Домой Кино Музыка Журналы Открытки Страницы истории разведки Записки бывшего пионера Люди, годы, судьбы...
Забытые имена
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
Андрей Вышинский - человек, про которого советская власть постаралась поскорее стыдливо забыть после его пышных похорон... Зловещая, страшная фигура. \"Андрей Ягуарович\" - так его втихую звали. Любопытнейший объект психологического исследования. Палач? Бесспорно! И одновременно - весьма образованный, эрудированный господин. Это не был очередной безликий высокопоставленный чиновник, бубнивший по бумажке. Шоумен. Харизматичная личность. Невероятное обаяние держиморды, которому все позволено... В архивных делах Вышинского отсутствует целый пласт документов, связанных с его молодостью. Провал зияющий, бросающийся в глаза... Впервые они встретились на рубеже сороковых и пятидесятых - скромный студент-юрист Аркадий Ваксберг и участник Всесоюзного совещания правоведов, знаменитый прокурор "больших процессов" 30-х годов , самое яркое светило советской юридической мысли Андрей Януарьевич Вышинский. Прошло более сорока лет. Известный писатель Аркадий Ваксберг написал книгу "Царица доказательств", посвященную Андрею Вышинскому - человеку, про которого советская власть постаралась поскорее стыдливо забыть после его пышных похорон. "Царица доказательств" вышла в 24 странах. Собеседник корреспондента "Известий" - писатель Аркадий ВАКСБЕРГ.
- Аркадий Иосифович, для вас Андрей Вышинский - это... - Это человек, который в любом случае сыграл исключительно важную роль в истории нашей страны. Зловещая, страшная фигура, очень интересная не только для историка, но и для литератора. "Андрей Ягуарович" - так его втихую звали. Любопытнейший объект психологического исследования. Палач? Бесспорно! И одновременно - весьма образованный, эрудированный господин (оказалось, одно не мешает другому). В частной переписке молодых лет - слегка сентиментален, ироничен, с чувством юмора (не Бог весть каким, но все-таки). Представить, что из этого заурядного, но милого, культурного, либерального юноши вырастет "тот самый" кровавый Вышинский - невозможно! Не случись 1917 год, интеллигентные люди, наверное, искренне почитали бы Андрея Януарьевича "за своего". И он действительно был бы "своим"! Но в 1917-м случилось то, что случилось, и черты характера, которые раньше дремали (или казались второстепенными), проявились, расцвели - а дальше все покатилось по наклонной плоскости.
- Когда вы писали "Царицу доказательств", работали в архивах, листали подшивки, говорили с людьми, знавшими Вышинского, были какие-то неожиданные находки? - Самой неожиданной находкой оказалось отсутствие неожиданных находок. В архивных делах Вышинского отсутствует целый пласт документов, связанных с его молодостью. Провал зияющий, бросающийся в глаза. Понимаете, он ведь считался активным противником царского режима. Да - меньшевиком. Но это при Советской власти меньшевики превратились в "революционеров третьего сорта", а то и просто в контрреволюционеров. При царе их, как и большевиков, и эсеров, сажали, ссылали, карали за антиправительственные выступления. По логике должны были сохраниться какие-то материалы о деятельности активного меньшевика Андрея Вышинского - протоколы допросов, полицейские отчеты, данные негласного наблюдения... Ничего нет. Хотя известно, что Вышинский участвовал в демонстрациях, сидел в тюрьме, изгонялся из университета. Бурная юность, бурная молодость - а потом он до самой Февральской революции живет спокойной частной жизнью, получает диплом (но не в Баку!), допущен в престижное сословие помощников присяжного поверенного. Перебесился, успокоился, прощен? Может быть. Или прощен за какие-то особые заслуги?
- Хотите сказать, что Вышинский в юности был агентом охранки? Сдал кого-то на допросах? - Работая над документальной книгой, не имеешь права на домыслы. Возможно, в тех бумагах ничего и не было. Но перед нами факт: целый ряд важных документов, способных пролить свет на отношения Вышинского с полицией, утрачен. И именно Вышинский имел возможность эти бумаги изъять. Странный эпизод в его жизни: в 1950 (если мне не изменяет память) году Вышинский вдруг прервал лечение в Карловых Варах, вернулся в СССР и почти на месяц уединился в архивах. Ни одна его публикация, ни одна рукопись, сохранившаяся после смерти, эту работу не отражает.
- На "больших процессах" 30-х годов Вышинский клеймил подсудимых, всех этих еще недавно всесильных Бухариных, Пятаковых, Радеков с каким-то сладострастным хамством: "вонючая падаль", "взбесившийся пес", "презренный подонок"... Не вылез ли старый комплекс? Дескать, я при вас столько лет дрожал, что "скелет в шкафу" обнаружится, - сейчас отыграюсь! - Не усложняйте. После первых публикаций о Вышинском я получил множество писем от людей, которые его помнили. Практически все вспоминали поразительную грубость этого человека. Хамством он отличался еще в 20-е годы - и когда работал ректором МГУ, и в Наркомпросе. Всех поражало наслаждение, с которым он унижал подчиненных, коллег, заслуженных, уважаемых профессоров. Появление Вышинского на "больших процессах" закономерно. Были люди, которые могли держаться на прокурорской трибуне чуть более выдержанно? Наверняка! Но здесь такие не требовались. Прокурору отводилась иная роль, и Вышинский по натуре своей ей соответствовал как никто. Я ведь помню, как он выступал на Всесоюзном совещании юристов. Формально он взял слово, чтобы высказаться по второстепенному поводу - обсуждался макет учебника. Но появление Вышинского на трибуне стало концертным номером. Шоумен. Харизматичная личность. Невероятное обаяние держиморды, которому все позволено. Моментальная реакция, богатейший лексический запас, блеск эрудиции... Это не был очередной безликий высокопоставленный чиновник, бубнивший по бумажке. Лорд Шоукросс (был главным обвинителем от Англии на Нюрнбергском процессе, а потом работал в ООН) мне рассказывал: в Вашингтоне дипломаты толпами сбегались на выступления Вышинского - что он сейчас отмочит?
- Я слышал, что Вышинский там вообще славился непредсказуемыми выходками. Этакая жириновщина. Мог закричать, например, на нью-йорской улице, указывая на кого-то пальцем: "Смотрите, вот идет поджигатель войны!" - Вышинский и Жириновский? Неожиданное сравнение, но что-то в нем есть. На самом деле его выходки - оттого, что понимал: в Москве эта отвязанность простится, даже будет вознаграждена. Так что купался в роли. Артистичная натура: в нужный момент он не подходящую маску напяливал, а действительно ощущал себя тем, кем собирался предстать перед публикой. Гневным прокурором... Грозным представителем великой державы...
- Вы сказали: "не случись 1917 год, интеллигентные люди почитали бы Вышинского "за своего". А кем бы стал Вышинский, не случись 1917 год? Знаменитым адвокатом? Неудачником? Мелким домашним тираном? - Насчет домашнего тиранства - сомневаюсь. С женой, Капитолиной Исидоровной, он всю жизнь прожил душа в душу (хотя и мог потрогать при случае девичьи коленки). Дочь Зинаиду нежно любил. Думаю, стал бы обычным, среднего калибра присяжным поверенным. На хлеб с маслом зарабатывал бы - но не больше. Понимаете, это ведь на советском фоне Вышинский казался юридической звездой первой величины. А на фоне таких блистательных фигур дореволюционной адвокатуры, как Карабчевский, Грузенберг, Маклаков, тот же Павел Николаевич Малянтович, у которого Вышинский служил помощником, он - посредственность. "Уровень мелкого чиновника из лондонского Сити", - написал один иностранный корреспондент, наблюдавший Вышинского во время "больших процессов".
- Говорят, еще одним помощником Малянтовича был Керенский? - Да, но в другое время. Они с Вышинским не пересеклись. Если и были знакомы, то шапочно.
- Мы заговорили о семье Вышинского. Можно ли чуть подробнее? - Капитолину Исидоровну все вспоминают как обычную, милую, очень домашнюю женщину. Они познакомились в юности на гимназическом балу. Но о ней мало что известно, осталась в тени знаменитого мужа. А Зинаиду Андреевну я хорошо знал. Я был аспирантом Всесоюзного института юридических наук, а она там же - старшим научным сотрудником в соседнем секторе уголовного права. Особых открытий в науке не сделала, но в частном общении производила очень симпатичное впечатление, все о ней отзывались хорошо - скромная, добрая. Была очень высокой (странно - отец и мать роста скорее ниже среднего), тот типаж, который называют "женщина в теле". Серо-стальные, всегда как бы чуть удивленные глаза, челка, делавшая ее похожей на подростка-переростка... Зинаида Андреевна никогда не была замужем, но ни для кого не являлось секретом, что ее близкий друг - профессор Николай Григорьевич Александров, завсектором трудового права. Конечно, кто с кем - их личное дело, но есть одна подробность, характеризующая время и нравы. Николай Григорьевич вообще-то был музыкантом, перед войной - художественным руководителем Московского театра оперетты. Но Зинаида Андреевна, видимо, сочла, что оперетта - дело несолидное, и Николай Григорьевич уже в зрелом возрасте вдруг сделался юристом, тут же совершил стремительную карьеру - все ведь понимали, кто его покровитель. Справедливости ради скажу, что специалистом в трудовом праве он был серьезным. В начале 90-х жизнь вновь столкнула нас с Зинаидой Андреевной. На выход книги "Царица доказательств" она не откликнулась, а вот мой очерк "И жизнь, и дача" ее задел. Речь шла об истории одного дома на Николиной Горе. Этот дачный дом с участком принадлежал старому революционеру Серебрякову. Вышинский был обвинителем на процессе, где Серебрякова приговорили к расстрелу. Его дачу отдали Вышинскому. Ситуация мерзкая сама по себе, но ладно, допустим - время такое было. Однако Вышинский у руководства дачного кооператива потребовал, чтобы денежный пай, который внес Серебряков при строительстве, зачли ему, Вышинскому. Грубо говоря - не просто занял дом человека, которого убил, а еще и на деньги этого человека накладывал лапу. Зинаида Андреевна после публикации прислала мне очень резкое, эмоциональное письмо, пыталась возражать - но я ведь опирался на архивные документы! Хотя горечь осталась. Мы говорим: "Дети не отвечают за отцов". Юридически - конечно, не отвечают. Но однажды давние подлости таких, как Вышинский, вылезают наружу, и детям - уже совсем другим людям, может, даже лично совсем неплохим - приходится вступаться за них, защищать, пытаться опровергнуть очевидные вещи...
- Любой разговор о фигурах из прошлого - это поиск аналогий с нашим временем. Когда сегодня заместитель генерального прокурора еще до суда заявляет, что "больше десяти лет, к сожалению, дать нельзя", - невольно вспоминаешь Андрея Януарьевича... - Я с осторожностью отношусь к прямым параллелям, тем более если речь идет о такой одиозной личности, как Вышинский. Тут другое... Все наши юристы знают про презумпцию невиновности. Все сдавали экзамены. А потом эти студенты становятся вершителями судеб и очень быстро забывают, чему их учили в институтах. Правосознание остается на уровне двадцатых-тридцатых годов. И когда смотришь, как сегодня порой проявляют себя наша прокуратура, наша юстиция, понимаешь - родимые пятна "школы Вышинского". Может, и сами того не осознавая, многие сегодня выступают как его ученики.
- Всегда есть эпизод, деталь, когда человек проявляется ярче всего, - пресловутая капля воды, в которой отражается мир. Говоря о Вышинском, это, например... - Боюсь, отвечу не то, что вы ждете. Меня лично в свое время Вышинский дважды спас. Первый раз - в конце сороковых: из Института внешней торговли меня отчислили как "неподходящего по кадровым признакам". Каким-то чудом мама пробилась на прием к всесильному Андрею Януарьевичу. Он распорядился - перевести на юрфак МГУ. Прошло несколько лет. Выяснилось (как именно - отдельный рассказ), что в МГБ на меня лежит донос, что я уже давно "в разработке" и со дня на день меня должны "взять". Мама вновь знакомой тропой пошла в приемную Вышинского. После его звонка - можно догадаться, куда, - все успокоилось. Такие вещи с благодарностью хранишь в сердце всю жизнь. Потому работа над "Царицей доказательств" была для меня мучительной. Боролись два чувства: "вспомни, что он для тебя сделал!" и "историк обязан быть объективным". А объективность в данном случае - вся правда о грязных делах аморального, сплошь заляпанного кровью человека. Но дальше - больше. Книга вышла, пошла почта. И было шесть или семь писем с историями, похожими на мою: безвестный "простой человек" попал в беду, обратился к Вышинскому, и тот помог. Значит, мой случай - не единичный! Значит, это ему тоже было нужно! Это тоже входило в сложную, умно выстроенную систему отношений Вышинского с миром - где можно, где эффектный жест никак не повредит ему лично, он, Андрей Януарьевич Вышинский, должен проявить гуманизм и порядочность. И знаете, я в который раз подумал: какой актер!
История одной дачи
Зоря Леонидовна СЕРЕБРЯКОВА, доктор исторических наук: Вышинскому глянулась не столько сама наша дача, сколько место, где она располагалась. В 1931 году отцу достался пустовавший до того три года очень живописный участок на самом берегу Москвы-реки, там уже стоял простой бревенчатый сруб. Как полагалось, при вступлении в кооператив отец внес денежный пай - кажется, 17 тысяч рублей. Дальше достраивал уже сам в выходные и после работы. Детское воспоминание: отец делает веранду, стучит молотком, и я, маленькая, подношу ему гвозди (а был он, между прочим, на положении наркома, министра, иначе говоря). В общем - очень скромный домик, удобства во дворе, железный рукомойник у крыльца. Разве что место... У Вышинского тоже была дача на той же Николиной Горе - но в глубине поселка. Где-то года за полтора до отцовского ареста он к нам зашел по какому-то пустячному соседскому вопросу. Что-то они с отцом обсудили во дворе, в конце разговора Вышинский огляделся по сторонам и улыбнулся: "Ах, до чего же у вас дивный уголок, дорогой Леонид Петрович!" Потом отца арестовали. Через некоторое время появляется газетное сообщение о том, что прокурор Вышинский приступает к изучению материалов дела по обвинению Серебрякова, Сокольникова, Радека и других в антисоветской деятельности. И той же датой помечен архивный документ - заявление Вышинского в правление дачного кооператива "Николина Гора": прошу передать мне дачу № 14, принадлежавшую изобличенному ныне врагу народа Серебрякову. С 23 по 30 января 1937 года шел процесс "Антисоветского параллельного троцкистского центра", где отец был одним из главных подсудимых. И все это время ускоренными темпами шло переоформление дачных бумаг. К моменту вынесения приговора - "Расстрел!" - дача нам уже не принадлежала. Сужу по тому, что в приговоре говорилось: имущество всех обвиняемых конфисковать в пользу государства. Но в перечне имущества, конфискованного у Серебрякова, дача не значится. Не значится и денежный пай - те самые 17 тысяч. Их тоже должны были конфисковать, а Вышинский, как новый владелец дачи, - внести в кооператив из собственных средств. Вот тогда он написал это самое заявление, чтобы серебряковский пай зачли ему. Видимо, оно пошло наверх и даже там, похоже, поначалу вызвало оторопь своей наглостью - потому что фактически ведь получалось, что Вышинский эти деньги государству не отдает. По крайней мере первая резолюция (Горкина, он потом был председателем Верховного суда, а тогда секретарем ЦИК) - "С какой стати?" Но потом просьбу удовлетворили. Отца расстреляли, мы, его семья, пошли по тюрьмам... Нашу дачку мгновенно снесли, на ее месте (как рассказывают - очень быстро) возвели за государственный счет солидный двухэтажный дом. Прошли годы. После смерти Сталина я вернулась из ссылки. И вот где-то в 1956-м я оказалась у друзей на Николиной Горе. Естественно, защемило сердце - ведь все детство здесь прошло! Захотелось пройтись по поселку. Ноги сами принесли к нашему участку. Постояла - и постучала в калитку. Зачем? Сама не понимаю. Хотела просто посмотреть. В крайнем случае думаю, попрошу стакан воды. Открыла невысокая полная женщина (потом мне объяснили - вдова Вышинского). А дальше началось что-то невероятное: она закричала. Это был безумный, истеричный, какой-то базарный крик: "Что вам надо!!! Почему в поселок пускают посторонних!!!" И яростно захлопнула калитку. Что, отчего? Не понимаю. Узнать она меня не могла, мы никогда не встречались. Может быть, интуитивно о чем-то догадалась? После ХХ съезда семье Вышинского предложили с дачи съехать. Во-первых, выяснилось, что у них есть еще одна. Во-вторых, видимо, отношение к этой фигуре было иное, появилась какая-то брезгливость. Дача стала государственной. Жили здесь разные люди, последние годы - Петросянц, один из руководителей Министерства среднего машиностроения - атомной отрасли. В 1986 году отца реабилитировали. Дело было при Горбачеве, когда отношение к жертвам репрессий резко изменилось к лучшему. На самом верху было принято решение о том, чтобы дачу вернуть нам. Уже позднее, по договоренности с кооперативом, мы этот дом разделили. Сейчас наша семья занимает треть его, еще одну треть - другая семья, еще одна треть находится в распоряжении дачного кооператива. То же самое с участком. Мне говорили, что присвоенный Вышинским денежный пай я могу взыскать через суд с его дочери. Но я это сочла недостойным.
Справка:
Вышинский Андрей Януарьевич - советский государственный деятель. Родился 10 декабря 1883 г. в Одессе. Отец, выходец из старинного польского шляхетского рода, был провизором, мать - учительницей музыки. Вскоре семья переехала в Баку, где Вышинский окончил гимназию. В 1901 г. поступил на юридический факультет Киевского университета, за участие в студенческих беспорядках был исключен и вернулся в Баку. В 1903 г. вступил в меньшевистскую организацию РСДРП. За участие в революции 1905 г. отсидел год в Баиловской тюрьме, там познакомился со Сталиным. Закончить Киевский университет смог лишь в 1913 г., был оставлен на кафедре для подготовки к профессорскому званию, но отстранен администрацией как политически неблагонадежный. Уехал в Баку, преподавал русскую литературу и латынь в частной гимназии, занимался адвокатской практикой. В 1915 г. стал помощником знаменитого адвоката Малянтовича в Москве. Через четверть века Малянтович был приговорен к расстрелу. Больной, измученный старик ждал в камере смерти. Отчаянные письма его обезумевшей от горя жены к "милейшему Андрею Януарьевичу" остались без ответа. После Февральской революции 1917 г. Вышинский был назначен комиссаром милиции Якиманского района Москвы. На этом посту по должности подписал приказ по району о розыске и аресте скрывавшихся Ленина и Зиновьева. После Октябрьской революции до 1923 г. работал в Московской продовольственной управе и Наркомпроде. Вступил в РКП(б). Преподавал в Московском университете, Институте народного хозяйства. В 1923-1925 гг. - прокурор Верховного суда, в 1925-1928 гг. - ректор МГУ. В 1935 г. назначен прокурором СССР. Без участия Андрея Вышинского не проходил ни один тогдашний громкий судебный процесс - как скандальные уголовные дела, так и насквозь сфальсифицированные "Шахтинское дело" (1928), "дело "Промпартии" (1930). Особенно ярко показал себя на "больших" политических процессах 1936, 1937, 1938 гг. Был человеком умным, образованным, невероятно работоспособным, абсолютно аморальным. Кредо Вышинского - "признание обвиняемого - царица доказательств" - позволяло оправдывать произвол, любые методы следствия, упрощенную форму судебного разбирательства, надменную грубость по отношению к сидящим на скамье подсудимых. В 1939 г. назначен заместителем Председателя СНК СССР, в 1940 г. - заместителем наркома иностранных дел. В 1949 г. в разгар "холодной войны" стал министром иностранных дел СССР. После смерти Сталина - постоянный представитель СССР при ООН. Считается, что это была почетная ссылка, но Вышинский, несмотря на свои 70 лет, работал в ООН очень активно. В 1954 году в США скоропостижно скончался от сердечного приступа. Похоронен у Кремлевской стены.
Автор: Сергей Нехамкин
Сайт:
Зинаида Вышинская — Дочь генерального прокурора
ВЫШИНСКИЙНе зная закулисной стороны московских процессов, мировая общественность склонна была считать прокурора Вышинского одним из главных режиссеров этих спектаклей. Полагали, что этот человек оказал существенное влияние на судьбу подсудимых. В таком представлении нет ничего удивительного: ведь действительные организаторы процессов (Ягода, Ежов, Молчанов, Агранов, Заковский и прочие) всё время оставались в тени и именно Вышинскому было официально поручено выступать на "открытых" судебных процессах в качестве генерального обвинителя. Читатель будет удивлён, если я скажу, что Вышинский сам ломал себе голову, пытаясь догадаться, какими чрезвычайными средствами НКВД удалось сокрушить, парализовать волю выдающихся ленинцев и заставить их оговаривать себя. Одно было ясно Вышинскому: подсудимые невиновны. Как опытный прокурор, он видел, что их признания не подтверждены никакими объективными доказательствами вины. Кроме того, руководство НКВД сочло нужным раскрыть Вышинскому некоторые свои карты и указать ему на ряд опасных мест, которые он должен был старательно обходить на судебных заседаниях. Вот, собственно, и всё, что было известно Вышинскому. Главные тайны следствия не были доступны и ему. Никто из руководителей НКВД не имел права сообщать ему об указаниях, получаемых от Сталина, о методах следствия и инквизиторских приёмах, испытанных на каждом из арестованных, или о переговорах, которые Сталин вёл с главными обвиняемыми. От Вышинского не только не зависела судьба подсудимых, - он не знал даже, какой приговор заранее заготовлен для каждого из них. Многих за границей сбила с толку статья одной американской журналистки, пользующейся мировой известностью. Эта дама писала о Вышинском, как о чудовище, пославшем на смерть своих вчерашних друзей - Каменева, Бухарина и многих других. Но они никогда не были друзьями Вышинского. В дни Октября и гражданской войны они находились по разным сторонам баррикады. До 1920 года Вышинский был меньшевиком. Мне думается, многие из старых большевиков впервые услышали эту фамилию только в начале 30-х годов, когда Вышинский был назначен генеральным прокурором, а увидели его своими глазами не ранее 1935 года, когда их ввели под конвоем в зал заседаний военного трибунала, чтобы судить за участие в убийстве Кирова. Руководство НКВД относилось к Вышинскому не то чтобы с недоверием, а скорее со снисходительностью - так, как влиятельные сталинские бюрократы с партбилетом в кармане привыкли относиться к беспартийным. Даже инструктируя его, с какой осторожностью он должен касаться некоторых скользких моментов обвинения, они ни разу не были с ним в полной мере откровенны. У Вышинского были основания ненавидеть этих надменных хозяев положения. Он понимал, что ему придётся всячески лавировать на суде, маскируя их топорную работу, и своим красноречием прикрывать идиотские натяжки, имеющиеся в деле каждого обвиняемого. Понимал он и другое: если эти подтасовки как-нибудь обнаружатся на суде, то инквизиторы сделают козлом отпущения именно его, пришив ему в лучшем случае "попытку саботажа". У руководителей НКВД в свою очередь были основания не любить Вышинского. Во-первых, они презирали его как бывшего узника "органов": в архивах всё ещё хранилось его старое дело, где он обвинялся в антисоветской деятельности. Во-вторых, их снедало чувство ревности - к нему было приковано внимание всего мира, следившего за ходом сенсационных процессов, а им, истинным творцам этих грандиозных спектаклей, как говорится "из ничего" состряпавшим чудовищный заговор и ценой невероятных усилий сумевшим сломать и приручить каждого из обвиняемых, - им суждено оставаться в тени? Побывав когда-то в здании на Лубянке в качестве заключённого, Вышинский побаивался и этого здания, и работавших там людей. И хотя в советской иерархии он занимал куда более, высокое положение, чем, скажем, начальник Секретного политического управления НКВД Молчанов, он по первому вызову Молчанова являлся к нему с неизменной подхалимской улыбочкой на лице. Что же касается Ягоды - тот и вовсе удостоил Вышинского только одной встречи за всё время подготовки первого московского процесса. Задание, полученное от НКВД, Вышинский исполнял с чрезвычайным старанием. На протяжении всех трёх процессов он всё время держался настороже, постоянно готовый парировать любой, даже самый слабый намёк подсудимых на их невиновность, Пользуясь поддержкой подсудимых, как бы соревнующихся друг с другом в самооговоре, Вышинский употреблял всевозможные трюки, дабы показать миру, что вина обвиняемых полностью доказана и никакие сомнения более не уместны. Одновременно он не упускал случая превозносить до небес "великого вождя и учителя", а в обвинительной речи неизменно требовал для всех подсудимых смертной казни. Ему самому очень хотелось выжить - и в этом был главный секрет его рвения. Он пустил в ход все свои актерские способности, играл самозабвенно, ибо ставка в его игре была высока. Зная, что перед ним на скамье подсудимых - невинные жертвы сталинского режима, что в ближайшие часы их ждёт расстрел в подвалах НКВД, он, казалось, испытывал искренне наслаждение, когда топтал остатки их человеческого достоинства, черня всё, что в их биографиях казалось ему наиболее ярким и возвышенным. Выходя далеко за рамки обвинительного заключения, он позволял себе заявлять что подсудимые "всю жизнь носили маски", что "под прикрытием громких фраз эти провокаторы служили не делу революции и пролетариата, а контрреволюции и буржуазии". Так поносил вождей Октября человек, который в октябрьские дни и на всём протяжении гражданской войны был врагом революции и республики Советов! С садистическим наслаждением оскорбляя обречённых на смерть, он клеймил их позорными кличками - "шпионы и изменники", "зловонная куча человеческих отбросов", "звери в человеческом облике", "отвратительные негодяи"... "Расстрелять их всех, как бешеных псов!" - требовал Вышинский. "Раздавить проклятую гадину!" - взывал он к судьям. Нет, он не был похож на человека, исполняющего свои обязанности по принуждению. Он обрушивался на беззащитных сталинских узников с таким искренним удовольствием не только потому, что Сталину требовалось свести с ними счёты, но и потому, что сам был рад возможности посчитаться со старыми большевиками. Он знал, что, пока старая гвардия сохраняет в партии свой авторитет и пользуется правом голоса, таким, как Вышинский, суждено оставаться париями. Говоря так, я основываюсь на своих собственных наблюдениях: мне пришлось работать с Вышинским в Верховном суде в те далекие времена, когда оба мы были прокурорами по надзору и состояли в одной партийной ячейке. Я приступил к работе в Верховном революционном трибунале, а затем в Верховном суде задолго до того, как там появился Вышинский. В то время членами Верховного суда состояли почти исключительно большевики из старой гвардии; самым выдающимся из них был Николай Крыленко, сподвижник Ленина, первый советский главковерх (командующий всеми вооружёнными силами). В состав Верховного суда входили также старый латышский революционер Отто Карклин, отбывший срок на царской каторге; бывший фабричный рабочий Николай Немцов, активный участник революции девятьсот пятого года, приговорённый царским судом к пожизненной ссылке в Сибирь; руководитель комиссии партийного контроля Арон Сольц, возглавлявший в Верховном суде юридическую коллегию; Александр Галкин, председатель кассационной коллегии, и ряд других старых большевиков, направленных сюда на работу, чтобы укрепить пролетарское влияние в советском правосудии. Эти люди провели немалую часть жизни в царских тюрьмах, на каторге и в сибирской ссылке. Революцию и советскую власть они не считали источником каких-то благ для себя, не искали высоких постов и личных выгод. Они бедно одевались, хотя могли иметь любую одежду, какую только пожелают, и ограничивались скудным питанием, в то время как многие из них нуждались в специальной диете, чтобы поправить здоровье, пошатнувшееся в царских тюрьмах. В 1923 году Вышинский появился в Верховном суде в качестве прокурора юридической коллегии. В нашей бесхитростной атмосфере, среди простых и скромных людей он чувствовал себя не в своей тарелке. Он был щеголеват, умел "подать себя", был мастером любезных расшаркиваний, напоминая манерами царского офицера. На революционера он никак не был похож. Вышинский очень, старался завязать дружеские отношения со своим новым окружением, но не преуспел в этом. Я занимал тогда должность помощника прокурора апелляционной коллегии Верховного суда. Все мы - прокуроры и судьи - раз в день сходились в "совещательную комнату" попить чайку. Часто за чашкой чая завязывались интересные разговоры. Но я заметил одну примечательную вещь: стоило войти сюда Вышинскому, как разговор немедленно затихал и кто-нибудь обязательно произносил стандартную фразу: "Ну, пора и за работу!" Вышинский заметил это и перестал приходить на наши чаепития. Хорошо помню, как однажды, когда мы все сидели в этой комнате, дверь приоткрылась и заглянул Вышинский. Все посмотрели в его сторону, но он не вошёл, небыстро притворил дверь. - Я его терпеть не могу! - с гримасой неприязни сказал Галкин, председатель апелляционной комиссии. - Почему? - спросил я. - Меньшевик, - пояснил сидящий рядом Николай Немцов. - До двадцатого года всё раздумывал, признать ему советскую власть или нет. Главная беда не в том, что он меньшевик, - возразил Галкин. - Много меньшевиков сейчас работает с нами, но этот... он просто гнусный карьерист! Никто из старых большевиков не был груб с Вышинским, никто его открыто не третировал. Если он о чём-то спрашивал, ему вежливо отвечали. Но никто первым не заговаривал с ним. Вышинский был достаточно умён, чтобы понимать, что старые партийцы смотрят на него как на чужака, и начал их избегать. Он привык целыми днями сидеть в одиночестве в своей комнате. В то время было очень мало судебных слушаний и Вышинского в обществе других служащих можно было увидеть разве что на собраниях партийной ячейки и на заседаниях Верховного суда, где обсуждались правовые вопросы или разбирались протесты, внесённые прокуратурой по поводу судебных решений. Но я не помню ни одного случая, когда бы Вышинский выступил на партсобрании или пленарном заседании. Старые партийцы из Верховного суда, безусловно, не были мелочными людьми. Они легко примирились с тем, что Вышинский был когда-то меньшевиком, и готовы были даже смотреть сквозь пальцы на его враждебную нам активность в решающие дни Октября. Невозможно было простить ему другое: после того как революция победила, он все три года, пока шла гражданская война, всё ещё выжидал и, только убедившись, что советская власть действительно выживет, подал заявление в большевистскую партию. Как-то - дело происходило в 1923 году - я выступал с докладом перед членами московского городского суда и коллегии защитников. Темой доклада были последние изменения в уголовном кодексе. Присутствовал и Вышинский, и мы вышли из здания Мосгорсуда вместе. Он сказал мне, что до революции намеревался посвятить себя юриспруденции и по окончании курса был оставлен при университете, но вмешалось царское министерство просвещения и лишило его возможности сделать ученую карьеру. Тут Вышинский сменил тему и заговорил о революции 1905 года. Оказывается, его тогда посадили на два года за участие в организации забастовок рабочих. Помню, это произвело на меня впечатление, и я даже подумал, что, быть может, Вышинский не такой уж плохой человек. Потом выяснилось, что эту историю Вышинский рассказывал и другим членам Верховного суда. Он явно стремился завоевать наше расположение и прорвать изоляцию, в которой очутился. В конце того же 1923 года в стране была объявлена чистка партии. Нашу партийную ячейку "чистил" Хамовнический райком, и мы явились туда в полном составе. Райкомовская комиссия партийного контроля, непосредственно занимавшаяся чисткой, состояла из видных большевиков, а возглавлял её член. Центральной комиссии партконтроля. Каждый из нас написал свою биографию и приложил к ней поручительства двух других членов партии. Сдал автобиографию и Вышинский. В ней он указал, что при царском режиме отсидел один год в тюрьме за участие в забастовке. Комиссия партконтроля вызывала нас по одному и, задав несколько вопросов, возвращала предварительно отобранный партбилет. Для старых большевиков из Верховного суда с этой процедурой не было связано никаких проблем, да и вопросов им практически не задавали. Для них это была просто мимолётная встреча со старыми товарищами, заседавшими в комиссии. Некоторые из нас, более молодых, пройдя комиссию, не спешили уйти, а оставались ждать, пока не закончится рассмотрение всех дел. Наступила очередь Вышинского. Для него это было серьёзным испытанием: во время предыдущей чистки, в 1921 году, его исключили из партии и восстановили с большим скрипом лишь год спустя. Прошло полчаса, ещё час, ещё один, ещё полчаса - а Вышинский всё не появлялся. Кто-то уже устал ждать и ушёл. Наконец Вышинский выскочил, возбуждённый и красный как рак. Выяснилось, что комиссия не вернула ему партбилет. Это означало исключение из партии. Вышинский не рассказал нам, что происходило в течение этих трёх часов за закрытой дверью. Он ушёл в дальний конец вестибюля и там в волнении ходил взад и вперёд. Когда, направляясь к выходу, мы поравнялись с ним, Вышинский возбуждённо воскликнул: - Это возмутительное издевательство! Я этого так не оставлю. Пойду в ЦК и швырну им в физиономию свой партбилет! Было не очень ясно, как он собирается швырнуть партбилет, который у него отобрали. Мы посоветовали ему не совершать опрометчивых действий, а обсудить всё с Крыленко или Сольцем. Сольц, председатель юридической коллегии Верховного суда, одновременно возглавлял Центральную комиссию партийного контроля и руководил чисткой партии по всей стране. Уже отойдя несколько кварталов, мы услышали сзади торопливые шаги. Нас снова догонял Вышинский. Переведя дыхание, он горячо попросил нас никому не передавать его слов насчёт ЦК. Мы обещали. На следующий день встревоженная девушка-секретарша вошла в зал заседаний и сказала, что в кабинете Сольца истерически рыдает Вышинский. Перепуганный старик выскочил из кабинета, чтобы принести ему воды. Арон Сольц стал революционером ещё в конце прошлого столетия. Несмотря на то что он подвергался бесчисленным арестам и провёл много лет в царских тюрьмах и ссылке, душа его не ожесточилась. Он оставался добродушным, отзывчивым человеком. Как член партии Сольц был обязан неуклонно придерживаться в своей деятельности принципа "политической целесообразности", которым сталинское Политбюро оправдывало всё происходящее. Однако до седых волос Сольц так и не научился спокойно смотреть на несправедливость. Только в последние годы жизни ему пришлось под давлением всеобъемлющего террора повторить сталинскую клевету насчёт Троцкого. Впрочем, под конец у него хватило мужества сказать Сталину правду в глаза, что его и погубило[1]. Друзья Сольца называли его "совесть партии", в частности, потому, что он возглавлял Центральную комиссию партконтроля (ЦКК) - высший в стране партийный суд. На протяжении нескольких лет одним из моих партийных поручений было докладывать этой комиссии о членах партии, находившихся под следствием, и меня сплошь и рядом восхищал человеческий, неказённый подход Сольца к этим делам. Именно Сольц; с его добрым и отзывчивым характером, спас Вышинского. Он поставил вопрос на обсуждение в ЦК, после чего Вышинскому был возвращён партбилет. Несколько дней спустя Сольц зашёл в нашу "совещательную комнату", где мы как раз пили чай. Увидев Сольца, его старый друг Галкин немедленно накинулся на него за такое заступничество. Сольц виновато улыбнулся: "Чего вы от него хотите? Товарищ работает, старается... Дайте ему показать себя. Большевиками не рождаются, большевиками становятся. Не оправдает доверия - мы всегда сможем его исключить". Из-за растущего потока жалоб, поступавших отовсюду в апелляционную коллегию, я оказался так занят, что почти перестал бывать на заседаниях юридической коллегии. Как-то раз я заглянул туда - Вышинский как раз в это время делал доклад на тему "Обвинение в политическом процессе". Его выступлению нельзя было отказать в логике, притом он отлично владел русским языком и умело пользовался риторическими приёмами. Председательствующий Сольц согласно кивал, не скрывая одобрения. Мне не понравилась тогда склонность Вышинского переигрывать, его преувеличенный пафос. Но в общем становилось уже ясно, что это - один из способнейших и блестяще подготовленных прокуроров. Мне начало казаться, что наши партийцы несправедливы к Вышинскому; оставалось надеяться, что со временем они изменят отношение к нему. Однако вскоре произошел небольшой, но характерный эпизод, показавший, что интуиция их не подвела. Зимой 1923 года прокурор республики Николай Крыленко вызвал нескольких работников, в том числе Вышинского и меня, и сообщил, что Политбюро поручило ему разобраться в материалах секретного расследования деятельности советских полпредств за рубежом. Ввиду огромного объёма материалов Крыленко с согласия Политбюро привлекает к данной работе нас. Нам придётся вместе с ним изучить их и доложить ЦК свои соображения. Работать будем у него дома, по вечерам, так как он обещал эти документы никуда не передавать. В тот день мы так и не ушли из роскошного крыленковского особняка, владельцем которого до революции был князь Гагарин. Предстояло изучить тридцать или сорок папок, и Крыленко распределил их между нами. Он пояснил при этом, что нарком государственного контроля Аванесов, проводивший расследование, обнаружил в советских представительствах за рубежом скандальные факты коррупции и растранжиривания секретных денежных фондов и что некоторые служащие подозреваются в сотрудничестве с иностранными разведками. Крыленко попросил нас излагать свои выводы на больших листах бумаги в таком порядке: слева, под фамилией обвиняемого лица, мы должны кратко сформулировать суть обвинения и указать, достаточно ли имеется доказательств, чтобы возбудить судебное преследование. Справа помечалось, куда следует передать дело: в уголовный суд, в ЦКК, либо решить его в дисциплинарном порядке, а также каким должно быть наказание. Документы оказались куда менее интересными, чем можно было ожидать. Они содержали в основном бездоказательные обвинения, которые возводили друг на друга не ладившие между собой бюрократы, подогреваемые своими вздорными супругами. Лишь незначительная часть бумаг свидетельствовала о фактах растраты, моральной распущенности и других вещах, способных нанести ущерб престижу советской страны. Случаев государственной измены мы не обнаружили вовсе. Все вечера Крыленко работал вместе с нами. Время от времени он подходил к кому-нибудь из нас и смотрел, как подвигается работа. Заглядывая через плечо Вышинского, он заинтересовался делом одного советского дипломата, обвинявшегося в чрезмерно роскошном образе жизни, сближении с женой одного из подчинённых и других грехах. Вышинский предлагал исключить его из партии, предать суду и приговорить к трём годам заключения. - Как это так - три года? - недовольным тоном спросил Крыленко. - Вы тут написали, что он дискредитировал советское государство в глазах Запада. За такое дело полагается расстрел! Вышинский сконфузился и покраснел. - Вначале я тоже хотел предложить расстрел, - подхалимским тоном забормотал он, - но... Тут он запнулся, пытаясь подыскать объяснение. Не найдя его и окончательно растерявшись, он промямлил, что признаёт свою ошибку. Крыленко насмешливо уставился на него, - похоже, что замешательство Вышинского доставляло ему удовольствие. - Да здесь вовсе нет преступления - неожиданно произнёс он и, показывая пальцем на запись Вышинского об исключении этого дипломата из партии и предании его суду, заключил: - Пишите: закрыть дело! Я не смотрел на Вышинского, не желая смущать его ещё больше. Но Вышинский вдруг разразился угодливым смехом: - Как вы меня разыграли, Николай Васильевич! Вы меня сбили с толку... Когда вы предложили дать ему расстрел, я совсем растерялся. Я подумал, как же это я так промахнулся и предложил только три года! А теперь... ха-ха-ха... Смех Вышинского звучал фальшиво и вызывал чувство гадливости. Я уже говорил, что многие считали Вышинского карьеристом, пролезшим в партию, но я никогда не ожидал, что он окажется таким беспринципным и лишённым всякой морали, что выразит готовность идти на всё - оправдать человека, расстрелять его, - как будет угодно начальству. Положение самого Вышинского было шатким. Пока в стране пользовались влиянием старые большевики, дамоклов меч партийных чисток постоянно висел над ним. Вот почему разгром оппозиции и преследование этих людей, сопровождавшее этот разгром, были Вышинскому на руку. Сталину требовалось, чтобы во всех советских организациях были люди, готовые обвинить старых большевиков в антиленинской политике и помочь избавиться от них. Когда в результате такой клеветы ЦК увольнял их с ключевых постов, клеветники в порядке вознаграждения назначались на освободившиеся места. Неудивительно, что в этой ситуации Вышинский смог сделаться "бдительным оком" партии и ему было поручено следить за тем, чтобы Верховный суд не отклонился от ленинского пути. Теперь ему не приходилось дрожать перед каждой чисткой: напротив, из партии исключались те, кто подозревался в сочувствии преследуемым ленинским соратникам. Вышинского в этом подозревать не приходилось. Его назначили генеральным прокурором, и он стал активно насаждать "верных членов партии" в судебные органы и прокуратуру. Естественно, там не оказалось места таким, как Николай Крыленко - создатель советского законодательства и вообще всей советской юридической системы. Он был объявлен политически ненадёжным, хотя и не принадлежал ни к какой оппозиции. А Вышинский, годами раболепствовавший перед Крыленко, получил задание выступить на совещании юридических работников и осудить крыленковскую политику в области юстиции как "антиленинскую и буржуазную". Со своего высокого прокурорского поста Вышинский с удовольствием наблюдал, как старые большевики один за другим убираются из Верховного суда. Крыленко исчез в начале 1938 года. Одновременно исчезла его бывшая жена Елена Розмирович, работавшая до революции секретарём Заграничного бюро ЦК и личным секретарём Ленина[2]. В июле 1936 года в коридоре здания НКВД я лицом к лицу столкнулся с Галкиным. Его сопровождал тюремный конвой. По-видимому, Галкин был так потрясён случившимся, что не узнал меня, хотя мы встретились глазами. Я немедленно зашёл в кабинет Бермана и попросил его помочь Галкину, чем только можно. Берман сообщил мне, что Галкин арестован на основании поступившего в НКВД доноса, будто он осуждает ЦК партии за роспуск Общества старых большевиков. Донос поступил от Вышинского. Назначая Вышинского государственным обвинителем на московских процессах, Сталин ещё раз показал, какой смысл он вкладывает в понятие "нужный человек на нужном месте". В целом государстве не нашлось бы, наверное, другого человека, кто с таким рвением готов был бы сводить счёты со старыми большевиками.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Из этих слов можно сделать вывод, что Сталин казнил Сольца, как и многих других. В действительности Сольца упрятали в психиатрическую больницу. От этого потрясения он так и не оправился до конца своих дней, хотя был через некоторое время выпущен и умер дома. Историю Сольца подробно излагает покойный писатель Юрий Трифонов в своих воспоминаниях "Отблеск костра", изданных в СССР. (Примеч. ред.)<< [2] Орлов, стремящийся противопоставить "хорошего" Крыленко "плохому" Вышинскому, умалчивает о том, что оба они проявили себя как послушные проводники сталинского произвола на ранних процессах. Например, на процессе "Промпартии" (1930), на "Шахтинском деле" (1928), которое рассматривалось Спецприсутствием Верховного суда СССР под председательством Вышинского и при главном обвинителе Крыленко (!). А. И. Солженицын в "Архипелаге ГУЛаг" посвятил Крыленко несколько десятков страниц (см. т. 1. с. 311-408). Из этого обстоятельного, а порой заслуженно издевательского изложения "художеств" Крыленко становится ясно, что "создатель вообще всей советской юридической системы", по грубой арестантской поговорке, "за что боролся, на то и напоролся". (Примеч. ред.)<<
http://trst.narod.ru/orlov/xxix.htm
Расстрелять, как бешеных собак! Вышинский.
|