Я считаю, что эти мои первые 10 лет становления пришлись на очень интересное время. Я много чего не понимала и не знала, но зато успела столько, сколько некоторые не видят за всю жизнь – побывать во многих странах, набраться опыта и новых впечатлений. Я всегда была самой младшей на этих конкурсах - 18 лет, все конкурсанты старше. А я - девочка из районного центра, станции Жангизтобе из-под Семипалатинска.

В Алма-Ату я впервые приехала в 1973, будучи школьницей. Город показался мне самым лучшим на земле! Я ведь ничего, кроме своего Семипалатинска тогда не знала. А в 1974 мы поехали в Москву, я будто попала в другой мир – небоскребы, архитектура, эта советская гигантомания! Масштаб Москвы уже не был масштабом Алматы или Семипалатинска. Много разных людей - многонациональный большой современный город. Много приезжих, одеваются интересно, ведут себя иначе. Это все, мне девчонке из аула, казалось какой-то фантастикой. Я, конечно, тогда пошла на Красную Площадь. Кажется, это был долг каждого гражданина Советского Союза – посетить Кремль, обязательно выстоять очередь в мавзолей, увидеть Ленина. Я тоже потом дома с гордостью рассказывала: «Ленина видела!»

Первую большую сцену в Алматы помню, съезд был какой-то, я выступала в одном концерте вместе с Бибигуль Толегеновой и Ермеком Серкебаевым в оперном театре. И как я туда попала?! До сих пор парадокс, видимо, как победительницу республиканского конкурса, пригласили. Наверное, я не понимала всей ответственности, если бы я тогда понимала, если бы чувствовала, что это такой решающий момент в моей жизни, я бы, наверное, от мандража, от страха сознание потеряла.

Когда я приехала из Семипалатинска в Алма-Ату на конкурс, у меня не было концертного платья, я выступала в школьном белом платьице. Это потом, когда я уже стала петь в ансамбле «Гулдер», когда стала профессиональной артисткой эстрады, нас одевало государство, Казахское театральное общество «КазТО». Мы выглядели очень нарядно. Пожалуй, это было лучшее ателье, у нас были шикарные концертные платья – с узорами, с вышивкой.

Не для сцены мы одевались у фарцовщиков, как и все люди в то время. Когда выезжали за границу, мой муж покупал аппаратуру – магнитофоны, микрофоны, шнуры. Проблема тут была с этим. Поэтому мы сначала покупали технику, а потом уже наряды.

В 1973 году я впервые ездила во Францию, будучи студенткой музыкального училища, мы по линии общества дружбы поехали на гастроли, были во многих городах, в том числе и Париже. Это такое было разноцветье! Архитектура, культура, разнообразие всего, что мы тут не видели – транспорта, кухни, одежды. Советские люди одевались серо.

Я была совсем ребенком – на все смотрела большими глазами – многих вещей не знала, это я сейчас понимаю, что такое Собор Парижской Богоматери. Тогда было осознание, что что-то очень большое, внушительное, важное. Но тогда это был просто детский восторг от другого мира. Мы тогда стали скупать сувениры и подарки, чтобы привезти домой, учителям, сокурсникам из другого мира. Уже дома я обнаружила, что себе ничего не взяла. Но это тогда не было так важно.

Знаете, осознания того, что я звезда или стану ею, никогда не было. Просто пою всю жизнь. По образованию я актриса театра и кино, актерское образование мне помогает. В какой-то момент меня стали узнавать. Я иногда думаю – почему? Может быть, потому что я отличалась всегда свободой, непосредственностью и естественностью на сцене, я никогда не изображала из себя женщину-вамп, секс-бомбу, я всегда была на сцене той, кем была в жизни. Долгое время была девчонкой, порою кажется, так ею и осталась. Я привыкла не бояться никого, и верить в то, что делаю. Уже 40 лет на сцене. Наверное, я стала сегодня серьезнее, стала бабушкой, но мне хочется верить, что я до сих пор сохранила в себе искренность.

Тогда, в советское время, можно было давать по три концерта в день на одной площадке, всегда был аншлаг: билеты были доступны, концертные залы тоже. Мы гастролировали месяцами. У народа была тяга к духовному, к культуре, к музыке. Сейчас столько всего на сцене, что люди уже не понимают, кто из нас кто – кто настоящий, кто случайный. У нас на тоях поют артисты с соответствующим репертуаром, и они же на большом экране – звезды.

Я выиграла всесоюзный конкурс советской песни в Риге в 1976 году. В жюри тогда сидели Алла Борисовна, Батыр Закиров, они ставили мне самые высокие баллы. Фантастика! Мне - девочке, у которой даже платья концертного не было, когда она приехала в Алма-Ату. Потом уже я с большими артистами стала выступать, вместе пели в «Огоньках», снимались в «Песне года», но вот это первое впечатление оказалось в какой-то степени потрясением.

Никогда у меня не было желания остаться в Москве. Хотя, если бы оно появилось, никаких проблем - я могла остаться там работать. Но за много лет я так и не привыкла к большим мегаполисам, я люблю, чтобы мои родные были рядом, мои песни на 99 процентов звучат на казахском, мой зритель здесь.

Я выросла в очень простой семье, отец у меня рабочий, мать - домохозяйка, нас было 8 детей. Я знаю, что во многих простых семьях родители стараются быть к руководству поближе, выстроить отношения, укрепить связи, продвинуться по службе. Мои родители были простыми рабочими и всегда жили своим трудом, и нас так и воспитали прямолинейными. Что такое подхалимаж мы в детстве даже не знали. Я училась в школе-интернате. Это такой отдельный мир, там каждый за себя, но все - братья и сестры. В интернате я была очень активной. Сколько себя помню, я мечтала о сцене, я почему-то всегда знала, что буду только эстрадной певицей. У меня старший брат – музыкант, баянист, у нас всегда звучала хорошая музыка дома. Мы собирали пластинки, лишняя копейка появлялась - бежали в магазин. Мне запомнилось, как я на сэкономленные деньги покупала пластинку Софии Ротару…

Это воспитание вкусом потом мне пригодилось. Я никогда не любила партийно-патриотические песни - про Ленина, про коммунизм, они такие трафаретные, без души.

Многих вещей мы не понимали тогда, осознали их позже. Музыкальная свобода в СССР? Все-таки музыкантов тоже зажимали – нам не разрешали петь многие произведения, все должны были быть членами союза композиторов, и т.д. и т.п., но мы все равно успевали. Единственная моя песня на казахском языке, которая пробилась на всесоюзный эфир – «Алия». Но, наверное, если здесь язык и главное, то это такой язык музыки и сердца. Зритель и слушатель тогда мне поверил. И до сих пор верит, может, потому что я так и не научилась врать.

Я плачу на сцене, когда пою «Нежность» или «Мир без любимого». Эти песни ассоциируются у меня с главной потерей моей жизни – со смертью моего супруга… Просто… про чужое горе не поешь. Поешь про себя. Даже если уже 40 лет выходишь на сцену.

Знаете, буквально пару недель назад я была в Китае с концертами. Из-за того, что самолет задержался, я опоздала на концерт на четыре часа. Мы поехали на машине. Там отстроили большой новый зал, тысячи на три зрителей, был аншлаг. Концерт должен был начаться в 7 вечера, а вместо этого начался в 11 ночи. Все это время люди сидели в зале и не уходили. В дороге организаторы звонили мне, подносили трубку к микрофону, и я говорила тем, кто меня ждет, где я еду. «Осталось 100 км, 80, 70… Мы сейчас проезжаем…» А они ждали! Гололед, снег, туман, мы несемся к залу, из которого люди не расходятся уже четвертый час. Я приехала, вышла из машины, на ходу стягивая куртку, сразу пошла на сцену. В чем была – без грима, без концертного платья, в джинсах. И я им говорю: «Ну, вы же знаете, я пою уже 40 лет, как минимум, 400 платьев у меня точно было!» Они смеются. А я смотрю на людей сквозь слезы – столько терпения и любви. Какое уж тут платье. Я всегда выбирала сцену…