|
Народный артист
СССР, художественный руководитель Малого театра Юрий СОЛОМИН:
«Я не герой, нет — нормальный человек, но иногда не могу
сдержаться. Пока победа всегда за мной, но меня уже увещевают:
не надо, не лезь! — молодежь, дескать, другая теперь, без
тормозов»
Ровно 55 лет назад, в 1957 году, Юрий Мефодьевич поступил в труппу Малого театра, который возглавляет уже 24 года
 Коллеги его вспоминали недавно, как на железнодорожной станции в Киеве, где проходили съемки картины «Квартет Гварнери», в перерывах строгий мужской голос объявлял на всю округу: «Девчата, бегите на шестой путь — там Соломин», а оператор Николай Ильчук даже частушку тогда сочинил: Ой, товарищ Соломин, не тащи меня в овин — я сама к тебе приду, двух подружек приведу. Представляю, как затаились тогда киночиновники, которые шесть (!) раз отказывались утвердить кандидатуру Юрия Мефодьевича на роль «адъютанта» под смешным предлогом: по сценарию, дескать, штабс-капитан Кольцов был высоким голубоглазым блондином.
"Адъютант его превосходительства" 1969, CCCP (фрагмент)
Пять лет спустя он снялся у режиссера Акиры Куросавы в «Дерсу Узала», доказав, что под силу ему играть не только в массовом, но и в авторском кино. Таежная тропа, по которой слишком долго и утомительно, на взгляд непосвященных, шагал в исполнении Соломина путешественник Арсеньев, вывела в итоге артиста прямиком к престижнейшей голливудской премии «Оскар» — только в прокате США фильм этот заработал 1,2 миллиона долларов, впрочем, исполнителю главной роли ничего от этих денег, естественно, не перепало.
Наделенный изумительной актерской выучкой и техникой, Юрий Мефодьевич мог бы связать свою жизнь с кинематографом и сняться не в 60-ти, а в куда большем числе картин (тем более когда гонорары в кино обросли множеством аппетитных нулей), но он сам себя приковал к галере, имя которой — Малый театр: этому божеству мой собеседник поклоняется и истово служит уже более полувека, ему и приносит жертвы. Как и многие большие актеры, он мечтал сыграть короля Лира, но в 1988 году, когда коллектив избрал его художественным руководителем театра, от планов своих отказался, посчитал, что на новой должности не вправе строить репертуарную политику «под себя», а когда в 1990-м Соломина пригласили возглавить Министерство культуры РСФСР, сразу же заявил: «Театр я не оставлю» — и на протяжении полутора лет, по его словам, «до 18-ти работал министром, а после 18-ти — артистом». Впрочем, в Малый он приходил, когда бы чиновничий день ни заканчивался: и в восемь часов вечера, и в девять, и в десять, — чтобы подышать особым воздухом закулисья. Ничего героического в том, что в день, когда умер его отец, Юрий Мефодьевич играл как ни в чем не бывало премьерный спектакль по пьесе Розова «Неравный бой», он не видел и так же не колеблясь выходил с повышенным давлением в «Пучине», когда за кулисами дежурили врачи «скорой», чтобы сделать укол... Актер с детства усвоил: искусство превыше всего, но однажды в справедливости этого постулата все-таки усомнился.
Вместе с Юрием Соломиным в театре долгие годы работал его брат Виталий, и тогда москвичи шутили, что Малый стоит на соломенных ногах. Старший — народный артист СССР, младший — народный артист Российской Федерации, один — член КПСС с 1966 года, образцовый семьянин и ярый приверженец традиций, другой — убежденный беспартийный, записной сердцеед, чьи романы в свое время в театральных кругах нашумели, и обладатель мятущейся натуры. Юрий считал, что для успеха спектакля достаточно сильной пьесы и актерской игры, а Виталий не раз сокрушался, что с выбором профессии ошибся — ближе ему режиссура. Наверное, случались между ними трения на творческой почве, и были в театре (не случайно прозванном клубком единомышленников) желающие противоречия эти раздуть, но только ради брата от своих жестких правил Юрий Мефодьевич отступил и разрешил Виталию поставить в Малом мюзикл «Свадьба Кречинского». Тот светился от счастья, однако именно этот спектакль стал для Соломина-младшего роковым. Он вышел на сцену, хотя очень плохо себя накануне чувствовал, огромным усилием воли довел до конца первый акт (некоторые зрители поспешили в кассы сдавать билеты, решив, что актер пьян), и после этого с инсультом его доставили в больницу, где Виталий через четыре месяца умер... Соломин-старший «хлопотать лицом», выдавливая из окружающих сочувствие, не умеет — порой кажется, что он так долго играл разведчиков и военных, что эта маска к нему приросла, и только самые близкие люди знали, как тяжело Юрий Мефодьевич пережил эту утрату: почти не выходил из своего кабинета в Малом, долго отказывался от съемок в фильме «Московская сага», а под конец работы ему стало плохо с сердцем. Врачи были категоричны: нужна экстренная операция, а после возвращения из Италии, где его прооперировали, актер сокрушался: жаль, что почти все снято (дескать, теперь, после месяца наблюдения за работой хирургов, он сыграл бы куда точнее). Что интересно, о том, какое горе уложило его на операционный стол, Юрий Мефодьевич не
проронил ни слова. Этот сдержанный, с лицом благородной лепки и абсолютно лишенный звездных замашек человек и сегодня для режиссеров что-то вроде беспроигрышного билета в лотерее, но и он — уходящая натура: много ли можем назвать народных артистов СССР, которые по-прежнему в строю? Юрий Соломин, проведший свой легендарный театр сквозь хаос и бури последних 20 лет, умудряется и сегодня противостоять любым наскокам и попыткам реформ, потому что уверен: в русском искусстве все начинается с Малого. И им заканчивается...
— Вы знаете, Юрий Мефодьевич, вошел только в ваш кабинет — и дыхание перехватило: на человека со стороны эта обитель художественного руководителя Малого театра производит сильнейшее впечатление. Во-первых, воздух такой бывает, по-моему, только в храмах, а во-вторых, здесь такой антураж, обстановка... Как в этом историческом кабинете вам работается и сколько ему, кстати, лет? — Думаю, что за 150, если не больше: известно, что здесь в свое время находились и Южин-Сумбатов, и Ленский. Если проводилась достройка, кабинет мог появиться во второй половине ХIХ века, но определенно назвать его возраст не может никто. Конечно, за это время здесь столько интересных людей побывало... — Я в этом не сомневаюсь... — ...и правильно делаете: уже в мою бытность здесь и Куросава был, и Свиридов, и королева Великобритании Елизавета II, и Беатрикс — королева Нидерландов... — О президентах мы уже не говорим... — Их пропустим, потому что в театре они были, а в кабинете — нет, но многие члены правительств сюда приходили. — Сегодня обыкновенные люди, не заядлые театралы, ходят в Малый не так даже на спектакли, как чтобы увидеть живьем кумиров: Соломина, Быстрицкую, Муравьеву — простите за сравнение, но, в общем-то, как в зоопарк. Выходя на сцену, вы это понимаете?
— Наверное, да, идут на имена, поэтому, распределяя роли, мы учитываем, на кого ставить можно, а на кого нельзя, — эти соображения существуют, конечно, и расскажу вам один случай (не для того, чтобы похвастаться, а может, и да, похвастаться!), связанный с Украиной. Однажды, когда еще были живы Гоголева, Царев, Жаров, Ильинский, Любезнов, Доронин — множество замечательных актеров, мы отправились на гастроли в Одессу: это был 71-й год, а в 70-м «Адъютант его превосходительства» вышел. Когда поезд подъехал к вокзалу, — тому есть свидетели, я не вру! — на перроне играл оркестр, а я тогда еще в мягких вагонах не ездил, и вдруг все к нашему купейному побежали. — Встречать «адъютанта»?
— Оказалось, что да, а вот ту группу, которую я перечислил, ожидали руководители города, одесские власти. — Корифеи от такой несправедливости с ума не сошли? — Нет, они к этому относились, должен сказать, очень доброжелательно. Я как раз был занят в «Пучине» Островского, где моими партнерами были Елена Николаевна Гоголева — она играла мою мать, Иван Саныч Любезнов, Никита Подгорный, — в общем, достаточное количество выдающихся и просто известных актеров, но у меня была центральная роль, и так финал поставили, что сначала должен был выходить на поклон я, а потом уже остальные. На репетициях я скрепя сердце это еще делал, а на первом спектакле, когда время пришло, не посмел. Ну как мог раскланиваться, когда за кулисами, дожидаясь своей очереди, стояла Елена Николаевна? — мне было стыдно.— Пауза что же — затягивалась? — Нет, я просто не вышел. Любезнов меня выталкивать стал, а Гоголева воскликнула: «Перестань! Это театр, для зрителя спектакль продолжается» — и заставила подчиниться. Естественно, когда они появились следом, был и гром аплодисментов, и цветы, но Елена Николаевна мне потом повторила: «Это продолжение спектакля, поэтому все должно быть так, как поставлено режиссером». С тех пор ощущение собственной звездности, о которой так много теперь говорят, мне не угрожало — я только что настоящих звезд вам перечислил. К нам, молодым, они тогда относились очень спокойно: «Если играешь главную роль, — говорил Царев, — выходи и раскланивайся, а мы посмотрим, как ты это делаешь».
— Малый — театр особый, можно сказать, канонизированный, это вообще оплот традиций, всего русского, но сегодня нередко приходится слышать, что театр в принципе умирает и его кончина не за горами — вы эти опасения разделяете? — Ой, нам уже одно время предсказывали, что кино съест театр и он долго жить прикажет... — Скорее, уж телевидение съест... — Ну, тогда еще телевидение едва голову поднимало... — ...а тут еще интернет появился... — Ну да, так вот, телевидение как раз съело кинематограф, и тут даже крупные киномастера ошиблись, оказались плохими пророками. Театр пропасть не может, он исчезнет только вместе с нашей цивилизацией. Да, безусловно, его можно попытаться уморить, но сам он никогда не сгинет, потому что, пока бьется хотя бы одно сердце в зрительном зале и одно на сцене, театр будет существовать.
То, что сегодня в наш быт вошли новшества, — это нормально, естественно, правда, сначала все восхищались: «Ой, интернет!», а теперь плачут. Ну те, кто его изобрел, потирают довольно руки, потому что они с этого имеют, а остальные, кто всемирную паутину пропагандировал, задумались, что хорошо и что плохо, ведь с научно-техническим прогрессом вошли в нашу жизнь и всякие безобразия. Ну, скажем, теперь можно, не выходя из дома, перекинуть на свой счет миллиарды — на такие вещи мы мастера, и разведки вроде уже не надо — все можно из интернета узнать.— После перестройки, когда ушли из жизни прославленные художественные руководители целого ряда культовых театров и с театрами этими стало плохо, в своих коллективах на их место были избраны многие выдающиеся актеры: Кирилл Лавров — в БДТ, Михаил Ульянов — в Вахтанговском, вы — в Малом... — Ну, во-первых, это большая для меня честь, во-вторых, огромнейшая ответственность, а в-третьих, невосполнимая творческая потеря как для актера. Вот вы назвали Лаврова, Ульянова... Мы в очень хороших отношениях были — в этот список я бы добавил Ефремова, Волчек, того же Марка Захарова (он ведь тоже артист), Петра Фоменко-актера — а кто же другой плечо-то подставит?
Естественно, то время, которое все вышеназванные коллеги отдали администрированию, они отняли у сцены, а о себе могу сказать, что как артист потерял очень много ролей, — играю одну премьеру в два-три года. Да, репертуар у меня есть — слава Богу, зритель ходит на «Горе от ума» и на «Чайку», но «Чайку» я уже 13 лет играю, «Горе от ума» — тоже, по-моему, 10 или 11. Конечно, на сцену с чем-то новым хочется выйти, но я понимаю прекрасно и отдаю себе в этом отчет: это несбыточная мечта. К слову, вначале, когда был молодым, я все недоумевал, почему Михаил Иванович Царев, который долгие годы просидел в этом кабинете, тоже играл одну роль в два-три года, а теперь вот уразумел, что так уж устроена жизнь. На себя сил просто не остается, потому что отвечаешь за большой коллектив, за все — за продажу билетов, за актеров, за состав... — ...за вводы... — У нас в Малом две сцены: помимо основной, есть филиал на Ордынке, где тоже большой зал, так вот, сегодня, например, в двух спектаклях играет пять новых молодых актеров, и я смотрю, уже следующие сидят, записывают мизансцены... — ...ждут очереди... — ...потому что в течение двух недель праздничных, новогодних, мы играем по четыре спектакля в день. Два и два: утро — вечер, утро — вечер, и не потому, что что-то кому-то хотим доказать, а потому, что зрители просят утренники. — Востребованность есть... — Вот «Снежная королева» идет у нас более 18 лет, и кого только на этих спектаклях не было... Недавно вот вспоминали, что и наш Святейший — Патриарх Алексий II, когда проводил у нас патриаршую елку (и в филиале, и здесь, на основной сцене), сначала детей поздравлял, а потом говорил: «Я, наверное, посижу немножечко, а то все работа, работа...» — и вся его свита со значением на меня смотрела: не улыбались, но глаза какие-то веселые у них были. Потом, когда в антракте я заходил — там чаепитие было — Патриарх входил во вкус: «Останусь, пожалуй, и на второй акт» — «Снежную королеву» он так три раза смотрел.
Юрий Соломин читает К Симонова "Ты помнишь,Алёша,дороги Смоленщины"...
«У НАС 70-ЛЕТНИЕ — ЭТО ТАК, СРЕДНИЙ ВОЗРАСТ, А ТЕ, КОМУ 60, ВООБЩЕ МЛАДШАЯ ГРУППА ДЕТСКОГО САДА»
— Несколько лет назад Малому театру исполнилось 250 лет, и все эти годы — таковы, видимо, традиции Малого — его корифеи в почтеннейшем возрасте выходили на сцену. Я, например, помню Елену Николаевну Гоголеву в спектакле «Мамуре» — ей было уже за 90, наверное...
— ...она продолжала играть до 93-х... — ...а можно еще и Ильинского привести в пример, и Царева... — Господи, у нас Николай Саныч Анненков... — ...да, 100 лет ему было... — ...в свое столетие вышел на сцену — в «Царе Борисе» играл Луп-Клешнина, одного из активных сподвижников Годунова... Это событие уникальное — увы, эта дата была театральным сообществом Москвы проигнорирована — Анненкову не дали «Золотую маску», которой он очень ждал, и актер ушел из жизни с обидой, а знаете, что вам скажу? Наверное, здесь-таки стены такие — то, с чего вы начали, потому что у нас и сегодня прекрасная есть актриса... — ...Еремеева? — Да, Татьяна Санна, которой 4 июля 99 исполнится... — ...и она еще в форме?
— Мало того — блестяще играет в «Волках и овцах», в «Горе от ума», где у нее роль графини-бабушки, и когда она на сцене, все молодые актеры, которые в этих спектаклях заняты, стоят за кулисами и смотрят, потому что это какая школа! Покойная Татьяна Петровна Панкова (9 июля прошлого года в возрасте 94 лет она скончалась) тоже уникальная была актриса — у нее вообще до последнего пять ролей было, и мы ей твердили постоянно: «Да успокойтесь, Татьяна Петровна!». — Удивительно: в большинстве других театров, едва артисту исполнилось 65, а тем более 70, ему говорят: «Иди уже на пенсию, хватит, дай молодым дорогу» — почему в Малом такое трепетное и почтительное отношение к старикам? — Ой, у нас 70-летние — это так, средний возраст. Не хочу перечислять 80-летних, потому что их, от 80 до 90, группа большая, это очень известные и уважаемые артисты, а уж те, кому 60, вообще... — ...пацаны... — ...младшая группа детского сада. — Так тут заведено было всегда? — Вы вот сказали, что как только сюда вошли, ощутили какую-то ауру, так вот, не было еще ни одного человека: иностранца ли, нашего ли, — кто, впервые сюда попав, этого бы не отметил. Вот мы сейчас сидим, разговариваем, вокруг что-то происходит, шумит Москва, но ни звука до нас не доносится, хотя окна тут самые обыкновенные — не какие-нибудь модные пластиковые. Стены другие... — ...обволакивающая висит тишина... — ...и сразу иной темпоритм. Даже когда с улицы прибегаешь: надо то сделать, это, — пока по коридору идешь, успокаиваешься, мало того, у нас все здороваются — как в деревне, по старинке. — Современные драматургические и сценические веяния обходят Малый театр стороной — многие даже упрекают вас в ретроградстве... — Да Бог с ними! — пускай злословят, ведь 80 процентов «критиков» из зависти так говорят. Ну а что делать с Эрмитажем? С Третьяковкой, с Пушкинским музеем, с Большим? — нас что же, расстрелять, взорвать или вывезти отсюда все содержимое? Я очень редко принимаю в этом кабинете журналистов, телевизионщиков, но в 92-м году, когда после реставрации здания и всей мебели мы вернулись сюда, какие-то интервью я давал (потом это прекратил!), так вот, у меня не было от антикваров отбоя — думали, наверное, что это я так живу (смеется). Глаз-то у них наметан, и они знают: да, век здесь хороший — не буду уж говорить, какой. Потом подойдите, взгляните на эти часы... — ...им лет 200, наверное? — По-моему, их 1740-м датируют годом, но думаю, что именно эти часы судя по фирме — начало ХIХ века, хотя точно определить мы не можем. У нас их, по-моему, до 10 штук: и в кабинете у директора есть, и в коридорах, и в ложах старых стоят — есть даже специальный часовщик, пожилой человек, который за ними следит: заводит их только он — никто другой к ним не прикасается. — И смотрите, идут... — Когда лет пять назад они у меня остановились и он пришел их чинить, у него руки дрожали. «Я, — сказал, — первый, кто к ним прикоснулся, — ни один мастер внутрь еще не заглядывал» — понимаете?
Юрий Соломин (2008)
— Бережное отношение к классике — это визитка, фирменный стиль Малого, а в особой у вас чести Островский: замечательные постановки по его гениальным пьесам я много раз в Малом театре видел. Он классик канонизированный, неприкосновенный, и даже записные театральные экспериментаторы не норовят «улучшить» его, придать ему новое, так сказать, звучание... — Хотелось бы, чтобы его не трогали... — ...и поражаешься, насколько он современен сегодня и актуален... — Да, абсолютно во всем. Ты про любовь ищешь пьесу — пожалуйста, на выбор «Последняя жертва», «Поздняя любовь» или «Бешеные деньги», хочешь про экономику — «Свои люди — сочтемся»... — ...про алчность... — ...«Волки и овцы». Про артистов, про их существование решил посмотреть — «Лес», «Без вины виноватые», «Таланты и поклонники», притягивает политика — пожалуйста, у нас спектакль идет «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» — очень редкая, кстати, пьеса. — Все уже, в общем, написано... — ...поэтому, когда меня спрашивают: «А почему вы современную драматургию не ставите?», я отвечаю: «Погодите, ну что ж мы к материалу средней руки обращаться будем, когда у нас есть Островский, у которого можно найти все?», и вы знаете, он опять самым стал популярным — при том, что никогда с вершины рейтинга не сходил. И раньше, в другом государстве нашем, всегда был наверху, и сейчас тоже, потому что все театры: маленькие, большие, средние, подвалы, — все ставят Островского.
— Почему же, на ваш взгляд, постоянно к нему возвращаются? — Там тема, и там глубина. Он, например, хорошо знал финансовую сферу, поскольку был экономистом, поэтому все у него о власти денег, о нынешнем диком капитализме сказано. Помню, мне дали в спектакле «Свои люди — сочтемся» одну из первых моих ролей — мальчика в услужении Тишки: есть там такой при основном действующем лице Подхалюзине (потом я и Подхалюзина играл). Ставил спектакль Леонид Андреевич Волков, старый актер и режиссер МХАТа, там были заняты Белевцева, Владиславский, Любезнов, Анненков — маститые все актеры. Когда стали читать про эти закладные бумаги да про проценты, ничего мы не понимали — то есть ни я, ни они, и тогда нам пригласили экономиста, который прочитал лекцию о том, что есть что. В итоге все так были запутаны, что от многого пришлось отказаться: то, что понимали мы, оставлялось, а остальное вычеркивалось, потому что это были длинные, никому не нужные диалоги. В СССР спектакль «Свои люди — сочтемся» шел с успехом, и сейчас у нас в филиале уже лет 18 идет. В другой постановке, правда, тем не менее и места, которые когда-то сокращали до минимума, теперь самые смотрибельные, на них зрители горячее всего реагируют, потому что это актуально, — вот что такое настоящая драматургия! — Вопрос: «Почему нового Островского нет?» — вы себе не задавали? Столько ведь лет прошло... — Не задавал. Наверное, по присущей ему театральности я выделил бы того же Вампилова, Розова, безусловно, который немножечко городскому менталитету ближе, Арбузова. Из сегодняшних не могу, увы, назвать никого, потому что то безобразие, которое они пишут, драматургией считать невозможно. К счастью, еще есть Распутин, Белов, но они несколько в другом жанре работают... — ...оба не драматурги... — Они литераторы, но Распутин, как и Шукшин, все-таки очень близок к театру. Знаете, я в нашем училище Щепкинском работаю уже много лет (кстати, недавно ему исполнилось 200 лет), так вот, специально для первокурсников после второго семестра мы берем для инсценировки произведения Шукшина, Распутина, Белова, какие-то вещи Вампилова. Это хороший язык, это русская самобытность, а уже на втором курсе, на первую поднявшись ступень, переходим к Островскому — так легче дотянуться до классика... Только теперь я понимаю, что, очевидно, эти писатели, сформировавшиеся в ХХ веке, все-таки ближе нам, сегодняшним, — особенно молодежи, что сразу Островский — это трудно, и эти люди (дай Бог им здоровья, потому что, слава Богу, многие из них еще живы) дают нам возможность какого-то движения вперед. Сейчас вот тоже есть проза — Маканин, к примеру: он тоже очень современный, понятный и близкий, так что писатели у нас есть, а вот с драматургами не сложилось. — Что еще отличает Малый театр — вы не измываетесь над классикой: над Островским, Гоголем, Чеховым, — когда это делают под флагом эксперимента многие... — Это дань нашей школе: Малый — единственный, пожалуй, театр, который сохраняет традиционный подход к классике: и в костюмах, и в гриме... Не совсем уж так скрупулезно: бороды, дескать, только такие должны быть, и никаких других, но если, допустим, это ХIХ век, начало ХХ-го, то мужчины с усами ходили и с бородами, поэтому будьте добры... Кстати, я не поэтому много лет назад усы отпустил, хотя и поэтому: раньше все клеил их, клеил, потому что такие роли играл. — Надоело, наверное, клеить... — Да, и подумал: «Ну что ж это я?». У нас в театре я не один такой, и актерам мы это разрешаем. Почему? Потому что впечатление растительность на лице не портит — наоборот, дополняет образ, а современному зрителю это важно, он хочет увидеть, какими были прадеды и прабабушки.
— Как, если не секрет, вы относитесь к современным режиссерским изысканиям, всем этим новшествам с раздеванием на сцене, с матом? — Вы очень хорошо сказали: изыскания — я бы, будь на то моя власть... — ...поотбивали бы им руки?..
— ...подобное прекратил бы. Понимаете, если Верди оперу написал, то не надо действующих лиц одевать там в шинели, если Островский писал о купцах, не следует им золотые цепи на шеи вешать. Они что же, зрителей идиотами, что ли, считают? Нет, публика режиссеров, которые это ставят, умнее. Мы вот проводим — к сожалению, не ежегодно, а через год — Всероссийский фестиваль «Островский в доме Островского», куда только провинциальные приглашаем театры, и они, те, кто сохраняет традиции, очень хорошие привозят спектакли. Однажды актеры одного весьма известного коллектива играли у нас «Свои люди — сочтемся», поставленный не менее известным режиссером... — ...и вы пошли посмотреть? — Ну, естественно — все-таки я хозяин фестиваля, а меня еще и предупредили: «Ты погляди непременно». После первого акта отлегло от сердца: «Да все нормально», а во втором те же актеры вышли на сцену в свитерах, с цепочками, перстнями — в общем, изображали нынешний высший свет, или, как теперь говорят, элиту (хотя я не понимаю, почему именно этих людей надо именовать элитой, — есть ведь другое название). Я у режиссера спросил: «Зачем ты это сделал?». — «Чтобы зритель понял», — последовал ответ. «Да он, — возмутился я, — умнее нас с тобой», потому что люди и плачут в зале, и смеются до слез, и тишина гробовая бывает... — ...если искусство-то настоящее... — Совершенно верно, а если кто-то на сцене разделся — это еще не искусство. Много лет назад я был в Японии на премьере фильма Сергея Соловьева «Мелодии белой ночи»... — ...замечательной советско-японской картины о любви... — ...где никто не раздевался. Превосходная режиссерская и операторская работа, прекрасная музыка, а рядом (кинотеатр двухзальный был) шел фильм «Эммануэль», который как раз в это же время вышел на экраны. Премьеры и в одном зале были, и в другом... — ...и вы заглянули? — Да, потому что много об этом слышал. Ну, посмотрел... Там французские актеры играли хорошие, английские, но это не искусство, я так про себя подумал, и когда на следующий день проходила пресс-конференция по поводу нашего фильма, японские журналисты все намекали: «А вот у вас там любовь есть, но вы все вокруг да около...». Ну, мы же раньше любовь вот так снимали (показывает — по грудь)... — ...чтобы, не дай Бог, ничего ниже пояса не показать... — Да, но, с другой стороны, а зачем ниже показывать? Я сидел, намеки эти терпел, а потом взорвался — у меня бывает такое. «Вы вот взрослые люди, — воскликнул, — а говорите такие вещи, интересуетесь, почему то, почему се, а я сходил, посмотрел эту хваленую «Эммануэль» — ну и что такой фильм дает, если любой из вас и из нас, кто только захочет, может похлеще придумать?». Вы знаете, шквал аплодисментов раздался... С тех пор на гастролях в Японии мы с театром были четыре раза, я у них дважды снимался, и меня принимают там так, как дай Бог, чтобы здесь принимали: «Ой! Соломин-сан!». Тот случай до сих пор вспоминают, потому что я был искренним — я сказал, что на такие фильмы направление врача давать надо, чтобы в кассе человек мог предъявить справку и получить бесплатный билет. Это для больных людей, а здоровый мужик или здоровая баба — Господи! — в подобной «виагре» отнюдь не нуждаются.
Юрий Соломин. Судьба человека ЮРИЙ СОЛОМИН
— Продолжая о новшествах разговор... Михаил Задорнов как-то сказал мне, что сейчас ставят Чехова, где дядя Ваня — гомосексуалист, а три сестры — лесбиянки, повсеместно на русской сцене звучит мат — вы это видели, слышали? — Нет, на эти постановки я не хожу, хотя сам в работе иногда матерюсь — оно так доходчивее. Либо ты говоришь долго, либо одно слово — и все становится ясно, особенно когда на улице общаешься. Иногда, чего уж греха таить, я срываюсь — нервы уже, наверное, ни к черту, да и возраст сказывается... Как-то подъехали мы с водителем поздно после спектакля к магазину: жена — она меня туда не пускает — пошла что-то купить, а мы остались в машине ее ждать. Напротив нас был такой скверик, и там собралась молодежь лет по 15-16. Они распивали пиво, видно, вовсю матерились (мы, правда, не слышали), а какой-то пожилой человек, выйдя из магазина, подошел и стал что-то укоризненное им выговаривать. Водитель мой Александр Николаевич (хотя ему уже за 50, мужик он серьезный) запереживал: «Зря это он, ведь все равно не поймут — не дай Бог, еще и побьют». Не успел этого сказать, как на старика сверху, с балюстрады, прыгнул один подросток, а может, и два — я уж не помню. Его ударили, он упал, недоросли эти заржали... Молниеносно, синхронно, не сговариваясь, мы с водителем выскочили в две двери из машины и кинулись к ним. Разделяло нас метров 10: конечно, те двое сразу же побежали, но другие остались. Их было человек 15, по виду — десятиклассники. Что я им на чистом русском языке, чтобы лучше дошло, говорил... — ...понятно... — Потом уже там народ стал собираться: «Мы думали, они вас убьют», а я этих ребят вызывал: «Ну, давайте! Кто смелый, выходи! Только не все на одного, а на равных». Слава Богу, из магазина охранники подтянулись, и они убежали. Это я к тому, что так уж нас воспитали. Я не герой, нет — нормальный человек, но иногда не могу сдержаться. Пока победа всегда оставалась за мной, но меня уже увещевают: не надо, не лезь! — молодежь, дескать, другая теперь, без тормозов, но сегодня, когда моральные устои пошли вразнос, кто-то же этим заниматься должен. В искусстве — пока этого не отменял никто! — есть все-таки момент воспитательный. На юные души влияют и литература, и театр, и журналистика, и телевидение, но нас, тех, кто несет людям незыблемые ценности, становится все меньше и меньше. Пока, может, один театр и держится — все-таки большее количество театров до какого-то примитивизма не опускаются. Почему? Потому что мы уважаем своего зрителя... — ...и традиции... — ...которые сохранять надо. — Для актеров Малого всегда было характерно безукоризненное знание русского языка — чистой, правильной, классической речи их учат? — Да, у нас это с училища начинается, где и преподают, и мастерство ведут наши актеры, бывшие выпускники Щепкинского. На протяжении четырех лет мы к студентам приглядываемся и многих берем на какие-то роли со второго курса, с третьего. Недаром же я упоминал, что сегодня мы пятерых совсем молодых ребят на центральные роли вводим — вот в «Недоросле» сейчас трое заняты, в «Снежной королеве» две девчоночки-второкурсницы главные роли играют, но даже в этом детском спектакле народные артисты их окружают. — Пусть подтягиваются, да? — Актеры есть разные, некоторые поучить любят, и я всегда таким говорю: «Ты не учи — ты лучше скажи, как надо», но есть и другие, которые помогают, и потом, когда тебе дана реплика, ты все-таки должен отреагировать на нее так... — ...чтобы соответствовать партнеру... — Это первое, и второе — чтобы зритель тебя понял, хотя акустика у нас в зале очень хорошая. — О — прекрасная!.. — Лучшая, во всяком случае, в Москве, но все равно слова выговаривать надо. — Поскольку на сцене Малого театра идет преимущественно классика, актерам, я так понимаю, следует в совершенстве владеть этикетом — этому тоже в Щепкинском учат? — Вы знаете, сейчас с этим стало довольно сложно, потому что носители манер поумирали. Вот когда я учился, у нас была такая профессор Шаломытова... — ...уже и фамилий таких нет, правда? — Это точно... Она была старше Веры Николаевны Пашенной, и хотя Пашенная статус имела выше, она весьма почтительно к Антонине Михайловне относилась. Та очень боевой была... Лицо чуть перекошенное — видно, после инсульта: бывало, задерет юбку, усядется: ну, кто первый пойдет отвечать? В зубах вечно папироса, икры крепкие — в прошлом все-таки балерина. Эта почтенная дама преподавала у нас танец и манеры, и было ей далеко за 80. Вот так придешь, на нее посмотришь и не скажешь, что аристократических кровей особа, но когда вставала — все врассыпную бросались... Она же девочек плеткой какой-то лупила. — Да вы что?! — Да-да-да! Мы все смеялись (вот вы говорите: кто нас манерам учит?), но она точно все знала и в наши головы это вдолбила. Этих людей, по крайней мере, некоторых, еще можно было бы приглашать, но они оказались никому не нужны. Помню, работа над фильмом «Моя жизнь» по Чехову шла, артисты все вроде хорошие — четверо нас было, и как-то режиссер говорит: «Завтра мы будем снимать застольную сцену — давайте обсудим». Ну и вот мы сидели — нафантазировали черт-те что, а в качестве консультанта какого-то из дворянских отпрысков пригласили. Пришел этот человек, посмотрел на стол: «А зачем красная икра?» — спросил (это я на всю жизнь запомнил). «Ну как же?» — я удивился: икра нам казалась непременным атрибутом аристократической жизни, тем более тогда, 40 лет назад, когда рядовому гражданину этот продукт был недоступен, а он: «Что вы! Это только извозчики ели. С блинами!» (смеется). Вот и все! — зато сегодня мы ахаем: ой, икра красная!
— Вы родились в Чите и, насколько я знаю, в юности совершенно случайно посмотрели документальный фильм «Малый театр и его мастера» — тогда вам и захотелось на эту сцену попасть? — Я даже признаться в этом не смею, захотелось или нет. — Слушайте, где Чита, а где Малый театр — это же разные совершенно планеты... — Читу восемь тысяч километров от Москвы отделяют, но меня увиденные на экране актеры просто потрясли — я до сих пор под впечатлением. — Сколько вам лет-то было? — Сейчас скажу: это 49-й был год, значит, 14, но я до сих пор могу перечислить почти всех артистов, которых уже нет и с которыми мне здесь потом посчастливилось вместе играть, так что это была любовь с первого взгляда. — Вы сели в поезд и отправились в Москву в Щепкинское училище поступать? — Да, причем ехали с отцом восемь суток — ему, хормейстеру, руководившему художественной самодеятельностью на железной дороге, был положен бесплатный билет, который он таким образом решил использовать. Здесь у нас никого не было: отец меня дожидался в скверике у Большого театра, пока я ходил на Неглинку сдавать экзамены — на это требовалась минимум неделя... — Вспоминая о том периоде, вы однажды обмолвились: «Я был худой и не слишком умытый, за время пути прокоптился паровозным дымом, а на левой щеке имел шрам после вырезанного жировика»... — Да, это правда, и когда я два тура прошел (оставался еще третий и потом конкурс), у отца на Ярославском вокзале похитили все деньги и документы. Ничего у него не осталось — даже партийный билет украли, что тогда означало для человека полный крах всего. В общем, это была трагедия — благо в Чите отца все знали, его имя в городе было известно... Случайно он встретил группу читинцев — их легко было на Ярославском вокзале найти, потому что оттуда поезда «Москва — Чита» и «Москва — Владивосток» через Читу отходят, и эти люди его спасли: из Министерства путей сообщения, которое находилось там же, через площадь, позвонили в Читу и подтвердили, что он — это он. Слава Богу, выдали ему новый билет, и мне тоже, и вот тогда отец мне сказал: «Иди к Пашенной, объясни, что у нас произошло, и спроси: берет она тебя или нет. Если согласна взять, пусть, а если нет — уедем обратно». Делать было нечего, и я направился прямиком в училище. На мое счастье, Вера Николаевна была там: на кафедре велось какое-то обсуждение, и я попросил секретаря Адель Яковлевну ее вызвать. Эта очень строгая дама с папиросой, — она «Беломорканал» курила! — взглянув на меня, предложила: «Присядьте (на вы. — Ю. С.). Сейчас я узнаю». — Колоритная, видно, фигура... — Очень (она, кстати, потом у Царева секретарем работала). Адель Яковлевна меня обнадежила: «Вера Николаевна вас примет», и действительно, какое-то время спустя вышла Пашенная: «Кто меня спрашивал?». Я встал. «Чего тебе, деточка?». Я все рассказал и добавил отцовскую фразу: «Если согласны меня взять, то берите, а если нет — я уеду обратно в Читу», и вот стоял так и глаз с нее не сводил — знаете, так собака на хозяина смотрит, пытаясь во взгляде его что-то прочесть. Потом уже, когда вышел на улицу, у меня руки и ноги дрожали — такое напряжение было большое. Казалось, я несколько часов стоял, пока она мне ответила: «Ну, оставайся» — в действительности же это заняло секунд, наверное, 30. — Пожалела она вас или разглядела что-то — как думаете? — Думаю, разглядела: раз не только приняла, но и потом в театр рекомендовала — это всегда делает руководитель курса (на мое счастье, и Михаил Иванович Царев художественное слово у нас преподавал). Тогда четырех студентов в Малый театр пригласили: Романа Филиппова, Виктора Борцова, Лешу Эйбоженко и меня, и все народными артистами стали. Увы, из этой четверки один я остался — я их всегда с теплом вспоминаю... источник- Дмитрий ГОРДОН «Бульвар Гордона» http://www.bulvar.com.ua/arch/2012/10/4f58cae8c3684/
"Мелодии белой ночи" (1976 г.)
Год
выпуска: 1976 Драма Режиссер: Сергей Соловьев В ролях: Комаки
Курихара, Юрий Соломин, Александр Збруев, Елизавета Солодова, Андрей
Леонтович, Сейдзи Миягути, Сергей Полежаев
|
