Юрий ЯКОВЛЕВ

Щегольский шейный платок, элегантная тросточка, прямая спина и бархатный голос, от которого до сих пор у поклонниц кругом идет голова и подгибаются ноги: таким сегодня предстает перед публикой народный артист СССР, лауреат двух Госпремий (Союза и России) и просто суперстар Юрий Яковлев. Не удивительно, что, несмотря на почтенный возраст, он все еще под прицелом вездесущих фотографов: стараниями шустрых папарацци мы в курсе едва ли не всех сердечных дел кумира — не только связанных с медициной, но и романтических (речь об очаровательной поклоннице вдвое моложе актера, с которой недавно он даже выходил в свет).

Завораживающий голос Юрий унаследовал от папы-юриста, до университета успевшего отучиться два года в консерватории и поступить во МХАТ, упорство и аристократические манеры — от матери-медсестры, а об остальном позаботилась Фортуна, щедро одарив своего баловня безграничным талантом и неотразимой сексапильностью, которая не раз его выручала. Теперь уже трудно представить, что одного из самых блистательных вахтанговцев и к тому же секс-символа советского кинематографа в свое время не хотели принимать в Театральное училище имени Щукина: дескать, не видно в этом долговязом, несуразном юноше особых способностей.

В отчаянии Яковлев брякнул, что его отца хвалил сам Станиславский, и услышал в ответ смех, но тут подхватилась с места загадочная и эксцентричная Цецилия Мансурова: «Ну как его можно не взять? Посмотрите, какие у него глаза!».

Выбор великой актрисы оказался, надо признать, безошибочным: за 60 с лишним лет Юрий Яковлев сыграл на сцене Театра имени Вахтангова около 70 ролей, снялся в таком же количестве фильмов (среди которых добрый десяток советских кинохитов) и при этом не знал ни одного провала. Мэтру подвластны все жанры — от трагедии до водевиля (хотя Юрий Васильевич убежден, что вызвать слезы ему проще, чем рассмешить), и, может, поэтому Яковлев называет себя актером без амплуа. Он терпеть не может слово «типаж», которое как бы узаконивает в актерском деле дилетантизм — профессионализм, считает, как раз и состоит в том, чтобы, перевоплощаясь, не цепляться мертвой хваткой за находки, принесшие раньше успех, не бояться тратить себя в искусстве.

Не скупясь, Юрий Васильевич тратил себя и в жизни — близкие вспоминают, как, забыв о престиже и имени, озорничал он и хулиганил в любимом Доме творчества в Щелыкове: последний, как его называли, барин российской сцены, был неистощим на шутки и розыгрыши, дурачился в «детском хоре» ветеранов и ребячливостью превосходил своего младшего сына Антошу, а порой и вовсе надевал резиновые сапоги, ватник, брал палку, ведро и шел в лес по грибы!

Разумеется, без подпитки любовью его романтичная натура чахла и засыхала, поэтому женщинами Яковлев увлекался часто, безоглядно и не просчитывая последствий. Он признавался со смехом: «В молодости я влюблялся и тут же женился, влюблялся — женился... С годами понял, что жениться не всегда обязательно, хотя, чего уж греха таить, перед красивыми девушками до сих пор устоять не могу». Не зря же, я думаю, в его роли престарелого Казановы, сыгранной в Театре Вахтангова, некоторые критики усмотрели явные биографические параллели...

Мягкому, интеллигентски застенчивому Яковлеву претит изливать свою душу публично — не потому ли он все делает, чтобы его ассоциировали не с Казановой, а с Чеховым? Актер, который дотянулся до классика ростом (у обоих он 188 сантиметров, и Юрию Васильевичу посчастливилось даже примерить пиджак классика, оказавшийся ему впору), охотно рассказывает, что Антон Павлович вошел в его жизнь как незаменимый и единственный в своем роде друг, что ему стал особенно близок чеховский взгляд на жизнь — неотделимый от его же иронии и грустной усмешки.

Уверен: это не очередная роль матерого лицедея — не случайно же Яковлев любит повторять вслед за Чеховым, что «можно лгать в любви, в политике, в медицине, но в искусстве обмануть нельзя», и свято этому правилу следует.

«У МЕНЯ БЫЛА НАЧАЛЬНАЯ СТАДИЯ ДИСТРОФИИ, ПРИШЛОСЬ ДАЖЕ НА ВТОРОЙ ГОД В ШКОЛЕ ОСТАТЬСЯ — НИ МОЗГ, НИ ОРГАНИЗМ НЕ РАБОТАЛИ»

— Юрий Васильевич, ваши герои: поручик Ржевский, Иван Васильевич, который меняет профессию, и особенно несостоявшийся Надин муж Ипполит — вскружили некогда голову всей огромной советской стране, поэтому не буду оригинален, если для начала просто признаюсь вам от чистого сердца в любви. Возможно, когда мужчина обращается с такими словами к мужчине, это выглядит как-то двусмысленно, но, поверьте, произношу их абсолютно без задней мысли — вы действительно один из моих самых любимых актеров...

— (Растроганно). Спасибо на добром слове.

— Недавно я с удивлением прочитал, что в юности вы работали в гараже посольства Соединенных Штатов Америки — заправляли машины...

— Точно, причем если поначалу лишь заправлял, то со временем мне уже доверяли мелкий ремонт...

Отец актера Василий Яковлев был юристом, хотя отучился два года в консерватории.

— Как, если не секрет, вы там оказались?

— Так получилось... Когда в 43-м мы вернулись из эвакуации в Москву, жили довольно бедно: на мамину зарплату (она была медсестрой) еле сводили концы с концами. У меня, вообразите, была начальная стадия дистрофии, мне пришлось даже на второй год в школе остаться — просто не было сил учиться. Не было, да — ни мозг, ни организм не работали, а тогда за учебу в старших классах нужно было еще платить... Из школы, короче, пришлось уйти, но, чтобы поступить в вечернюю — рабочей молодежи, — надо было трудоустроиться, а куда, кто меня в 16-17 лет возьмет?

Слава Богу, какие-то нашлись знакомые, которые работали в «Бюробине» — бюро обслуживания иностранцев (так раньше «Интурист» назывался), и через эту компанию меня, поднатужась, определили в гараж при посольстве США на Спиридоновке — помощником к двум американским механикам. Ребята классные были — благодаря им я стал в технике разбираться, сел за руль и вожу до сих пор. В моем распоряжении был джип «виллис» — я к вечерней школе на нем подъезжал, катал друзей и подруг и, в общем, самым счастливым был человеком.

— Наши органы вас завербовать не пытались, не требовали докладывать, что в гараже происходит?

— Представьте себе, нет, хотя много раз замечал слежку — под моими окнами «топтуны» так называемые стояли.

Мать Ольга Иванова работала медсестрой

— Вы, насколько известно, в Московский институт международных отношений поступать собирались...

— Да, по примеру старшего брата. Мне были интересны его разговоры с товарищами, учебники по истории дипломатии, праву, только МГИМО тогда еще не существовало — это был факультет международных отношений МГУ.

— Что же заставило вас стать студентом Шукинского училища при Театре Вахтангова?

— Поверите? Сам не знаю. Вдруг как-то дернуло, стукнуло по голове: «Ну что я там, в МГУ, буду делать?», и я понял: призвание мое — актерство. Это был спонтанный, абсолютно непредсказуемый внутренний толчок, сигнал свыше.

— Во ВГИКе тем не менее вас забраковали.

— «Некиногеничен» сказали, «особых способностей не заметно», но я не поверил, что безнадежен, и отнес документы в Щукинское...

— Дальше почти детективная история — говорят, возглавлявший приемную комиссию или просто входивший в ее состав Этуш якобы вас огорошил: «Молодой человек, идите — вас ждут фабрики и заводы»...

— (Смеется).

— Беседуя с ним, я спросил: «Действительно ли вы Юрию Яковлеву так отказали?», на что он ответил: «Да ладно, это все байки, такого не помню»...

Юра Яковлев, середина 40-х

— Было дело, но вокруг этого столько уже накрутили... Авторство этой фразы не Этушу принадлежит — он Серафиму Германовну Бирман лишь процитировал, которая одного из абитуриентов во время чтения отрывков забраковала (подражает ее голосу): «Молодой человек, вас ждут заводы».

— Этуш не разглядел в вас таланта?

— Ну, это же лотерея...

— Все-таки?

— Разглядеть что-либо сложно, особенно после читки. Умение продекламировать стихотворение, басню или прозу ничего ровным счетом не значит — разве что человеческие качества какие-то можно почувствовать. Я вот одно время в состав приемной комиссии входил, так вот, отбор — это чистая интуиция, а то, что абитуриенты читают, вообще полная мура.

«РАНЬШЕ ТАКИХ ПОНЯТИЙ, КАК «ГЕНИАЛЬНЫЙ», «ЗВЕЗДА», НЕ БЫЛО»

— Слово «гениальный» я не люблю...

— ...ой, терпеть его не могу! И еще одно не выношу — «звезда».

С Фаиной Раневской в фильме «Легкая жизнь», 1964 год

— Вот, а сейчас все ведь вокруг гениальные, звезды... С другой стороны, роль князя Мышкина, которую вы сыграли в пырьевском фильме «Идиот», иначе как гениальной работой назвать не могу — вы мое мнение разделяете?

— Во-первых, удачная роль — заслуга не только актера, а во-вторых, раньше таких понятий, как «гениальный», «звезда», не было вовсе — ни во МХАТе, ни в Малом, ни в Театре Вахтангова... Актер мог быть хорошим или средним...

— ...посредственным...

— ...иногда — очень хорошим. Слово «плохой» произносить стеснялись, понимаете, а что касается «Идиота», то там предыстория сложная. Меня утвердили без проб, кстати: Пырьев...

— ...сразу увидел в вас то, что искал?

— Да, что-то Иван Александрович почувствовал, а чутье на актеров у него было зверское, потому что сам самородок. Он рассказывал мне, что, будучи директором «Мосфильма», смотрел по долгу службы пробы актеров на фильм «Сорок первый» (там, кроме пробы Олега Стриженова, была и моя) и обратил на меня внимание. Какое-то время спустя мне позвонили со студии и от его имени пригласили прийти, а уж как только вошел, — все! Мы лишь поговорили, ничего еще не снимали... Ну, фотопробу, потом кинопробу, естественно, сделали и довольно серьезную, но Пырьев уже все для себя решил. «Не надо мне никого другого, — воскликнул, — пробовать больше не буду!».

Юрий Яковлев, Людмила Гурченко и Анатолий Папанов в картине Эльдара Рязанова «Человек ниоткуда», 1961 год

— Вы понимали, однако, как и почему эта роль у вас получилась?

— В какой-то степени, безусловно, хотя и не очень отдавал себе в этом отчет. Только потом, по прошествии многих лет, понял, что Пырьев разглядел во мне нечто такое, что ему самому, наверное, было близко. Сценарий ведь пролежал у него 10 лет — он откровенно признавался, что не снимал эту картину, потому что у него не было Мышкина...

— 45 лет спустя в новой экранизации «Идиота», снятой режиссером Владимиром Бортко, князя Мышкина сыграл Евгений Миронов — вы этот фильм видели?

— Разумеется, видел, но если вы хотите спросить, какая картина лучше...

— ...конечно!..

— ...на этот вопрос не отвечу. Ну, сами посудите: почти за полвека жизнь изменилась в корне, все сейчас совершенно другое — и эпоха, и менталитет, и актерская школа, поэтому ленты эти настолько разные, что сравнивать их невозможно.

«Вдруг как-то дернуло, стукнуло по голове: «Ну что я там, в МГУ, буду делать?», и я понял: призвание мое — актерство»

— Я представляю себе Пырьева — могущественного...

— ...всемогущего...

— ...на тот момент генерального директора «Мосфильма», от одного слова и взгляда которого зависело многое...

— ...очень многое.

— Характер у него был тяжелый?

— Я бы сказал, сложный и требовательный. Он же из беспризорников, и отпечаток это на него наложило. Пырьев все всегда говорил напрямую, не стесняясь женщин, и выражений, если ему что-то не нравилось, не выбирая, а на съемочной площадке орал, матерясь, так, что стены тряслись и в страхе все по углам расползались. Единственным, на кого он ни разу не повысил голос, был князь Мышкин, то есть ваш покорный слуга...

— Подчиненные, иными словами, видели в нем олицетворение руководящей и направляющей силы — грубой, безжалостной...

— Если угодно, да.

— А это правда, что однажды Пырьев упал перед вами на колени и пополз по полу, норовя поцеловать ваш ботинок? При этом якобы, глядя на вас снизу вверх, он по слогам произносил как заклинание: «Я тебя умоляю, снимайся у Рязанова!»...

— Да, это правда, однако немножечко приукрашенная.

Князь Мышкин в фильме Ивана Пырьева «Идиот», 1958 год

— Ботинок не целовал?

— Ботинок — это уже, так сказать, легенда, но на колени и вправду упал.

— И пополз?

— (Улыбается). Вот послушайте. Когда Рязанов предложил мне сниматься в картине «Человек ниоткуда» — была такая по сценарию Зорина...

— ...подвергнутая впоследствии жуткой критике...

— Да, хотя сейчас этот фильм все время показывают: там Папанов играл, Юрский, если вы помните... Я между тем отказывался: мне казалось, что роль проходная, да и в театре рвали на части — две премьеры у меня на носу были. В общем, мне позвонили и сообщили: «Вас ждет генеральный директор «Мосфильма», машина стоит у дверей театра».

Естественно, предварительно там узнали, какой у меня график, когда свободное время... Короче говоря, привезли, поднялся я на второй этаж, вошел в кабинет — огромный, как холл. Где-то далеко в углу увидел маленькую сидящую за столом, к которому от двери вела красная ковровая дорожка, фигурку, и как только переступил порог, Иван Александрович бухнулся на колени и пополз ко мне со словами: «Умоляю, снимайся у Рязанова!».

Лев Мышкин (Юрий Яковлев) и Настасья Филипповна (Юлия Борисова), «Идиот»

— Потрясающе!

— Ну вот и все...

«ЕСЛИ УЖ ПЫРЬЕВ НЕВЗЛЮБИЛ КОГО-ТО, НА ЭТОМ ЧЕЛОВЕКЕ МОЖНО БЫЛО СТАВИТЬ КРЕСТ»

— Эльдар Рязанов сыграл в вашей киносудьбе огромную роль...

— Понимаете, Пырьев очень к нему благоволил, а Иван Александрович был такой... Если уж невзлюбил кого-то, на этом человеке можно было ставить крест: он вычеркивал его не только из своего списка, но и из картотеки актерского отдела «Мосфильма», но если кто-то пришелся ему по душе, распластывался перед ним бесконечно.

К Рязанову он был исключительно расположен и доверял ему в плане творческом, Пырьеву нравилось, как Эльдар работает, и он его — как сказать? — не продвигал, но всячески содействовал ему, помогал.

— В 64-м году на экраны вышел прекрасный фильм Рязанова «Гусарская баллада», где вы сыграли поручика Ржевского, и это как раз тот случай, когда кинообраз становится народным, а имя нарицательным...

Шурочка Азарова, она же корнет Азаров (Лариса Голубкина), и поручик Ржевский (Юрий Яковлев) в «Гусарской балладе» Эльдара Рязанова

— Да (смеется), столько анекдотов о нем! Как о Чапаеве...

— Все эти годы редкое застолье без них обходится, а вы вот много о поручике Ржевском знаете анекдотов?

— Вообще-то, количество их огромное, но я уже эти байки не запоминаю. Кстати, пару лет назад в Павлограде Днепропетровской области поручику поставили памятник (он якобы служил в Павлоградском гусарском полку)...

— Думаю, что можно много говорить о Рязанове, Данелии, других советских кинорежиссерах, снимавших комедии, но особняком в этом перечне стоит Леонид Гайдай — он действительно лучший советский комедиограф?

— Знаете, я ведь снимался у всех троих, а у Рязанова даже в нескольких картинах — в трех или четырех, если память не изменяет... У них очень разная творческая манера, не повторяющийся ни в чем режиссерский почерк, у каждого свой подход, свое знание актеров, умение.

— Прогресс, как известно, все-таки существует, все вперед движется...

«Гусарская баллада», 1962 год

— ...а как иначе?

— ...и режиссеры, казалось бы, становятся изощреннее, профессиональнее, а смотришь сегодня «Иван Васильевич меняет профессию» и понимаешь: комедия на века. У вас такое ощущение есть?

— Это, в общем-то, культовая картина, знаковая, и это не я так ее назвал, а зрители, пресса.

— Сложно было играть две роли одновременно?

— Непросто — сначала надо было найти ключик. Я исходил из того, что это два совершенно разных, диаметрально противоположных характера. Царь Иван Грозный должен быть величавым, статным — хотя о нем тоже легенды разные ходят. Споры идут исторические, литературные, искусствоведческие — какие угодно — о том, что на самом деле Иван Грозный из себя представлял и что такое его маска...

— ...и зачем он убивает своего сына, да?

— Для меня, например, это разные вещи, и когда я искал этот ключик, перед глазами стоял Николай Черкасов в фильме Эйзенштейна «Иван Грозный», потому что созданный им образ полностью соответствовал моим представлениям об этом неоднозначном, естественно, персонаже. Как ни крути, я хотел позаимствовать у Николая Константиновича какие-то черты, чтобы показать царственность моего героя, при этом не забывая, что сценарий-то комедийный. Значит, во что бы то ни стало требовалось какие-то юморные находить краски... Мой Грозный, я понял, должен быть не только царствен, но еще и смешон, потому что юмор Булгакова, чья пьеса в основу этого фильма легла, воистину бесподобный...

По легенде, Владимир Этуш, входивший в приемную комиссию Щукинского училища, сказал абитуриенту Яковлеву: «Молодой человек, вас ждут заводы...»

— ...многослойный...

— Да, а что касается Ивана Васильевича Бунши, то тут требовались абсолютно иные краски: совсем ничего героического. Самый обыкновенный управдом — неотличимый от тех жэковских работников, с которыми мы сталкиваемся каждый день. Разумеется, я пытался придать ему какие-то комедийные черты: он шепелявит, изъясняется скороговоркой — у таких людей мыслишка вперед убегает, вот они и стараются побыстрее, пока не ускользнула, ее высказать. Нужно было показать, что Бунша похож на Ивана Грозного только внешне, а в остальном — абсолютно другой.

— Кто, если не секрет, фразы придумал, которые стали крылатыми: «Царь. Очень приятно, царь», «Требую продолжения банкета!»?

— Мы оба — я и Леонид Иович Гайдай, впрочем, и группа вся подключалась. Мы очень много импровизировали, потому что такая возможность была. Знаете, когда погружаешься в атмосферу съемок, появляется какая-то абсолютнейшая свобода, раскрепощенность, и можно не играть роль в строго предписанных рамках, не произносить текст по заранее утвержденному сценарию, а дать волю фантазии. Куда же без импровизации? Я из «Принцессы Турандот» родом, а там все на этом стоит.

«Играть самого себя всегда скучно. Новый характер — всегда интересно»

«ИРОНИЮ СУДЬБЫ. ПРОДОЛЖЕНИЕ» Я ТАК И НЕ ПОСМОТРЕЛ»

— У комедии «Иван Васильевич меняет профессию» счастливая судьба, но ей и не снилась та фантастическая народная любовь, которая выпала на долю «Иронии судьбы, или С легким паром!». 36 лет, из года в год, под салат «оливье» русскоязычные зрители смотрят его в новогоднюю ночь едва ли не на всех телеканалах во всех уголках планеты, а это правда, что на роль Ипполита сначала был утвержден Басилашвили?

— Правда.

— Почему же он так и не снялся?

— Семейные неприятности помешали — умер отец. Театр его, БДТ знаменитый, был тогда на гастролях, Олега и там заменили...

— Почему Ипполит — человек вроде бы отталкивающий, малоприятный — пользуется в народе такой популярностью?

— Да нет, почему же отталкивающий? Конечно, характер у него, так сказать...

— ...не сахар...

— ...немножко ортодоксальный, холодноватый...

— Не ваш?

— Не-е-ет (смеется) — такой образ нужно было сыграть...

Фаина Раневская, Юрий Яковлев "Легкая жизнь"

Иван Васильевич Бунша и Иван Васильевич Грозный в комедии Леонида Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию». «Понимаешь, у царя лицо умнее!»

— Ну а сами вы внутреннее его состояние понимали, вам было ясно, почему он поступает так, а не иначе?

— Естественно — это же так просто.

— Сегодня, когда «Иронию судьбы» показывают по телевизору, вы ее смотрите?

— Какие-то куски... Иногда...

— Какой эпизод вам больше всего нравится?

— Каждый раз по-разному, да и нравится, наверное, не совсем точное слово. Тот, с которым как-то сроднился (все-таки за столько лет к этой картине можно уже привыкнуть), где удалось, скажем так, попасть в яблочко.

— Спустя годы вы сыграли в «Иронии судьбы. Продолжение» — не жалеете об этом теперь, не думаете, что надо было отказаться?

— Дело в том, Дмитрий, что я этот фильм так и не посмотрел... Неделю мы провели в Праге — снимать там было дешевле, и на мониторе только несколько дублей мне показали. Это был не смонтированный, сырой материал, а уже готовую картину целиком увидеть так и не удосужился.

— Хорошо быть, мне кажется, Савелием Крамаровым: определенный образ есть, маска, и используешь это на всю катушку...

«И тебя вылечат, и тебя вылечат, и меня вылечат...». Юрий Яковлев и Наталья Крачковская, «Иван Васильевич меняет профессию», 1973 год

— Ну!

— Гораздо сложнее то князем Мышкиным быть, то Ипполитом — нужна многогранность и нужно откуда-то изнутри абсолютно разные эмоции доставать...

— Да, это верно, к тому же по складу характера я лицедей и люблю, чтобы люди, которых изображаю, были разными. Не то чтобы специально задавался такой целью, но мне хотелось как можно дальше в характерных ролях уйти от себя. Играть самого себя всегда скучно — гораздо увлекательнее влезть в шкуру человека, который на тебя не похож. Новый характер — это всегда интересно, хотя проникнуться им до конца невозможно: думать о руках приходится, о походке...

— ...о выгодном ракурсе...

— Нет, а вот это для меня никакого значения не имеет. Я вообще каким угодно боком могу повернуться — это не моя проблема, а оператора.

'Юрий Яковлев - Царь. Очень приятно!"

«БЫЛИ МОМЕНТЫ, КОГДА Я И ВПРАВДУ СХОДИЛ С УМА»

— В советском кинематографе были признанные мастера закадрового текста: Копелян, Гердт, Лановой, но мало кто знает, что в фильмах «Берегись автомобиля» и «Старики-разбойники» дикторский текст читал... Юрий Яковлев...

«Ипполит, держи себя в руках!». Андрей Мягков, Юрий Яковлев и Барбара Брыльска в «Иронии судьбы, или С легким паром!», 1975 год

— Ой, сколько я на своем веку прочитал, — Бог ты мой! — и не только закадровый текст. Я ведь множество документальных картин озвучил, к тому же в течение 50 лет — с самого начала моей творческой жизни! — буквально не вылезал с радио. Всю классику записал, все самое лучшее!

— Настоящие актеры, говорят, сумасшедшие — вы с этим согласны?

— Конечно же, мы больные, абсолютно, признаюсь вам, ненормальные.

— В чем это выражается?

— Во всем. Это аномалия, разумеется, хотя описать все симптомы ее не берусь. Актерство — зараза: достаточно подышать пылью закулисья — и это уже навсегда. У меня, если честно, были моменты, когда я и вправду сходил с ума, — ночью, к примеру, откуда-то из левой пятки приходило решение той или иной сцены. Мозги были набекрень — подчинены только творчеству, тому, какую роль я играю сегодня, завтра, послезавтра. Сколько раз я ловил себя на том, что иду по улице и вдруг замечаю, что прохожие на меня все время оглядываются. Оказывается, я повторял текст, более того — уже играл, репетировал, и заканчивалось это, как правило, тем, что какой-то мужик оборачивался и говорил: «Больной, что ли? Чокнутый?».

— А еще на артиста Яковлева похож!

— Ну да (смеется).

— Для многих актеров заплакать на сцене или перед камерой не составляет труда, но вы, насколько я знаю, не из их числа...

— Да, некоторым это ничего не стоит: раз — и брызнули слезы фонтаном, а мне вызвать их было всегда очень трудно.

Барбара Брыльска, Валентина Талызина, Андрей Мягков и Юрий Яковлев на съемках фильма Тимура Бекмамбетова «Ирония судьбы. Продолжение», 2007 год

— Говорят, чтобы вас спровоцировать, ваш педагог сильнодействующее применял средство...

— В Щукинском у нас преподавал сын великого Москвина Владимир Иванович. Ой, гениальный педагог — вот тут слово «гениальный» уместно.

— Чтобы слезу вышибить, он крыл вас матом?

— Да.

— И вы от его нецензурной брани плакали?

— Вовсе не от матерщины, нет, просто это оскорбительно было. Я очень самолюбив, а это большой удар по амбициям.

— Ну а то, что по той же причине Пырьев велел вашему партнеру бить что есть сил вас по лицу, — байки?

— Нет, это правда, хотя даже после этого слез как таковых не было, реакция на пощечину оказалась бесслезной. Ну, вы наверняка это видели...

Юрий Яковлев с коллегами во время гастролей Театра имени Вахтангова в Венеции, 1962 год

Вообще, рассказать, как добиваешься какого-то состояния, необходимого результата, невозможно... Журналисты, да и зрители, часто спрашивают: «Как удалось вам сыграть эту роль?», однако это если не глупый, то неуместный вопрос. С таким же успехом можно допытываться: «Как удалось вам написать ту или иную картину?», но художник ее просто увидел. Помню, у Соловьева-Седого поинтересовались: «А как вы песню «Подмосковные вечера» сочинили?». Это даже по телевидению еще в советское время показывали.

— Ну, Соловьев-Седой явно перед этим принял немножко...

— Наверное, он был даже любителем пропустить рюмку-другую, но дело не в этом. Суть в том, что на вопрос: «Как «Подмосковные вечера» появились?» — композитор ответил: «Я их услышал», а для этого никакого не нужно допинга, никаких сверхусилий. Замысел здесь (показывает на голову).

— Вы вот обмолвились, как шли иногда по улице и текст повторяли, а я слышал, что однажды напрочь забыли роль и пришлось даже «скорую» вызывать...

Пацаки (Евгений Леонов и Юрий Яковлев) на планете Плюк в культовой картине Георгия Данелии Кин-дза-дза», 1986 год

— Это было такое стрессовое состояние... Тот случай — единственный в моей жизни: я играл Чехова в спектакле «Насмешливое мое счастье»...

— ...по пьесе Малюгина, в основу которой легла переписка Антона Павловича и Лики Мизиновой...

— Не только — там письма и Горького, и брата Чехова Александра, и сестры Марьи Павловны, и Ольги Леонардовны Книппер. Огромное количество текста — страниц примерно 90, то есть выходишь на сцену с первой репликой и уходишь с последней. С текстом у меня всегда было трудно, а тут такое обилие его нужно было запомнить, и перед премьерой, когда предстоял генеральный прогон с публикой, я вдруг подумал, что сейчас мне предстоит эту махину осилить. Только на минуточку это представил, и... мне стало плохо: распух и не помещался во рту язык, я не мог произнести ни слова.

Спектакль отменили, но «скорую помощь» не вызывали — я просто отлежался. «Ну, все, — сказал себе, — карьера моя закончена, я больше никогда не смогу выйти на сцену». Испуг перед обилием текста, который нужно произнести, был страшный, а на следующий день шел спектакль «Живой труп».

— Тоже текста немало...

— Я Виктора Каренина там играл — работа серьезная, и если бы не заставил себя перед зрителем появиться, меня ожидал полный крах, пришлось бы оставить профессию. Схватился за спинку кресла, просто впился в нее и был весь мокрый, но все-таки страх преодолел и вышел, и сыграл, и понял: могу...

— Вы в моем восприятии очень несоветский человек...

С Михаилом Ульяновым. «Жизнь изменилась в корне, все сейчас совершенно другое — и эпоха, и менталитет, и актерская школа...»

— ...абсолютно (смеется)...

— ...и увидев фильм «Судьба», где вы сыграли роль секретаря обкома, я подумал: «Господи, как же пришлось Юрию Васильевичу на горло себе наступить»...

— Тем не менее мне было интересно, понимаете? Есть люди, близкие мне по духу, по характеру, по происхождению, по ментальности — да по чему угодно, и такого рода разных ролей у меня было много, а вот секретаря обкома, которого предложил мне Евгений Матвеев, играть не приходилось, и я сразу же согласился. Было любопытно: а что это такое?

— Согласились и не прогадали, потому что за этот фильм Государственную премию СССР получили...

— Да вот, представьте себе. Вообще-то, роли подобного плана были прерогативой

Ульянова, Лаврова, а тут вдруг я, что совершенно не вписывалось в традиции. Матвеев, мне кажется, хотел очеловечить героя (улыбается).

— С советской властью особенно вы не дружили, в партию не вступали, а пополнить ее ряды вам предлагали?

— И довольно настойчиво.

— Дескать, такой актер и не член КПСС до сих пор — нонсенс какой-то...

— Да, но я сказал: «Ни славы, ни успеха это мне не прибавит — зачем же формально, только по обязанности в партии состоять? Да и вряд ли усилю своей скромной персоной ее ряды и добавлю ей общественного признания».

— Говоря это, вы сыграли еще одну роль, правда?

— Наверное (улыбается).

Юрий ЯКОВЛЕВ: «Женских сердец разбил многовато, но ни ловеласом, ни сердцеедом я никогда не был. Мне просто нравились женщины, приятно было на них смотреть»

Юрий Яковлев. Последняя пристань

«В АНОНИМКАХ ПИСАЛИ, ЧТО КАК АКТЕР Я НЕСОСТОЯТЕЛЕН, ЧТО МНОГОЖЕНЕЦ — У МЕНЯ ТРЕТЬЯ ЖЕНА, ЧТО УВЛЕКАЮСЬ АЛКОГОЛЕМ, КРУЧУ РОМАНЫ...»

— Как и тысячи других семей, от сталинских репрессий пострадала и ваша, а это правда, что ваш дядя был ближайшим помощником Кирова?

— Да, а его арестовали в 37-м, и, по моим сведениям, перед самой войной, в 41-м, он был расстрелян. Спустя много лет, в 60-х, я случайно увидел его в кинохронике — он сидел в президиуме какого-то заседания в первом ряду рядом с Кировым. Я его сразу узнал... Попросил отмотать пленку назад, потом стоп-кадр сделали, и никаких сомнений уже не осталось.

После дядиного ареста маму немедленно попросили с работы — директор кремлевской столовой, где она служила диетсестрой, по-дружески посоветовал: «Олечка, срочно пишите заявление, а то все плохо кончится», и сестра Климента Ворошилова устроила ее медсестрой в поликлинику Высшей партшколы при ЦК КПСС. Совершенно странным образом нас не тронули, а ведь почти все мои родственники тогда погибли: кто-то сосланным в Казахстан умер, кто-то в тюрьме...

— В ту пору доносили друг на друга при малейшей возможности, и особенно любили это занятие в среде творческой интеллигенции...

— Не столько любили, сколько время такое было...

— С другой стороны, с помощью подметного письма можно было безболезненно устранить наступающего на пятки...

— Скажите, а в театре доносы, может быть, анонимки на вас строчили?

— Писали по всем адресам: и на «Мосфильм», и в Министерство культуры, и я даже знаю, кто.

— Да нет, как правило, ниже среднего — поэтому и... Много играя на сцене и снимаясь в кино, я никогда не ощущал зависти или откровенной неприязни, но жизнь преподносила порой неприятные сюрпризы.

Помню, когда выдвинули на звание народного артиста СССР, мое «дело» надолго застряло в райкоме партии, через который проходили все наградные документы. Оказалось, его придержали из-за того, что из театра пришло анонимное письмо, подписанное: «Вахтанговцы», где объяснялось, почему я недостоин звания.

— Утверждали, что как актер я несостоятелен, что многоженец — третья жена у меня, причем от первой ушел перед самым рождением дочери, что увлекаюсь алкоголем, кручу романы... Много чего плохого там было, но, думаю, вряд ли на этом стоит внимание заострять. Больше всего меня тогда поразило, что эти люди долгие годы со мной здоровались, улыбались, выпивали, шутили. Конечно, с кем-то из авторов этого послания отношения я порвал, но с некоторыми приходилось контактировать по работе.

— Я знаю: вы очень скромны и жили много лет отнюдь не в хоромах...

— Однажды жена буквально упросила вас пойти к министру культуры СССР Демичеву и похлопотать об улучшении жилищных условий...

— Нет, было совсем не так — сперва я пошел на прием к Мелентьеву, тогдашнему министру культуры РСФСР. «Юрий Серафимович, — сказал, — у меня к вам деликатная просьба. Можно мне хоть немножко помочь с квартирой — если еще одну комнатку не добавить, то хотя бы метраж увеличить?».

— Да. Отнесся он с пониманием: «О чем речь, Юрий Васильевич?». Мне предложили довольно большой метраж в хорошем доме и в известность поставили: «Теперь этим будет заниматься райисполком, потому что Министерство культуры все сделало». Вот я и начал ходить по райисполкомовским кабинетам: к председателю, к заму...

— Вот именно, и однажды, после неоднократных моих визитов, какой-то чиновник, который кого-то там замещал, поинтересовался: «Юрий Васильевич, а вы член партии?». — «Нет, — я ответил, — и никогда не был». — «Тогда чего же вы ходите, просите? У вас ничего не выйдет».

— Клянусь вам! Я жутко разозлился и, ничтоже сумняшеся, сразу — потому что обида вот так (берет себя за горло рукой) нахлынула — рванул к референту Демичева. На следующий день он позвонил: «Юрий Васильевич, вы можете приехать к шести вечера?». — «Конечно». Сел я на Тузика, как называл своего задрипанного «москвичонка», прискакал на улицу Куйбышева, где тогда Минкульт Союза располагался... Меня хорошо встретили: «Проходите. Петр Нилович вас ожидает». Мы просидели с ним часа полтора — просто беседовали.

— Может, и так... «Боже мой! — он воскликнул, — о чем речь? Будь моя воля, я не то что квартиру — особняк бы вам подарил». Короче, дня через два мне позвонили: «Приходите за ордером» — я получил четырехкомнатную квартиру неподалеку от театра в славном доме на Старом Арбате.

«ВЗГЛЯНУВ НА МОЮ ИСКОРЕЖЕННУЮ МАШИНУ, САНИТАРЫ ИЗ «СКОРОЙ ПОМОЩИ» ПЕРВЫМ ДЕЛОМ СПРОСИЛИ: «А ГДЕ ТРУПЫ?»

— По поводу Тузика: это правда, что вы несколько раз попадали в аварии, которые могли закончиться крайне трагично?

— Дважды, а первый раз это случилось в мае 1961-го — за полгода до рождения сына Алеши. Мы с женой Катей отправились на гастроли в Ленинград, я сел за руль после бессонной ночи, а тут еще однообразная прямая дорога, тишина в салоне... Кажется, на секунду закрыл глаза, а когда их открыл, увидел, что мы на скорости несемся куда-то вбок. Я судорожно стал выворачивать руль, машина на левые колеса встала, потом свалилась в кювет...

При первом перевороте открылась задняя дверь и вылетела Катя, при втором — вылетел уже я. Очнувшись, понял, что лежу в воде, а вокруг какие диковинные растения плавают (при ближайшем рассмотрении они оказались моими собственными галстуками, выпавшими из чемодана), а рядом работал двигатель стоящего на крыше автомобиля и валил густой дым.

Подполз я к рулю, выключил зажигание... Жена спала крепким сном и, к счастью, почти не пострадала, а у меня было сотрясение мозга и трещина в ключице. В целом еще легко отделались, потому что, взглянув на искореженную машину, санитары из прибывшей «скорой помощи» первым делом спросили: «А где трупы?». В общем, это был мой второй день рождения — все могло печально закончиться, но обошлось. Меня будто хранил кто-то и одновременно предупреждал, как ничтожно мала граница между жизнью и смертью и как надо благодарить Бога за оставленные мне дни.

— Смотрю на вашу обворожительную улыбку и представляю, сколько женских сердец вы разбили...

— Это правда, что в молодости вы были большим ловеласом?

— Ни в коем случае — ни ловеласом, ни ухажером, ни сердцеедом я никогда не был: мне просто нравились женщины, приятно было на них смотреть...

— Просто так, из спортивного интереса, боль причинить им не мог: по моему внутреннему убеждению, женщина — это какое-то очень близкое существо...

— Я все делал, чтобы понять, что же она представляет, но мне это так и не удалось.

— Автор сценария фильма «Гусарская баллада» Александр Гладков подаренную вам свою пьесу подписал так: «Никогда не поздно, милый Юрий Васильевич, открыть в себе гусара» — вы его советом воспользовались?

— Свою первую жену, студентку мединститута Киру Мачульскую, у ее тогдашнего жениха вы буквально отбили, но брак по большой любви дал трещину. Почему, если не секрет, вы расстались?

— Больше, наверное, я виноват, хотя и Кира была не святой. Что интересно, мы развелись не тогда, когда делили одну комнату с Кириными родителями, перегородив ее шкафом, и вся наша жизнь проходила под неусыпным руководством Кириной матери, комментирующей все происходящее, как акын, который что видит, то и поет. Впрочем, я был впервые женат, влюблен и озабочен здоровьем супруги, у которой после свадьбы открылся туберкулез. Мой отец был против этого брака: жена тебе, дескать, нужна здоровая. Из-за этого мы с ним два года не разговаривали, а для Киры он так и остался ненавистным человеком.

Потом мы получили квартиру на проспекте Мира, я купил на заработанные в кино деньги первую машину «москвич»... Конечно, моя беспросветная занятость, частые отъезды на гастроли и съемки не очень укрепляли семью.

— Болезнь жены долгое время мешала вам завести детей, а когда она, наконец, забеременела, вы уже были влюблены в дочь великого Аркадия Райкина Екатерину, которая тоже от вас ждала ребенка...

— По-мужски замечу: вы попали в такой переплет — не позавидуешь. Как из него вышли?

— Выход из любого положения есть — надо просто искать... Кира подала на развод, Алена родилась уже без меня.

— А как же! Конечно, переживал, метался между Кирой и Катей и по сей день сожалею, что столько им доставлял огорчений, — мне это всегда претило, было неприятно и больно. Ну не умею я, не научился тянуть резину: если разрывать, то сразу, потому что это очень мучительно.

— Екатерина Райкина была до вас замужем за прекрасным актером Михаилом Державиным...

— Да, но, знаете, начиналось у нас как-то невинно. Мы были партнерами по спектаклю «Дамы и гусары», по сюжету мой Майор влюбляется в молоденькую Зосю, решает жениться, но вовремя понимает, что ему слишком поздно. Катя в роли пани Зоси была очаровательна — кокетливая, заманчивая, лукавая, и однажды на гастролях в Болгарии, которые полтора месяца длились, я сдался. Разумеется, об этом вскоре узнали в театре, сообщили жене...

Катю мне упрекнуть не в чем — она любила меня по-настоящему, а вот с моей стороны, каюсь, было ощущение какой-то искусственности нашего союза из-за того, что грызло чувство вины: Кира не могла долго родить, теряла детей и именно теперь, когда появилась долгожданная дочь, осталась одна. Наверное, женское чутье что-то и Кате подсказывало, во всяком случае, спокойной, уверенной в нашей будущей жизни она не была...

«С АРКАДИЕМ РАЙКИНЫМ МЫ ОСТАЛИСЬ В ОЧЕНЬ ХОРОШИХ ОТНОШЕНИЯХ ДАЖЕ ПОСЛЕ РАЗРЫВА С ЕГО ДОЧЕРЬЮ КАТЕЙ»

— Когда вы впервые пришли в дом Райкиных, как встретил вас тесть?

— О, замечательно! Вся семья: и Аркадий Исаакович, и Рома, его жена, и их сын Костя, тогда еще 10-летний мальчишечка, — как-то очень легко, по-простому, меня приняли.

— Райкин понимал, что вы тоже большой артист? Как профессионал, выказывал вам свое расположение?

— Да, разумеется, — мы и после разрыва с Катей остались в очень хороших с ним отношениях, потому что как актеру он знал мне цену. Для меня общение с мастером такого масштаба было чем-то невероятным, но и Аркадий Исаакович понимал, с кем дело имеет. Мы всегда находили общий язык, потому что одно дело — Катя, другое — Райкин.

Помню, как он помог мне, например, когда я «Принцессу Турандот» репетировал. Это была идея Рубена Николаевича Симонова — возобновить легендарный спектакль, который по праву считался визитной карточкой нашего театра и был лебединой песней Евгения Багратионовича Вахтангова.

Рубен Николаевич собрал новый состав из молодежи, старики уже не играли, и в качестве четырех масок: Бригеллы, Труффальдино, Панталоне и Тартальи — позвал Ульянова, Гриценко, меня и Максима Грекова — моего большого приятеля.

Репетировали мы в основном сами, отдельно, в меру сил фантазировали, и, наконец, Рубен Николаевич постановил: «Ну, хватит — покажите, что вы там напридумывали». Мы показали. Он произнес (голосом Симонова): «Та-а-ак, спасибо. Все это прекрасно, но не смешно. Надо приглашать кого-то — давайте попробуем Райкина».

Аркадий Исаакович согласился, с удовольствием пришел в театр на репетицию, мы тоже ему продемонстрировали, что наработали самостоятельно. «Все это прекрасно, дорогие друзья...» — тихим голосом начал Райкин... Он всегда говорил тихо-тихо, совершенно не тратя себя.

— Ну да — вы же помните, что на сцене это был фейерверк, а тут чуть слышно повторил фразу, которую мы уже слышали от Симонова: «Это очень хорошо, но не смешно». — «Юра, — обратился ко мне, поскольку нас уже семейные связывали отношения, — скажите, а сколько вашему Панталоне лет?». — «Лет 400, может, и 500, — я ответил. — Это же сказочный персонаж Карло Гоцци». Аркадий Исаакович кивнул: «Вот вы стариковскую характерность придумали — покажите. У вас есть какой-нибудь текст?». — «Только газета в кармане». Разворачиваю ее, а там передовица «За идейную чистоту литературы и искусства» — очень смешно называлась. Он попросил: «Прочтите, пожалуйста, что-нибудь, шепелявя, глотая буквы, — так, чтобы я почти ничего не понял, кроме каких-то отдельных слов», и я произнес (усиленно картавя): «Са сисейшую титату итеатуты и есуйся». — «Вот, хорошо. Теперь весь свой текст таким образом попробуйте произнести».

— Я так и сделал, и почему-то все засмеялись — даже партнеры, что и требовалось доказать, и сразу мне стало легко. Одна совершенно ерундовая, маленькая подсказочка великого мэтра сразу что-то во мне повернула, и все встало на место, дело пошло.

— Екатерина Райкина в одном из своих недавних интервью призналась: «Мы с Юрием Васильевичем много лет не общаемся», тем не менее я видел фотографию с похорон Михаила Александровича Ульянова, где вы с ней присели на какой-то кладбищенский камень или скамеечку и разговариваете...

— Да, в общем, о всяких житейских вещах: как дела, как здоровье? У нас же сын общий, Алеша, а я со всеми моими детьми (их у меня целых трое и трое внуков) близок. Мы все дружим, общаемся — они у меня бывают, я у них.

— Говорят, к вашей третьей супруге Ирине, с которой вы вместе около 50 лет, клинья подбивал лично Рубен Симонов...

— Даже не пытался, это, скорее, она (смеется)... По профессии Ирина театровед, окончила ГИТИС и работала директором музея Театра Вахтангова, и в то время каждая репетиция начиналась с крика помрежа: «Ирина Леонидовна, спуститесь в зал — Рубен Николаевич без вас не начинает!».

Разумеется, она отвечала всем требованиям Симонова и по внешности, и по длине ног, но настаивал он на ее присутствии под другим предлогом. Ирина была этаким талисманом и помощником — она должна была записывать все его указания и ремарки, поскольку секретаря у главного режиссера не было. Он сажал ее рядом, и Ирине работа с ним доставляла радость, но справедливости ради скажу: и на Рубена Николаевича ее соседство действовало благотворно, и он получал удовольствие...

— Наверное. Многие актеры с интересом наблюдали за ней, сравнивая силы свои и главного режиссера, хотя знали: она замужем, у нее сын. Я дальше пошел: зачастил в музей, но покидать семью из-за очередного увлечения не собирался... Едва начался наш роман, Ирина ушла от мужа — обманывать не смогла, и я в какой-то момент, после разговора с Катей, понял, что не смогу с Ирой расстаться. Нас обсудили, некоторые осудили, а жена Миши Ульянова Алла Парфаньяк презрительно бросила мне: «Я бы в разведку с тобой не пошла».

«ЖЕНА ЗНАЕТ КАЖДЫЙ МОЙ ШАГ, НО НА МНОГОЕ МОЖЕТ ЗАКРЫТЬ ГЛАЗА»

— Симонов, когда вы Ирину увели, расстроился?

— Ну, черная кошка между нами все-таки пробежала. Вернее, маленький котенок (смеется) — он к тому же демонстративно перестал звать Иру на репетиции. Ну, это еще женская половина театра посудачила о «рыжей стерве», мужская мне позавидовала...

Все долгие годы, что мы живем вместе, Ира — моя опора, мой жизненный стержень. Борцовскими качествами, умением пробиваться, защищаться от несправедливого, а часто и подлого, я по природе не отличаюсь, а она обладает силой характера и способна в нужный момент защитить, оградить от проблем, что часто мне необходимо. Я сравниваю ее с агентом ФСБ — она знает каждый мой шаг, но на многое может закрыть глаза.

— Вы пользовались бешеным успехом у дам, а женщины признавались вам, почему вас так любят, что их в вас так привлекает?

— Я-то думал, вы скажете: «Я и без них это знаю»...

— Нет, это должны говорить женщины, с которыми у меня отношения были. Очевидно, какой-то особый магнетизм от личности исходит — вот и все.

— В спектакле Романа Виктюка «Анна Каренина» вы сыграли Каренина — человека сложного, противоречивого, излишне ревнивого. В жизни вы тоже такой?

— Ну я же Телец, а люди, под этим знаком рожденные, очень влюбчивы и ревнивы.

— Совершали ли вы на почве ревности какие-то сумасшедшие, необдуманные поступки?

— За кинокарьерой своей дочери — ведущей актрисы Театра сатиры Алены — вы следите?

— Конечно. Творческий рост у нее бурный, стремительный, и я перед ней преклоняюсь.

— И кроме того, трудоголик страшный. Алена столько работает — я даже не знаю, как у нее сил хватает на бесконечные перелеты и переезды. Постоянно куда-то мотается: сегодня у нее съемки здесь, завтра — в Твери, послезавтра — в Питере, но ей это интересно, поэтому за все и берется. Когда она все успевает? «Алена, — прошу, — может, не надо больше работать на износ, хватит?». Она в ответ: «То, в чем снимаюсь сейчас, не очень мне интересно — все жду какого-то достойного предложения». Как только поманят ее чем-то мало-мальски неизбитым, соглашается тут же.

— Второй дедушка вашей внучки Маши Михаил Козаков — по-родственному вы с ним общаетесь?

— Вот повезло девочке — два деда таких именитых...

— (Улыбается). Она сейчас, между прочим, в Твери снимается — у нее там натурные съемки. В позапрошлом году в Щукинское поступила.

— Вы всю жизнь храните верность Театру Вахтангова — сколько лет на его сцене играете?

— Ну, если считать вместе с училищем — я поступил туда в 48-м! — 63 года уже.

— Вы тем не менее целых четыре года на сцену вахтанговскую не выходили — почему?

— Немножко не так — просто в течение трех с лишним лет мне не давали новых ролей, поэтому старые спектакли доигрывал и одновременно решал: бросить актерство совсем или нет. Тогда, в 1980-м, случился какой-то внутренний кризис — я своего будущего не видел. У меня уже были звания, известность, зрительская любовь, а что дальше? Самое интересное, что произошло это на гребне успеха, и даже коллеги начали говорить: «Яковлев свой пик прошел и больше ничего сделать не сможет». Меня звали в другие театры: мой друг Олег Ефремов во МХАТ приглашал, Михаил Царев предлагал перейти в Малый, но я не мог бросить Театр Вахтангова, не мог переступить через себя.

— Юрий Васильевич, многих великих русских актеров сгубила водка — от безвременья, тоски и осознания собственного бессилия они уходили в алкогольное забытье...

— Чего уж греха таить — этот период и у меня был.

— Серьезных не было, но какие-то неприятности я на себя накликал.

«НЕ АКТЕРСКОЕ ЭТО ДЕЛО — ИЗОБРАЖАТЬ ХРИСТА»

— По-моему, вы в прекрасной творческой форме, и думаю, что и сегодня роль в кино для вас бы нашлась. Сами-то вы хотите сейчас сниматься?

— Если честно, у меня какая-то переоценка ценностей произошла, я не стремлюсь уже к большому количеству ролей в кино и даже в театре. Играю только Сорина в вахтанговской «Чайке».

— Да, и то, чтобы не забывать профессию, ощущать дыхание публики.

— Внутри обрывается что-то, когда на сцену выходите?

— Вы почти правы, хотя «обрывается» — не совсем точное слово. Казалось бы, делаю это в течение, ну, не 63-х, а 59 лет (минус четыре года учебы), тем не менее, вот не поверите, а я до сих пор всякий раз перед спектаклем волнуюсь.

— Просто больным становлюсь, меня буквально трясет, но делаю два шага на сцену, произношу первую реплику — и все моментально уходит.

— Значит, вы живы и продолжаете оставаться большим актером...

— Что-то вот происходит... Очевидно, эта атмосфера, сам театральный воздух, присутствие публики, партнеров — и есть моя жизнь. В первой нашей сцене с Костей Треплевым он произносит свой текст, и Сорин вроде совершенно невпопад говорит: «Без театра нельзя».

Обычно я никогда не задумываюсь, как ту или иную реплику интонировать, выдаю текст куском — как скажется, так и скажется, но тут вдруг споткнулся на ней, на мысли себя поймал: постой, а как же эту фразу произнести? Задумчиво: «Без театра нельзя...», вопросительно: «Без театра нельзя?» или утвердительно: «Без театра нельзя!»? Короче, засела она у меня в мозгу гвоздем, а недавно на гастролях в Сургуте, по-моему... Наш же спонсор «Сургутнефтегаз»...

— Да (смеется), так вот, эту фразу так правильно сынтонировал, что все зааплодировали. Это был первый и единственный раз — ни до, ни после аплодисменты не повторились, и меня это ужасно обрадовало. Я даже растерялся: что дальше-то говорить, и теперь эта фраза для меня девиз, эпиграф ко всей моей жизни: «Без театра нельзя!».

— Не сомневаюсь: когда только на сцену выходите, вас неизменно встречают аплодисментами...

— Вы, знаю, любите очень Москву и даже коллекционируете книги о ней. Скажите, Москва вашей юности ушла совсем или какие-то нетронутые уголки сохранились?

— Кое-где уцелели, конечно, хотя Лужков постарался, чтобы и их не стало. Не поймите меня превратно, потому что он все-таки очень много для Москвы сделал... Ему нужно поклониться в ножки, но с большой оговоркой, потому что наш бывший мэр столько старины уничтожил, столько ее пошло на слом, пропало, исчезло, и ради чего? Чтобы построить громадные страшилища, уроды. Жалко Пречистенку, Пироговку, сад «Эрмитаж», Петровские ворота — это мое все родное, я еще мальчишкой там бегал.

— Помню прекрасный фильм Зархи «Анна Каренина», где вы сыграли Стиву Облонского...

— Вы в точку попали — мой. Каждый из нас понимает: в свое время живет или в чужое, так вот, я точно знаю, что попал не в свое — должен бы жить во второй половине ХIХ века. Я все время играл не тех, кого мне хотелось, а вот Стива Облонский — стопроцентное попадание (смеется)...

— Вы так прекрасно смеетесь!.. Неужели ролей, где могли бы себя полностью выразить, больше не было?

— Пожалуй, и нет. В какой-то степени князь Мышкин в «Идиоте», Чехов в «Насмешливом моем счастье» и Трилецкий в чеховской «Пьесе без названия» — вот и все.

— Мне из детства запомнился фильм (его и сейчас иногда повторяют) «Мы, нижеподписавшиеся» по пьесе Гельмана, где вы играли Девятова — очень по-хорошему правильного, принципиального человека. Вы и в жизни такой правильный и принципиальный?

— Нет, просто пришлось это играть. Для меня важно было характер показать, и этого я добился.

— Я вам задам последний вопрос. Может, это легенда, но я слышал, что еще давно вам предложили в Голливуде сыграть Иисуса Христа...

— Не легенда — чистая правда. Это в 60-м году было, когда мы втроем: Пырьев, Юлечка Борисова и я, ваш покорный слуга, с картиной «Идиот» полетели в Америку — глава компании 20th Сentury Fox Спирос Скурас, грек по национальности, купил эту картину и пригласил на премьеру. Мы показали ее в трех городах: в Нью-Йорке, Вашингтоне и Лос-Анджелесе, а что вы, простите, спросили?

— Ах, да... После очередного просмотра Скурас пригласил нас к себе. Мы сидели втроем с переводчиком (хотя я немножко знаю английский), и он мне сказал: «Предлагаю вам в Голливуде сыграть Иисуса Христа — у меня для вас есть сценарий». Сам! — можете себе представить?

— Пырьев, наверное, тут же отрезал: «Советский актер играть Иисуса Христа не может»...

— Нет, напротив, он ткнул меня локтем в бок (переходит на шепот): «Соглашайся! Ты представляешь, что это такое — сняться в Голливуде?!», но после, уже когда в самолете летели, пошел на попятную: «Юрка, ты что, с ума сошел, что ли? Ты понимаешь, что это такое — советский актер играет Христа в Голливуде?!» — и крепкое выражение употребил...

— Сожаления, что не согласились, у вас не было?

— Я понимал: это нереально. Тогда было другое время, к тому же, хоть человек я и неверующий (в церковь, правда, хожу), считаю, что не актерское это дело — изображать Христа. В том фильме, кстати, неплохой снялся актер, но картину положили на полку, а ему больше ролей не давали...

— Юрий Васильевич, спасибо большое за эту беседу, за то, что вы есть. Я вот, глядя на вас, подумал, что 63 года в искусстве — целая эпоха, и вы были не просто ее свидетелем, но и активным участником. У вас так блестят глаза и такая улыбка прекрасная — вы ведь не чувствуете себя старым, правда?

— Абсолютно. Я долгожитель — как мой отец, как моя мама.

— Ну, этого точно сказать не могу, но, думаю, пока мотор (показывает за сердце) не откажет.