодая, красивая, после кинотриумфа, не русская. Как это было
воспринято?
— Послушайте, я уже давным-давно русская актриса, и меня эта сторона никогда не
мучила.
— Вас-то нет, а вот их?
— Не знаю, что там кто думал, но я ни от кого ничего не скрывала (другой вопрос,
как жила, где и что делала). Да, меня взяли в театр, но там я была в этом амплуа
не единственная. До меня в труппу приняли Руфину Нифонтову, и пока она была
жива, мы с ней шли рядышком.
— У нее был большой успех в фильме «Хождение по мукам»...
— Так получилось, что я по опросу зрителей СССР получила первое место за
«Неоконченную повесть», а она — второе за «Вольницу». Потом я лидировала с
«Тихим Доном», а она шла следом с «Хождением по мукам», поэтому, когда я попала
в Малый театр, у нее уже было ко мне определенное отношение....
— ...которое продолжалось всю жизнь?
— Да, но поскольку ничего отрицательного я к ней не испытывала, уколы переносила
довольно легко.
— За что вас невзлюбил Игорь Ильинский?
— Гадость я сделала, и за это меня надо было убивать, — правда! — но я не
думала, что проявляю бестактность, считала, что, действительно, пекусь об
искусстве. «Как вы могли дать роль мадам Бовари актрисе с такими данными?» —
спросила я Игоря Владимировича, а этой актрисой (кстати, очень хорошей!) была
его жена...
— ...Татьяна Еремеева — она до сих пор на сцене...
— И слава Богу. Я сказала так потому, что считала: по всем параметрам эта роль
должна быть моей. Я в то время была очень изящной, у меня была хорошая речь...
Словом, это я, а не она должна была играть Бовари, поэтому такую фразу себе
позволила...
— ...и нажили врага?
— Конечно, и Игорь Владимирович был прав.
— Ильинский по отношению к вам нехорошо себя вел?
— Именно, что нехорошо — везде нелицеприятно обо мне отзывался, и даже написал
статью, направленную против актрис, которые в кино еще что-то сделали, а в
театре, по его словам, ничего.
— И все из-за одной неудачной фразы?
— Думаю, да — а что еще? Ни в чем остальном я не была перед ним виновата.
«БОНДАРЧУК МЕНЯ ОСКОРБИЛ, ОЧЕНЬ
УНИЗИЛ... ДУМАЮ, ОН БЫЛ ХАМОМ»
— А почему после назначения главным режиссером Малого
Бориса Равенских у вас разгорелся конфликт с ним?
— Неприязнь к этому человеку возникла гораздо раньше, когда он еще не был
главным. Что-то я репетировала в его постановке — не могу сейчас вспомнить, что,
— и он вдруг пренебрежительно бросил: «Не думай, что это тебе, как с твоим
мужем». Зачем-то он моего супруга задел, а я его очень любила, поэтому сняла
туфлю и пошла на Равенских. Тот в страхе бежал...
— Прямо на репетиции сняли туфлю? Какая милая непосредственность!
— (Смеется). Но я же из донских степей, понимаете?
— Возглавив театр, Борис Иванович вам это припомнил?
— Естественно — сразу убрал из репертуара все мои спектакли, а юбилейный, сотый
«Бешеные деньги», перевел в филиал. Добавлю, что к этому времени режиссер Леонид
Викторович Варпаховский, с которым были связаны мои театральные удачи, тоже не
смог с ним работать. В общем, это было началом моей трудной жизни в Малом.
— По слухам, Равенских хотел получить от вас нечто большее...
— Может, и так... Однажды главреж сказал, что нам надо серьезно поговорить. Я
удивилась, что он предложил встретиться на квартире своей соседки — секретаря
директора, но значения этому не придала. Подумала, хочет без помех выяснить наши
недоразумения, и пришла. У Елизаветы Фирсовны — так эту приятную пожилую даму
звали — я просидела довольно долго. Вначале мы мило беседовали, пили чай, потом
хозяйка уже не знала, чем бы меня занять, а его все не было. Я расстроилась:
сколько можно? Что особенного он собирается мне сказать? Когда Равенских,
наконец, явился, я посмотрела на часы и стала прощаться: «Извините, мое время
кончилось». Он пошел меня провожать, и то, что пришлось от него выслушать, даже
не хочется повторять.
— Сальности?
— Да что-то такое... Я шла и думала: «Господи, как бы от него отвязаться?».
Вдруг такси — зеленый огонек. Я остановила машину и уехала...
— На прощание туфлю не сняли?
— Тогда нет, но я же какого-то разговора ждала...
— Об искусстве, о творчестве...
— Да, а он начал спрашивать, на ком ему, видите ли, жениться. «Это уж как-нибудь
сами решите», — отрезала я.
— У вас были потрясающие роли в кино — едва ли не все яркие и значительные,
тем не менее их до обидного мало — от силы десяток. Да и в театре у вас
были годы простоя. Как вы, актриса в расцвете сил, с этим справлялись?
— Старалась работать, чтобы не потерять форму. Был период, когда снималась в
Болгарии, а к 40-летию Победы в Театре эстрады мы поставили спектакль, в основу
которого легла книга Светланы Алексиевич «У войны не женское лицо». Я сыграла
там восемь ролей, и по четыре получили мои ученицы. Это была очень интересная
постановка, она шла несколько лет. Ну что еще? Много читала: стихи и прозу — то
есть сложа руки не сидела.
— Это правда, что вы хотели сыграть в кино Анну Каренину?
— (Вздыхает).
|
|
Элина Быстрицкая
раздает автографы. 1964 год.
| |
— Почему же не вышло?
— Не пригласили на пробы, и очень хорошо, что эта роль досталась не мне. Если бы
меня заставляли делать то же, что и Самойлову... Нет, я бы так не смогла...
— Вам не понравилось, как она сыграла?
— Я просто не согласна с такой трактовкой — по-другому себе это все
представляла...
— В «Неоконченной повести» вы снимались с мэтром советского кино и режиссуры
Сергеем Бондарчуком — какая черная кошка между вами пробежала?
— Это началось давно, когда я была занята в массовке в «Тарасе Шевченко», —
здесь, на студии Довженко, у Савченко. Где-то в буфете Бондарчук позволил себе
лишнее, я огрызнулась — и все, а что происходило потом, не знаю... Может, у него
тоже были какие-то подспудные мысли.
— Читал, что когда на съемочной площадке «Неоконченной повести» вам надо было
с ним целоваться, вы не могли этого делать...
— Особых поцелуев там, слава Богу, не было — изощряться не приходилось.
— Но вы даже рядом стоять с Бондарчуком не хотели...
— Не то чтобы не хотела... Понимаете, он меня там оскорбил, и я сказала, что
сниматься с ним больше не буду.
— Бондарчук был хамом?
— Думаю, да. Я не могу повторить слово, которое он произнес, но этот человек
меня очень унизил...
— Он был антисемитом?
— Понятия не имею, но в жизни я многократно с антисемитизмом сталкивалась. Это
выражалось в каких-то высказываниях, хулиганских выходках...
— Не было желания после этого выйти из партии?
— Тогда я еще в ней не состояла — вступила в 70-м году.
— И никогда не жалели об этом?
— Нет. У меня умирал папа, коммунист настоящий... В политике он не разбирался,
просто был законопослушным гражданином своей страны, ее защитником и сказал мне:
«Прошу тебя это сделать, потом поймешь — я был прав!». После пережитого в
комсомоле мне совершенно не хотелось никуда вступать, но не исполнить последнюю
волю отца я не могла и подала заявление...
«МУЖА Я ОЧЕНЬ ЛЮБИЛА, А ОН БОЛЬШЕ
ВСЕГО НА СВЕТЕ ЛЮБИЛ ЖЕНЩИН»
— Не сомневаюсь: вокруг вас всегда вилось множество
мужчин, стремившихся добиться вашего внимания и расположения. Как вы с этой
осадой справлялись?
«Поднимайся в небесную высь, опускайся в глубины земные! Очень вовремя
мы родились, где б мы ни были — с нами Россия!». Супруги Кайтановы
(Эллина Быстрицкая и Михаил Ульянов) |
— (Смеется). Справлялась...
— Многим поклонникам, среди которых наверняка были министры, военачальники,
хотелось к вашей красоте прикоснуться...
— К моей чести, я никогда не пользовалась ничьим покровительством. Никогда — я
это презирала! Может, потому, что после окончания института обо мне написали
гадкие анонимки, и это страшно меня оскорбило, может, по какой-то другой
причине...
— А может, сказалось воспитание?
— И это тоже — я любого могла поставить на место. Когда меня пригласил к себе в
кабинет большой советский начальник и прямо там стал приставать, я просто дала
ему по морде и ушла.
— Что это за чин был?
— По-моему, председатель Моссовета... Явилась с какой-то просьбой, а он подошел
сзади и ручки свои положил мне на плечи. Я вскочила, ударила его — и за дверь.
Так и не добилась того, за чем шла.
— Таких случаев, когда приходилось бить, было много?
— Нет, но в дальнейшем старалась обходиться письмами. Я ведь довольно рано
начала общественную работу... Когда снималась в Болгарии, меня избрали
президентом Федерации художественной гимнастики СССР — причем не спросив моего
согласия. Потом позвонили: так, мол, и так... Это была довольно почетная
должность, и я взялась за дело серьезно.
— Ваш муж был намного вас старше, и вы у него были четвертой женой. Сильно
его любили?
— Боже, вам все известно!.. Да, я любила. Очень...
— Почему же расстались?
— Так получилось. Мужчины не могут всегда оставаться верными — да вы по себе,
наверное, знаете...
— Вы были максималисткой и требовали супружеской верности?
— Не то чтобы требовала — просто потеряла к нему и чувства, и уважение.
— Однажды вы где-то сказали: «Больше всего на свете мой муж любил женщин»...
1955
год, «Неоконченная повесть», Элина Быстрицкая и Евгений Самойлов |
— Да, это правда — он обожал
их до конца своих дней.
— Вы любите его до сих пор?
— Не могу сказать, что люблю, но вспоминаю.
— Развод был мучительным или вы обрубили, и все?
— Я приняла решение.
— Страдали потом?
— Конечно... В моей жизни никого больше не было, но о своем выборе я никогда не
жалела.
— С бывшим мужем потом встречались?
— Издалека его видела, но не подходила, даже словом не обмолвилась. Знаете (вздыхает),
на эту тему я больше говорить не хочу. Простите, но о своих личных делах
публично стараюсь не распространяться. Мой опыт может быть ценным и нужным лишь
для меня — другим он ничего не даст.
—
Что за мистическая история произошла, когда вы покупали щенка?
— Ой, это потрясающе! Я давно хотела маленькую собачку, долго над этим думала,
но что-то меня останавливало, а тут пригласила на дачу две пары знакомых. Сейчас
у нас там в окрестностях построили много домов, открылись богатые рестораны, а
тогда просто рыночек был. Остановились, чтобы купить мясо для шашлыков, приятели
мне сказали: «С нами ты не ходи — с тобой все в два раза дороже», и я пошла
поглядеть на собачек. Одна, другая — не то все. Смотрю, у терьерчиков грустные
глазки...
— ...обвисшие ушки...
— ...а я хотела совсем маленькую, которую можно носить с собой. Вдруг несут
собачонку — курносенькую, мордочка умильная. Я ахнула: «Какая прелесть! Можно с
ней поиграть?». — «Пожалуйста!», и представляете, эта крошечка вот такусеньким
язычком умудрилась мне сразу все лицо облизать. Веселенькая, игривая... «Ой, —
говорю, — а зовут ее как?» — и вдруг слышу: «Фира», а это короткое имя покойной
мамы, она у меня Эсфирь. «Почему так назвали?» — спрашиваю и слышу в ответ: «Она
аферистка».
Это было 9 августа 98-го года, а день смерти мамы — 11 сентября, и у меня как-то
две даты связались. Что вы хотите: актерская психика! — и я решила: «Это собака
от мамы, и нужно ее непременно купить». Правда, когда мне назвали цену, внутри
все оборвалось: я поняла, что таких денег у меня нет и даже рассчитывать на эту
сумму смешно. Лихорадочно стала думать, что можно продать, где занять, а в это
время один человек, который неподалеку стоял, отсчитывает уже доллары,
расплачивается и эту собачку берет. Я в ужасе, что сейчас он уйдет и все, а
незнакомец, обойдя хозяйку, подошел ко мне и вложил этот живой комочек в мои
руки. «Возьмите,— сказал, — я ваш почитатель». Если честно, я стала
отказываться...
— Гордость взыграла?
— Ну конечно — как можно? Щеночек таких денег больших стоит, однако он
возражений не слушал, сказал: «Я в «Газпроме» работаю, могу позволить. Я,
естественно, сопротивлялась, но... не очень долго... На прощание спросила, как
же его зовут. С тех пор пошел десятый год, но каждое утро — это у меня стало
такой же привычкой, как зарядка, — я повторяю фамилию и имя-отчество этого
человека и прошу для него у Бога благополучия: чтобы все дела его ладились,
чтобы он был здоров.
— Какой Фира породы?
— Этот курносик — пекинес, и она до сих пор такая: не знает, что бывают плохие
люди, всех целует, ко всем лезет в подружки, очень гостеприимна. К сожалению,
иногда мне приходится уезжать, и на этот раз подруга, которой Фиру отдавала
обычно, тоже оказалась в командировке. Пришлось пристроить кроху к хорошим людям
— пусть пару дней там поживет, но завтра ее должны забрать, и она меня встретит
дома.
«В БИЛЬЯРД Я НИКОГДА НЕ ИГРАЛА НА
ДЕНЬГИ — ТОЛЬКО НА ИНТЕРЕС»
— Окончив украинский курс Киевского театрального
института, помните ли до сих пор что-нибудь по-украински?
Сегодня самым близким и родным существом для Элины Авраамовны является
ее пекинес Фира |
— Конечно.
— И в Украине у вас остались какие-то родственники?
— К сожалению, только сводная сестра по отцу, которая живет в Нежине, — бабушка
и тетя с маминой стороны во время войны были расстреляны.
— Одна из последних ваших значительных киноработ — роль Норы в картине
киевского режисcера Николая Засеева-Руденко «Бабий Яр»: вы так
пронзительно-точно сыграли... Когда на экране крупным планом ваши глаза, внутри
все просто переворачивается — вам было больно работать над этой ролью, она
причиняла страдание?
— Для меня это была потребность души, и я благодарна Засееву-Руденко за то, что
поднял эту тему, написал сценарий и дал мне возможность сыграть. С ним
работалось очень легко, и если он эти строки читает, хочу ему передать привет и
самые добрые пожелания.
— Долгие годы вы были президентом Федерации художественной гимнастики СССР,
но особенно, знаю, любили бильярд. С трудом, извините, представляю Элину
Быстрицкую с кием, а какие ставки были у вас в ходу?
— Я никогда не играла на деньги — только на интерес, потому что для меня это
спорт, но именно я помогла организовать Федерацию бильярда в нашей стране —
тогда еще СССР. Ныне я там почетный президент.
— Вы хорошо играли?
— О себе сказать этого не могу. Вот наши мастера — они и впрямь блистательны, а
я просто люблю бильярд и в турнирах участвую... Иногда зовут, и я с
удовольствием откликаюсь.
— Вы до сих пор по часу-два делаете упражнения с гантелями и обливаетесь
холодной водой?
— Раньше это было — сейчас уже нет. И гантели пылятся в чулане, и вода уже не
холодная, а прохладная...
— Многие прекрасные актрисы в определенном возрасте начинают делать
пластические операции — одну за другой. Вы к услугам пластических хирургов
прибегали?
— Нет, у меня свои методы, позволяющие поддерживать форму, — они не хуже и не
такие болезненные, но делиться этими секретами могу только с женщинами...
— Если без пластики обошлись, за счет чего же прекрасно выглядите?
«Я
бы очень хотела сыграть старую учительницу, которая все видит, понимает
и со многим не согласна» |
— Спасибо вам за такую оценку (вздыхает). Помните
«Портрет Дориана Грея»? Надо не делать другим плохо, и тогда тебе будет хорошо.
Меня так учила бабушка, это мне говорила мама, и за свою жизнь я никому
сознательно не причинила боли — просто этого избегаю. Самое главное — со своей
совестью жить в ладу.
— Рискую вызвать сейчас ваше негодование, но поскольку вы всегда
подчеркиваете, что не скрываете возраста, скажу: вам — потрясающе красивой
женщине! — 4 апреля исполняется 80 лет. Какое у вас отношение к своему возрасту?
— Да никакое. Когда что-то болит — плохо, когда здоровье не докучает — хорошо,
но я работаю, я еще нужна и могу подарить радость людям, которые приходят в
зрительный зал. Я счастлива, что еще в состоянии что-то сделать, помочь своим
близким, друзьям. Мой благотворительный фонд, который существует с 94-го года,
выплачивает стипендии учащимся государственных творческих учебных заведений, но
вскоре, наверное, я изменю его назначение, потому что нынче, мне кажется, в
помощи больше нуждаются пожилые деятели искусства. Кстати, скоро в Малом театре
состоится премьера спектакля, где я играю...
— Дай Бог, чтобы были и кинороли!
— Вы знаете, не любые... Вот если бы появился какой-то сценарий, который бы
увлек, вдохновил, но пока ни один из тех, что предлагали, как-то не впечатлил...
Приходит, видимо, время, когда на главные роли приглашают актрис другого
возраста. Честно говоря, сегодня хотела бы сыграть старую учительницу, которая
все видит, понимает и со многим, увы, не согласна.
«Бульвар Гордона»
http://www.bulvar.com.ua/arch/2008/14/47fbab8708efc/
Мой серебряный шар -
Элина
Быстрицкая / 2007 /
Год
выпуска: 2007
Жанр: Телепередача
Выпущено: Телеканал "Россия"
Режиссёр Светлана
Кокотунова
Ведущий Виталий Вульф О фильме: Размышления автора и ведущего
документального сериала "Мой серебряный шар" Виталия Вульфа о биографии
Элины Быстрицкой
Качество: TVRip
Видео: DivX, 1490 Кбит/с, 720x528
Аудио: MP3, 2
ch, 128
Кбит/с
Размер: 516.67 МБ
Продолжительность: 00:44:02
Язык: Русский
Размер: 516.67 МБ (541,763,726 байт)
|
—
Впереди вас ждала вершина — «Тихий Дон», Аксинья...