Однако был в нашей истории эпизод, когда российский литератор самого что ни на есть первого ряда принимал активное участие в довольно жесткой схватке разведывательных спецслужб двух крупнейших империй мира — Британской и Российской. В этой истории есть все атрибуты шпионского романа: агенты и экзотические страны, дерзкие рейды и дипломатическое прикрытие, предательство и джентльменство, умопомрачительные карьеры и негодование сильных мира сего, смерть загадочная и смерть страшная и многое, многое другое. И все это — на фоне какого-то даже неправдоподобного присутствия Ее Величества Литературы. Практически все задействованные в этой операции разведчики имели прямое отношение к мировой литературе.

История эта началась в 1833 году, когда в славный город Оренбург прибыл новый губернатор — Василий Алексеевич Перовский. Как его отрекомендовал кто-то из ехидных современников, «человек без предков, но с кучей родственников и необоримыми связями при дворе». И это действительно так: Василий Алексеевич был одним из самых знаменитых бастардов империи, внебрачным сыном графа Алексея Разумовского от дочери его берейтора, мещанки Марии Михайловны Соболевской. Родственников у него вполне хватало: так как представитель одной из могущественнейших фамилий империи прожил в, как бы сегодня сказали, гражданском браке более 35 лет, результатом этой морганатической связи были десять детей, получивших фамилию Перовские в честь подмосковного имения Разумовских Перово. Без Ее Величества Литературы не обошлось: новоявленный оренбургский губернатор был родным братом Алексея Алексеевича Перовского (более известного как литератор Антоний Погорельский — «Черная курица») и родным дядей как писателя Алексея  Толстого («Порядка только нет»), так и всех трех братьев Жемчужниковых, которыми был создан великий мыслитель Козьма Прутков.

О новом губернаторе оренбуржцы судачили долго. Василий Алексеевич был знаменит тем, что 17-летним юнцом был ранен под Бородином — потерял, среди прочего, треть среднего пальца, на котором стал носить золотой наперсток, к которому была прицеплена цепочка с лорнетом. В Москве он попал в плен и пешком с обозом маршала Даву дошагал до Франции, в 1814-м сумел бежать и вернуться на родину. Приключения будущего графа в Отечественной войне стали источником вдохновения для литератора Г. П. Данилевского при написании романа «Сожженная Москва». Потом Перовский якшался с декабристами, был членом «Союза Благоденствия», но 14 декабря 1825 года принял сторону императора — и на Сенатской площади получил поленом в спину. Николай этого не забыл и сразу после воцарения назначил Перовского флигель-адъютантом. Обласканный бастард вновь отличился в турецкую войну 1828 года, взяв штурмом Анапу; под Варной он был тяжело ранен и принужден отказаться от строевой службы. Как следствие — 38-летний Перовский назначается в Оренбург. Ни до, ни после этот славный край не знал столь молодого губернатора.

Оренбург тогдашний и Оренбург сегодняшний — это два разных города. И дело даже не в пограничности тогдашнего Оренбурга. Этот город появился на свет как часть глобального проекта по освоению Великой Степи — и это сразу определило его облик и функцию: южная столица страны, центр управления «Россией кочевой», дипломатический и разведывательный центр, связывающий Россию с государствами Азии. В качестве такового он пробудет еще минимум полвека, пока эти функции плавно не перейдут Ташкенту, а Оренбург медленно переродится в провинциальный уральский город. В 1830-е годы все десятикратно усугубилось тем, что продвижение Британской империи вверх по Инду, а империи Российской вниз по Великой Степи пришло к закономерному итогу. Две конкисты почти столкнулись — и разведчики империй оказались лицом к лицу в регионе, который позже назовут «Центральной Азией». Ни тех, ни других эта встреча совсем не порадовала.

Началась воспетая Киплингом Большая игра. Молодой, деятельный и амбициозный губернатор прибыл в Оренбург со своей командой, в которой, помимо прочих, был начинающий литератор, пишущий под псевдонимом Казак Луганский, — Владимир Даль, назначенный чиновником для особых поручений при губернаторе. Должность обязывала, и бывшего военного моряка, бывшего врача, а ныне чиновника сразу же отправили «в поле» — знакомиться с краем ногами и узнавать обстановку на месте. Намотав в седле более двух тысяч верст, через месяц Даль возвращается в Оренбург — и тут Ее Величество Литература вновь напомнила о себе. В Оренбург прибывает его давний знакомец, поэт Александр Пушкин. По тем временам Пушкин в Оренбурге — это куда круче, чем сегодня «Манчестер Юнайтед» в Ростове. Провинциальные фанатки солнца русской поэзии сходили с ума: «Две знакомые барышни узнали от нее [молодой жены Даля — прим. ред.], что Пушкин будет вечером у ее мужа и что они будут вдвоем сидеть в кабинете Даля. Окно этого кабинета было высоко, но у этого окна росло дерево; эти барышни забрались в сад, влезли на это дерево и из ветвей его смотрели на Пушкина, следили за всеми его движениями, видели, как он от души хохотал; но разговора не было слышно, так как рамы были уже двойные» (Е. З. Воронина — Е. Л. Энгельке, 20 ноября 1833 г., из Оренбурга). Кстати, по мнению В. Соллогуба, именно в ходе этого визита и возник сюжет одной очень известной пьесы. В Оренбурге Пушкин «узнал, что о нем получена гр. В. А. Перовским секретная бумага, в которой последний предостерегался, чтоб был осторожен, так как история пугачевского бунта была только предлогом, чтобы обревизовать секретно действия оренбургских чиновников». Пушкину об этом со смехом рассказал Даль, а потом и сам Пушкин пересказал байку Гоголю.

Все изменила встреча с путешествующим по России известным натуралистом Александром Гумбольдтом. Познакомившись ближе с приставленным к нему в качестве переводчика носатым солдатом и проникшись к нему искренним сочувствием, Гумбольдт принялся обивать пороги кабинетов в Оренбурге и Петербурге и в итоге добился своего. Виткевича произвели в унтер-офицеры и перевели на работу в ту самую «шпионскую» Оренбургскую пограничную комиссию, где вскоре он стал лучшим полевым агентом и знатоком «туземного населения». С местным населением Виткевич в основном и работал, приводя их в священный трепет своим знанием шариата и умением цитировать Коран наизусть.

Перовский быстро оценил потенциал Виткевича в качестве разведчика и, предлагая его кандидатуру, писал: «... в течение десятилетнего пребывания своего в здешнем крае прилежно обучался татарскому и персидскому языкам, на первом говорит весьма свободно, а на втором объясняется без нужды, одарен отличными умственными способностями, был послан неоднократно в киргизскую степь по поручениям, которые всегда исполнял удачно и благоразумно, сделал навык к трудным в степи путешествиям и по молодости, здоровью, сметливости и знакомству с ордынцами имеет все свойства к тому, чтобы совершить путешествие в Бухарию и обратно с желаемым успехом... Путешествие сие хоть и сопряжено с опасностью, но она весьма уменьшается вышеописанными свойствами Виткевича и знакомством его с караванными вожаками».

Аргументируя необходимость отправки агента происками англичан, Перовский даже не подозревал, насколько был прав. Упомянутые в письме «два англичанина» — полевые агенты Ост-Индской компании Уильям Муркрофт и Джордж Требек — посещали Бухару восемь лет назад, в 1825 году, и были убиты на обратном пути. Однако именно сейчас в Центральной Азии восходила звезда юного лейтенанта Александра Бернса — разведчика и двоюродного племянника великого шотландского поэта Роберта Бернса. Посетив Кабул и Бухару в прошлом, 1832 году, ныне он в Лондоне наслаждался заслуженной славой. Написанная Бернсом во время морского путешествия книга стала одним из самых нашумевших бестселлеров своего времени — только первое издание принесло автору 800 фунтов.

Тем временем в Оренбург пришел ответ из Петербурга — кандидатуру Виткевича отклонили из-за политической неблагонадежности. Как сообщал Перовскому военный министр граф Чернышев в письме от 11 октября 1833 года, «Его Величество хотя и изволит признать прежние поступки его, за которые он назначен на службу рядовым в Оренбургский Отдельный корпус, следствием его тогдашней молодости, но, находя неудобным вверять столь важное поручение подобному лицу, не имеющему при этом офицерского чина, высочайше представляет Вам, милостивый государь, избрать для отправления в Бухарию другого опытнейшего и благонадежнейшего чиновника».

Делать нечего — начали искать замену. И она нашлась — в лице Петра Ивановича Демезона. Этот француз на русской службе работал переводчиком в Оренбургской пограничной комиссии. Прежде Демезон преподавал арабский и персидский языки в оренбургском Неплюевском военном училище и считался непревзойденным фехтовальщиком — он многократно назначался судьей на состязаниях офицеров гвардии. Демезон согласился, получил инструкции напрямую от Перовского и осенью 1833 года отбыл с караваном казаха Алмата Тюлябергенова в Бухару под видом татарского муллы мирзы Джаффара. Вернулись они летом следующего года, выполнив (хоть и без блеска) задание, за что были награждены. По настойчивому ходатайству Перовского Демезон получил орден Святой Анны III степени, а караван-баши Алмат Тюлябергенов, «способствовавший благополучию его поездки и возвращения», — серебряную медаль.

Меж тем «дело Виткевича» не закончилось. Кто-то будто очень хотел подставить Перовского, причем именно посредством осужденного поляка. Письмо Чернышева, отклонившего кандидатуру Виткевича, было отправлено из Петербурга 11 октября. А 27-го арестант Андрей Стариков, содержащийся в оренбургском тюремном замке, подал коменданту города, генерал-майору Глазенапу донос, что оренбургские поляки, «будучи огорчены несчастным последствием польской революции», задумали убить Перовского, коменданта, всю военную и полицейскую верхушку города, после чего поднять мятеж и захватить город. Об этом Старикову якобы рассказал рядовой 5-го Оренбургского линейного батальона поляк Людвиг Мейер, сидевший в том же замке за попытку побега в казахскую степь. Главарями заговора назывались неизвестный француз и трое поляков: сотрудники Оренбургской пограничной комиссии Томаш Зан и Ян Виткевич, а также осужденный вместе с Виткевичем по делу «Черных братьев» унтер-офицер 2-го линейного батальона Виктор Ивашкевич.

Разбираться с «делом поляков» Перовский отправил прекрасно знающего польский язык чиновника по особым делам В. И. Даля — подпись нашего великого лексикографа стоит первой в протоколах допросов обвиняемых. Дело, как и ожидалось, оказалось выдуманным от начала до конца — и развалилось еще при предварительном следствии. Но один результат оно принесло: Даль и Виткевич стали если не друзьями, то близкими приятелями. Оба молодых человека вошли в ближний круг доверенных лиц Перовского. Именно в сопровождении Даля и Виткевича оренбургский губернатор в августе 1834 года совершил поездку в недавно заложенное Ново-Александровское укрепление на Каспии. А много лет прослуживший в Оренбурге (и активно участвовавший в Большой игре) генерал И. Ф. Бларамберг пишет в своих воспоминаниях: «… Василий Перовский, после того, как узнал Виткевича поближе, произвел его в офицеры, сделал своим адъютантом и посылал несколько раз в киргизские степи и даже два раза в Бухару».

В этом деле (как и во всяком, где замешана внешнеполитическая разведка) до сих пор хватает белых пятен. Тот же Даль в письмах сестре отмечает, что не обо всем может рассказывать в подробностях. Неоспоримо одно — будущий автор «Толкового словаря живого великорусского языка» непосредственно участвовал в разработке и осуществлении внешнеполитических проектов губернатора Перовского. Это видно как из официальных документов, так и личных заметок и писем.

Вернемся к Виткевичу. О том, что Перовский отправлял Виткевича в Бухару, не информируя Петербург, свидетельствует не только Бларамберг. Да и самая знаменитая бухарская миссия Виткевича 1835–36 годов происходила как минимум странно: идею его поездки, о которой ходатайствовал матерый волк Большой игры, председатель Оренбургской пограничной комиссии Григорий Федорович Генс, Перовский официально отверг с негодованием. В результате Виткевича отправили вовсе не в Бухару, а в казахскую степь — для разбора взаимных претензий между казахскими родами. Самая рутинная рутина, так как претензий у казахов было больше, чем блох у дворовой собаки. 9 ноября 1835 года Виткевич выехал в полевую командировку, но, как доказал исследователь Большой игры профессор Халфин, он вовсе не намеревался ехать к казахским зимовкам, а сразу направился в Бухару.

В отчете причины радикального изменения маршрута Виткевич объясняет туманно: мол, «обстоятельства принудили». Что же это за обстоятельства, из-за которых Виткевич не только не понес наказания за самоуправство, но сделал невероятный карьерный рывок? Точного ответа документы до сих пор не дают, а исследователи ограничиваются разнообразными гипотезами. Например, следующими.

Главные усилия англичан тогда были направлены на афганского эмира Дост-Мухаммеда. Именно с ним «работал» в Кабуле Александр Бернс, на первый взгляд — вроде с успехом. Неслучайно, когда Виткевич собирался в Бухару, Бернс добивался в высоких кабинетах разрешения создать в Кабуле постоянную миссию. Кроме того, на встрече Виткевича с бухарским кушбеги, вторым человеком в эмирате, деятельность Бернса в Бухаре обсуждалась очень подробно. Наконец, главное: из Бухары Виткевич возвращается не один, а с послом кабульского эмира Дост-Мохаммад-хана Хуссейном Али.

Не секрет, что в Оренбурге отслеживали информацию из стран Центральной Азии, а позже была создана настоящая агентурная сеть. Некоторые информаторы — вроде купцов Батырхана Шагиморданова или Баймухаммеда Джангильдина — не только много лет работали на постоянной основе, но и получали награды за свою агентурную деятельность. Поэтому можно допустить, что в Оренбург попала информация о том, что в Бухару прибыл афганский посланник Хуссейн Али. Стоит ли удивляться, что в Бухару экстренно отбывает Виткевич, лично знавший Али еще с 1831 года? Тогда поляк работал переводчиком в прибывшей в Оренбург миссии афганского принца Ша-Заде и свел знакомство с Али, входившим в афганскую делегацию. Причем все делается якобы «за спиной» у губернатора, которого при проигрыше надо вывести из-под удара. Все по вечным в России принципам: «победителей не судят» и «или грудь в крестах, или голова в кустах».

На сей раз смелость город взяла. В апреле 1836-го Виткевич в сопровождении Хуссейна Али триумфально возвращается в Оренбург. Даль в то время работал над обработкой текущей разведывательной информации — разбирался с «расспросными листами» русских пленников, бежавших (как говорили тогда, «выбежавших из плена») в Хиве или Бухаре. Впрочем, Перовский не был бы Перовским, если бы не использовал все имеющиеся ресурсы. Даль не только работал с информацией, но и занимался тем, что сегодня бы назвали «обработкой общественного мнения». Перовский сполна использовал писательский талант своего чиновника: множество литературно обработанных рассказов бывших пленников (Якова Зиновьева, урядника Попова, Федора Грушина, Тихона Рязанова, Андрея Никитина, портупей-поручика Медяника) были опубликованы Далем в столичных периодических изданиях и вызвали огромный интерес у читающей России.

Но с возвращением Виткевича из Бухары эту работу пришлось отложить. Виткевич излагает, а Даль в рекордные сроки записывает за своим другом «Записку, составленную по рассказам оренбургского линейного батальона №10 прапорщика Виткевича относительно пути его в Бухару и обратно». Этот отчет лучшего российского разведчика, записанный одним из лучших российских литераторов, долго был засекречен — полностью его обнародовали только в 1983 году, полтора столетия спустя.

Перовскому оставалось одно — правильно подать дипломатическую победу оренбуржцев в Петербурге, а заодно продвинуть Виткевича. В начале мая он пишет в МИД: «В случае отправления Гуссейна-Али в столицу я полагал бы придать ему... прапорщика Виткевича... Виткевич приехал сюда, будучи почти ребенком… по тринадцатилетнем пребывании своем в здешнем крае вполне искупил вину свою примерным усердием, с коим исполняет все налагаемые на него поручения. Он прикомандирован уже несколько лет к Пограничной комиссии, знает хорошо татарский и персидский языки, может в столице надежно служить переводчиком при расспросах кабульского посланца и сверх этого может дать Азиатскому департаменту подробный отчет касательно всех отношений здешних со степью и с соседними областями Средней Азии».

Вскоре Виткевич и Хуссейн Али отбывают в столицу, где все складывается наилучшим способом. Виткевич, как бы сказали сегодня, уходит с регионального на федеральный уровень. Вскоре уже не прапорщик, а поручик Ян Виткевич командируется с деликатнейшей дипломатической миссией в Афганистан: как плевались карьерные дипломаты, «поручик стал главой российского посольства». Там ему предстоит столкнуться со спешно вернувшимся в Кабул Александром Бернсом. Началась знаменитая «дуэль в Кабуле» — пожалуй, единственный из эпизодов Большой игры, описанный литераторами едва ли не подробнее, чем историками. Юлиан Семенов, Валентин Пикуль, Михаил Гус — кто только не затронул эту тему.

Три года спустя, 8 мая 1839 года, лучший полевой агент Российской империи Ян Виткевич, которому едва исполнилось тридцать, застрелится (или будет застрелен) в номере гостиницы «Париж» на Малой Морской улице в Петербурге. Это произошло накануне его представления императору и перевода в гвардию. Бесценный архив Виткевича бесследно исчез — и это загадочное самоубийство (или убийство) много десятилетий будоражит историков, литераторов и сторонников теории всемирного заговора.