Самый главный сыщик

Иллюстрация Сидни Пэджета к рассказу «Человек с рассеченной губой»
Иллюстрация Сидни Пэджета к рассказу «Случай в интернате»
Иллюстрация Сидни Пэджета к рассказу «Глория Скотт»
Корней Иванович Чуковский восхищался «победоносным умом» Холмса и его неопровержимой логикой

К 140-летию «отца» Шерлока Холмса

 

Когда я был ребенком, никаких экранизаций произведений Артура Конан Дойла советская публика еще не видела. Внешне Шерлок Холмс ассоциировался у меня с Евгением Онегиным из одноименной оперы – ведь Онегин «как денди лондонский одет» и тоже стреляет из пистолета. В пионерском лагере в тихий час я читал ровесникам вслух рассказы о великом сыщике, останавливался в самых интригующих местах, и мы начинали наперебой «расследовать» дело. Величайшим наслаждением была тренировка наблюдательности по методу Холмса. Сейчас я думаю, что в этом и заключается неотразимая притягательность детективной литературы – в ее интерактивности, в том, что она вовлекает читателя в решение загадки.
Замечательный детский радиосериал Станислава Рассадина и Бенедикта Сарнова «В стране литературных героев» был построен на том же принципе – жажде соучастия. Авторы сводили в одном сюжете наших любимых героев и заставляли их взаимодействовать в интересах истины и справедливости. Наш детский максимализм находил полное удовлетворение. В одном из выпусков этой программы Холмс разоблачал шекспировского короля Клавдия при помощи нехитрого психологического трюка, казавшегося мне верхом проницательности.
Холмс. Джентльмены! Эксперимент, который я хочу предложить вашему вниманию, заключается в следующем. Я произношу слово, а человек, подвергаемый испытанию, должен тотчас же совершенно автоматически произнести любое другое слово. Первое, которое придет ему в голову... Испытанию подвергнется король Дании Клавдий, которого инспектор Скотлэнд-Ярда арестовал по подозрению в убийстве... Итак, внимание! Я начинаю! Пушка...
Клавдий. Ядро!
Холмс. Море!
Клавдий. Корабль.
Холмс. Корона!
Клавдий. Власть!
Холмс. Счастливец!
Клавдий. Брат!
Холмс. Соперник!
Клавдий. Устранить!
Потом появился телевизионный спектакль «Собака Баскервилей», в котором Холмса играл Николай Волков – играл отменно, но совершенно вразрез с Холмсом моих детских грез. Холмс Волкова был флегматичным, рефлексирующим интеллигентом, очень похожим на персонажи пьес Чехова с их дворянской повадкой, легкой гнусавостью и старомодной учтивостью. И я, уже подросток, влюбился в этот новый образ. Именно из этого спектакля мое поколение усвоило дивную фразу, «элементарно, Ватсон», сказанную с усталым апломбом всезнающего провидца. Спектакль вскоре надолго исчез с экрана, потому что исполнитель роли доктора Ватсона Лев Круглый эмигрировал из Советского Союза.

Жертва цензуры
Взаимоотношения Шерлока Холмса с советской цензурой – это отдельная тема. Например, повесть «Долина страха», впервые опубликованная по-русски в 1916 году, не переиздавалась в России вплоть до начала 90-х годов – ведь там действует шахтерский профсоюз, превратившийся в банду вымогателей и убийц. Всем известно, что Ватсон был военным врачом в Афганистане – это Холмс определяет при первом же знакомстве с ним. Но в экранизации с участием Василия Ливанова и Виталия Соломина зритель слышит, что Ватсон воевал где-то на абстрактном «Востоке»: фильм вышел в 1979 году, в Афганистане тогда воевала отнюдь не Англия, а совсем другая держава.
Иногда из перевода исчезали отдельные детали, а иногда появлялись новые по недоразумению, незнанию или вследствие непонятного умысла. В одном рассказе говорится, что у Холмса «богемная душа», то есть мятущаяся, неприкаянная душа артиста. В русской версии душа превратилась в «цыганскую». Корабельный табак, который курит Ватсон, переводчик назвал «матросской махоркой». Голубой карбункул – по-русски сапфир. По совершенно необъяснимой причине гепард и бабуин из «Пестрой ленты» трансформировались в пантеру и павиана (а в фильме первое животное и вовсе обратилось в гиену). «Я держу щенка бульдога», – отвечает при знакомстве с Холмсом Ватсон на вопрос о своих недостатках. Бульдог этот ни разу потом не появляется на страницах Дойла, и не мудрено, ведь на самом деле фраза Ватсона по-русски означает «я вспыльчив». В эпиграфе к этому эссе тоже есть ошибка: переводчик не узнал во фразе «Игра началась» цитату из шекспировского «Генриха V», а игру перепутал с дичью – чтобы выстрелить по птице, ее надо вспугнуть, заставить взлететь. Именно этот момент охоты и имеет в виду Холмс.
Но все это подробности второстепен-
ные, не связанные с сюжетом. А вот слова «пестрая лента», которые произносит умирающая от смертельного укуса змеи девушка, имеют ключевое значение. По-английски рассказ называется The Adventure of the Speckled Band – «Приключение с крапчатой лентой». Band – это еще и «банда». На этой омонимии основан сюжетный ход, который повторится в «Тайне Боскомской долины»: Холмс идет по ложному следу, потому что неправильно понял предсмертный крик жертвы – прочел «ленту» как «банду». Переводчик не справился с мудреной задачкой и просто-напросто выкинул это место из текста.

Холмс и двойники
Все эти огрехи не помешали огромной популярности Шерлока Холмса в России. Лишившись трона, увлекся рассказами о знаменитом сыщике последний русcкий царь Николай II, читавший детям вслух по-английски «Собаку Баскервилей», «Этюд в багровых тонах», «Долину страха».
Страстным энтузиастом и поклонником Шерлока Холмса был Корней Чуковский. Он восхищался его «победоносным умом» и несокрушимой логикой. «У него были артистические длинные пальцы, – писал Чуковский о Холмсе в статье 1908 года, – он был меланхолик, и, если им овладевала тоска, он либо читал Петрарку, либо играл целыми часами на скрипке. Тонкий знаток и ценитель искусства, если бы не был сыщиком, он писал бы картины, сочинял бы симфонии... В шпионстве он был идеалист и поэт. Он шпионил ради шпионства, а не ради славы, наград или денег. Он был бескорыстен, как и всякий герой».
Особенно удручали Чуковского бесчисленные подделки под «романтический рыцарский образ» – наводнившие рынок копеечные книжонки о новых приключениях Шерлока Холмса. Его раздражение не остыло с годами. В предисловии к советскому изданию Дойла он называл этого «отвратительного двойника» «прислужником богачей и наемным убийцей»:
«Многим мелким лавочникам, обывателям, черносотенцам этот поддельный Шерлок Холмс понравился даже больше, чем подлинный. Подлинный был слишком интеллигентен для них, слишком много размышлял и разговаривал. А им хотелось, чтобы он и в самом деле был полицейской ищейкой, побольше бы стрелял из револьвера и почаще бы бил кулаками ненавистных им евреев, китайцев, негров».
 И уж совсем бесила Чуковского аналогичная серия о другом вымышленном сыщике, американце Нате Пинкертоне: «Куда девались тонкие пальцы Шерлока Холмса, и гордое его одиночество, и его величавые жесты? Куда девался Петрарка? Где Сарасате с немецкой музыкой, «которая глубже французской»? Где диссертация по неорганической химии? Где письма Флобера к Жорж Санд? Где грустные афоризмы? Где самоцельный и самоотверженный подвиг? Где гейневский юмор и брандовский идеализм?
Всё это исчезло и заменилось — кулаком.
«Злодей! — зарычал великий сыщик и сильным ударом свалил преступника на пол», — здесь единственная функция Ната Пинкертона.
Мозговая работа Шерлока отменена совершенно...»
А вот философа Василия Розанова этот «поддельный Шерлок Холмс» интересовал чрезвычайно. Он отнюдь не находил эти книжки аморальными – совсем напротив, и живо воображал портрет безвестного автора: «Неизвестный составитель книжек о Холмсе (48 стра-
ниц, 7 копеек книжка) – вероятно, исключенный за неуспешность и шалости гимназист V-VI класса – найдя такое успешное приложение своих сил, серьезно раскаялся в своих гимназических пороках и написал книжки свои везде с этим пафосом к добродетели и истинным отвращением к преступлению. Книжки его везде нравственны, не циничны, и решительно добропорядочнее множества якобы «литературно-политических» газет и беллетристики».
Розанов цитирует брошюрку «Графиня-преступница», в которой Холмс, подвешенный в коптильне между окороков, размышляет перед смертью: «Неужели же так и кончится его деятельная жизнь, посвященная всецело на благо человечества?» И впрямь похоже на недоучившегося гимназиста. «Мне кажется, Шерлок Холмс, – пишет Розанов, – то же, что «Страшные приключения Амадиса Гальского», которыми зачитывался, по свидетельству Сервантеса, герой Ламанчский, – и которыми, без сомнения, потихоньку наслаждался и сам Сервантес».
Популярная литература потому и популярна, что говорит с публикой на ее языке. И сам Дойл свято помнил этот закон. У Холмса, конечно, отчасти артистическая натура, но разве не льет он бальзам на душу недоучки-гимназиста своим рассуждением о человеческом мозге, куда, как на чердак, можно натащить всякой дряни, а можно сознательно выкинуть из головы разный бесполезный сыщику вздор вроде теории Коперника?
Вряд ли основательна и ревность Чуковского к Нату Пинкертону, которого он называет «первый эпический богатырь Города», а мы сегодня назвали бы супергероем. Да ведь и Холмс знает толк в боксе и при случае готов вступить в рукопашную, как с профессором Мориарти над Рейхенбахским водопадом. Холмс – предшественник Бэтмена, Супермена, Человека-Паука.

От великого до смешного
Кстати, далеко не всегда сочинителями Холмса или Пинкертона были недоросли. Несколько выпусков Пинкертона написал начинающий литератор Александр Куприн, одну историю – изысканнейший поэт Серебряного века Михаил Кузмин... Валентин Катаев в автобиографической книге «Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона» вспоминает о неотразимом впечатлении, которое производили на его воображение похождения Пинкертона: «Черт возьми: на каждой странице телефоны, метрополитены, небоскребы в двадцать этажей, кебы, экспрессы, стальные наручники, револьверы, загадочная тюрьма Синг-Синг, одно название которой заставляло содрогаться читателя, наконец, электрический стул...»
В текстах сочинителя по имени
П. Орловец Шерлок Холмс соревнуется с Натом Пинкертоном в раскрытии тайн криминального Петербурга. В одном из рассказов Холмс и Ватсон надевают водолазные скафандры и опускаются на дно Фонтанки, дабы задержать подводную лодку злоумышленников, похитивших 17-летнюю красавицу княжну Ободолеву.
«По знаку Шерлока Холмса мы двинулись, согнувшись, вперед, едва переводя дыхание. Шерлок Холмс с фонарем в левой руке и револьвером в правой был похож на дикого зверя, выследившего давно жданную добычу. Его гибкая фигура как-то вся съежилась, на шее вздулись жилы. Казалось, он готовится сделать гигантский прыжок...»
От такой изящной словесности один шаг до пародии, и он был сделан. «Шерлок Холмс в России», произведение автора, укрывшегося под инициалами К. Н. В.: «В один миг Шерлок Холмс выхватил револьвер, поднялся во весь свой рост в экипаже, схватил ямщика за ворот и приставил к его виску револьвер.
– Батюшка, не погуби! – закричал ямщик и покатился с козел».
А это – пародия Аркадия Аверченко «Пропавшая калоша Доббльса»: «Холмс взял протянутую калошу, осмотрел ее, понюхал, полизал языком и наконец, откусивши кусок, с трудом разжевал его и проглотил.
– Теперь я понимаю! – радостно сказал он.
Мы вперили в него взоры, полные ожидания.
– Я понимаю... Ясно, что эта калоша – резиновая!
Изумленные, мы вскочили с кресел».
Неудивительно, что и Остап Бендер эксплуатирует всероссийскую славу английского сыщика: на афише «Приехал йог» среди прочих завлекательных трюков значатся «Номера по методу Шерлока Холмса».
 
Приключения Шерлока Холмса в России
Если верить доктору Ватсону, то Холмс и в самом деле побывал в России как минимум однажды – в рассказе «Скандал в Богемии» говорится, что он расследовал в Одессе убийство генерала Трепова. Ватсон, правда, немного запутался в датах (Вера Засулич стреляла в Трепова в январе 1878 года, а в Россию, судя по тексту рассказа, Холмс ездил 10 годами позже) и в фактах (Трепов остался в живых), да и непонятно, зачем Холмса пригласили в Одессу, коль скоро покушение было совершено в Петербурге. О деле Засулич много писали европейские и американские газеты. Дойл наверняка читал эти репортажи, и фамилия «Трепов», судя по всему, отложилась в его памяти-чердаке, а потом смешалась с покушением на жандармского офицера барона Гейкинга, убитого народовольцем Григорием Попко в Одессе в мае 1878 года.
В рассказе «Пенсне в золотой оправе» Холмс сталкивается с русскими революционерами-террористами (в тексте они названы «русскими нигилистами», как называли их в Европе) в качестве главных действующих лиц криминальной драмы, разыгравшейся в ноябре 1894 года в Англии, в графстве Кент.
Дойл часто делал своих преступников членами неких братств или тайных обществ – в его историях фигурируют мормоны, масоны, куклуксклановцы. Ту же чисто служебную функцию играют у него и русские революционеры. Обладательница золотого пенсне рассказывает Холмсу о совершенном ее организацией покушении на офицера полиции (в русском переводе он назван «высокопоставленным полицейским чиновником», но это вольность переводчика, а может, редактора, которому, вероятно, показалось мелко убивать просто офицера).
Дама-революционерка в рассказе – средних лет, а в организацию, по ее словам, она вступила 20-летней девушкой, так что покушение, вероятно, совершено давно – она успела отбыть за него срок ссылки. Дойл за политическими событиями в России не следил, но по газетным сообщениям у него могло сложиться впечатление, что революционный террор там никогда не прекращался. В марте 1887 года были арестованы члены кружка Александра Ульянова, готовившие покушение на Александра III. В феврале 1889-го в Цюрихе швейцарские власти арестовали группу русских бомбистов и за недостатком улик выслали их во Францию. То были остатки народовольцев, соединившиеся в Париже с жившими там единомышленниками. Летом 1890 года участники этой организации были арестованы французской полицией. Состоялся громкий судебный процесс «русских нигилистов», готовивших покушение на царя, который собирался нанести визит во Францию. Дело это было в значительной мере провокацией шефа заграничной агентуры Департамента полиции Петра Рачковского и его агента Аркадия Гартинга, но об этом стало известно 19 лет спустя. Две молодые женщины, оправданные судом – Анна Рейнштейн и Сусанна Бромберг – были высланы из Франции и поселились в Англии. А в 1894 году в Петербурге была раскрыта террористическая организация на женских Бестужевских курсах, существовавшая, кажется, главным образом в воображении своего организатора Ненилы Истоминой, которая и дала следствию исчерпывающие показания.
Отголоски этих событий звучат в монологе русской нигилистки Анны, рассказывающей Холмсу историю предательства: ее муж из ревности оклеветал другого члена кружка, и она решила выкрасть у мужа документы, оправдывающие отбывающего каторгу возлюбленного. Роковой треугольник заставил ее пойти на кражу. Похищая документы, она была застигнута в кабинете секретарем мужа и совершила случайное убийство.
Ситуация деликатная. Британское правительство не считает русских революционеров преступниками и отвечает неизменным отказом на требования царских властей об экстрадиции. В Лондоне свободно и легально жил участник покушения на Александра II народоволец Лев Гартман, а в 1881 году беспрепятственно переехавший в США. Холмс явно симпатизирует бедной женщине, из любви и чувства справедливости решившейся на отчаянный поступок. Но в данном случае преступление – убийство, пусть и случайное – совершено на территории Соединенного Королевства, и рядом с частным сыщиком находится должностное лицо, детектив Скотлэнд-Ярда Стэнли Хопкинс, уже объявивший виновницу арестованной.
Дойл избавляет своего героя от морального выбора и угрызений совести: оказывается, перед тем как поведать свою историю, благородная преступница приняла яд, и вот теперь он начинает действовать. Холмс исполняет последнюю просьбу умирающей – везет в русское посольство пакет с документами, оправдывающими каторжника. По дороге он, как обычно, излагает Ватсону ход своих рассуждений, ничем не выдавая своих политических взглядов, если они у него вообще есть.

Его мастер-классы
Так называемый канон Шерлока Холмса состоит из четырех повестей и 56 рассказов. Но недавно в этом корпусе появился еще один текст – «Смерть русского помещика». В этом рассказе Холмс анализирует обстоятельства дела об убийстве Федора Павловича Карамазова, устанавливает, что мотивы и возможность совершить убийство были у каждого брата, а также у слуги Григория, но в конечном счете приходит к выводу, что убил, скорее всего, все же Смердяков, как и следует из романа. Помимо прочего, Холмс сообщает Ватсону, что его отец дружил с Александром Герценом и что в детстве он и его брат Майкрофт были свидетелями исторической встречи Герцена и Достоевского...
Рассказ этот – не что иное, как талантливая мистификация некоего С. Борисова, указавшего свое имя в качестве переводчика. Мистификация настолько убедительная, что ввела в заблуждение некоторых издателей, поместивших рассказ под одну обложку с настоящим Дойлом.
Развязкой каждого детективного сюжета должно стать торжество закона над беззаконием. Но при внимательном чтении выясняется, что Холмс и сам сплошь и рядом пренебрегает законом: он тайно проникает в чужие дома, бесцеремонно изымает улики, милует преступников по собственному усмотрению, а иногда, как в «Пестрой ленте», карает злодея его же оружием, причем скрывает от следствия истинную причину смерти.
Бывший глава Скотлэнд-Ярда сэр Роберт Андерсон, как видно, уязвленный образом недалекого и самодовольного инспектора Лестрейда, написал в 1903 году статью, в которой привел примеры логических натяжек и несообразностей в историях о Холмсе. «До чего же хорошо, читая Конан Дойла, – пишет Андерсон, – наблюдать, как точно подходят ключи Шерлока Холмса к замкам Шерлока Холмса, как неизменно дважды два равно у него четырем. Однако в реальной жизни ключи порой не соответствуют замочной скважине или просто теряются, а дважды два вдруг почему-то равняется двадцати двум».
Установить личность преступника не так уж сложно, утверждает Андерсон. Круг подозреваемых – usual suspects – обычно узок. Куда сложнее собрать улики, изобличить его – здесь закон стоит на страже презумпции невиновности. Но Холмсу эти трудности неведомы.
Вспомним хотя бы «Его прощальный поклон» – сцену, где Холмс и Ватсон связывают разоблаченного агента немецкой разведки. «Вы – частное лицо, – говорит Холмсу шпион. – У вас нет ордера на мой арест». Холмс с этим соглашается. Немец продолжает: «Если я вздумаю позвать на помощь, когда мы будем проезжать деревню...» «Дорогой сэр, – перебивает его Холмс, – если вы вздумаете сделать подобную глупость, вы, несомненно, нарушите однообразие вывесок наших гостиниц и трактиров, прибавив к ним еще одну: "Пруссак на веревке"».
Среди читающей английской публики в 1917 году, когда еще шла мировая война, эта фраза могла иметь успех, но она совершенно невозможна в реальной правоприменительной практике правового государства.
Холмс прекрасно отдает себе отчет в незаконности некоторых своих действий. Вот характерный диалог из «Скандала в Богемии»:
– Вы не боитесь нарушать законы?
– Ничуть.
– И опасность ареста вас не пугает?
– Ради хорошего дела готов и на это.
Именно на необходимости точного соблюдения процессуальных норм построена интрига многих эпизодов популярнейшего американского полицейского телесериала «Закон и порядок», русская версия которого идет на российском телевидении. Пусть на рукоятке ножа отпечатки пальцев арестованного, а на лезвии – кровь жертвы; если улика получена незаконно, она не будет приобщена к делу.
Холмса такие «мелочи» не останавливают. Он, несомненно, одобрил бы действия Глеба Жеглова, который подсовывает кошелек в пиджак карманнику, чтобы получить от него нужные показания.
В распоряжении тогдашнего следствия было не так уж много научных методов исследования улик, но даже те, какие были, Холмсу не требуются. Холмс может отличить пепел гаванской сигары от пепла манильской, но главная его сила – сила логики, интеллект. «Считая вас вторым по величине европейским экспертом...», – говорит в «Собаке Баскервилей» доктор Мортимер. «Вот как, сэр! – ревниво перебивает его Холмс. – Разрешите полюбопытствовать, кто имеет честь быть первым?» «Труды господина Бертильона внушают большое уважение людям с научным складом мышления», – объясняет смутившийся Мортимер.
Альфонс Бертильон – служащий парижской префектуры, разработавший целый ряд приспособлений и антропометрических методов криминалистики для идентификации преступника; вместе с тем Бертильон игнорировал открытый британцами в 1901 году метод дактилоскопии (отпечатков пальцев). В рассказе «Подрядчик из Норвуда» Холмс впервые в своей практике сталкивается с этой неопровержимой уликой. На вопрос торжествующего инспектора Лестрейда «Вам известно, что во всем мире не найдется двух одинаковых отпечатков пальцев?» Холмс вынужден ответить: «Кое-что слышал об этом».
Но, как выясняется, торжество Лес-
трейда преждевременно. Отпечаток оказывается ложным следом. «Но как отпечаток мог оказаться на стене?» – недоумевает инспектор, когда дело раскрыто. В ответ Холмс излагает невероятную версию: будто бы истинный преступник подсунул невиновному почтовый конверт, запечатанный мягким сургучом, и таким образом получил отпечаток. «А уж снять восковой слепок с сургуча, уколоть палец иглой, выдавить на воск несколько капель крови и приложить к стене в прихожей – собственной ли рукой, или рукой экономки – особого труда не составило», – заключает Холмс.
Поверить в эти манипуляции трудно: папилляры, образующие неповторимый рисунок на подушечках пальцев, – слишком тонкие линии, чтобы отпечататься на сургуче, а с сургуча перейти на воск. Но опровержение неопровержимой улики – характерный для детектива сюжетный ход. Конан Дойл, видимо, считал, что современная криминалистика убивает жанр, и нашел способ поставить под сомнение выводы науки.
Современному детективу криминалистика не мешает. Более того: криминалист часто становится главным действующим лицом повествования. Один из таких образов создала американка Патриша Корнуэлл. Постоянная героиня ее детективных романов – судебно-медицинский эксперт Кей Скарпетта. Но научные методы исследования улик ни в коей мере не заменяют и не отменяют необходимости думать и рассуждать. Это и есть наследие Артура Конан Дойла и его героя.