Человек из «девятки»

Один из телохранителей Иосифа Сталина Владимир Васильев
На ежедневной тренировке
В.Васильев (крайний слева) с коллегами по «девятке» на даче Сталина в Абхазии

Как была организована охрана вождя народов. Из воспоминаний Владимира Васильева, одного из девяти телохранителей, которые постоянно находились около Сталина

Отец не любил рассказывать об этом периоде своей жизни. Обычно он отделывался короткими фразами-комментариями, характеризуя событие или человека, с которым он сталкивался в те годы. Я не думаю, что дело было в многочисленных подписках о неразглашении тайны, которые он дал перед уходом из Министерства государственной безопасности. Скорее ему просто не хотелось вспоминать то время: ведь чем больше лет проходило, тем менее почетна становилась роль телохранителя Сталина. Поэтому материал, лёгший в основу этой беседы, собирался не один год буквально по крупицам. Что-то отец уже помнил плохо, о чём-то вообще отказывался говорить. В результате запись получилась довольно прерывистая и не всегда последовательная. Многие вопросы для меня так и остались неясными. И, наверное, ответа на них уже не получить никогда.

В 1939 году моего отца призвали в Красную Армию. Было ему девятнадцать лет. Работал он электриком в Ленинградском театре музыкальной комедии. То есть был по тем временам человеком грамотным и с хорошей специальностью. Вдобавок обладал отличным здоровьем, был хорошо физически развит благодаря занятиям парусным спортом. По всей видимости, все эти качества и способствовали тому, что призывная комиссия направила его служить в дивизию особого назначения имени Феликса Дзержинского.
Так и пошло: сначала Финская война, потом Великая Отечественная. За три года на фронте отец получил лёгкое ранение, медаль «За боевые заслуги» и орден Красной Звезды. А дорасти удалось только до сержанта. Как признавался отец, не хватало военного образования.
Как и многие фронтовики, он не любил предаваться воспоминаниям о том времени:
– Замечательное свойство памяти: в ней остается только хорошее. А из тех первых лет войны помню только постоянное желание досыта наесться и выспаться. А остальное? Кровь, грязь, смерть, очень много ошибок и неразберихи. Я не берусь судить генералов, как делают сейчас многие, это смешно – сержант оценивает воинское искусство командира дивизии! Но могу сказать: и выучены, и вооружены мы были значительно хуже немцев. И очень не хватало боевого опыта. Никакой героизм его заменить не мог. Он часто был от безысходности. А героики не было вообще. Её придумывали на Ташкентской киностудии сценаристы и режиссёры, которые никогда не лежали под бомбами. Вообще, столько о войне придумано вранья, и во время её, и после. Поэтому книги о ней смог читать без отвращения только, когда в литературу пришли «писатели из окопов» – Бондарев, Бакланов, Воробьев, Быков, Астафьев… Они на своей шкуре испытали, что такое бой, отступление, передовая.
Вновь и вновь я спрашивал отца: «Почему в 1943-м произошёл перелом? Что случилось с немцами? Неужели на их дух так повлиял Сталинград?»
– Не думаю, что у кого-то есть однозначный ответ, – как-то сказал он. – Но мне кажется, что они сломались психологически. Не может человек столько убивать, если только он не изувер. Убийство да ещё в таких масштабах противно человеческой природе. А немцев буквально залили кровью, забросали трупами. Ни один нормальный человек этого не выдержит. Да и с нами что-то произошло. Было ощущение, что жизнь потеряла всякую ценность. Поэтому страх ушёл. И воевать мы стали ловчее, с умом. Чему-то научились. Командиры стали самостоятельнее, уже не так боялись окрика сверху.
Отец, наверное, выжил, поскольку за спиной был опыт Финской войны. Да и готовили в дивизии Дзержинского бойцов лучше. И тем не менее он, как признавался, был страшно рад, когда его направили в офицерское училище. Хоть несколько месяцев относительного отдыха.
– В 1943 году меня послали на офицерские курсы, где готовили разведчиков. Там обучали основам топографии, радиоделу, умению ориентироваться на местности, маскироваться. И, конечно же, обращению с динамитом, минами, приёмам самбо. Должны мы были к окончанию курсов в совершенстве владеть самыми различными видами оружия: ножом, пистолетом, револьвером, автоматом. Проучились мы всего несколько месяцев, как вдруг пришёл приказ направить сто курсантов для охраны участников Тегеранской конференции. Контрразведка располагала данными, что там действует фашистская диверсионная группа, которая готовит покушения на лидеров стран-союзниц. Инструктаж был коротким. Нас переодели в гражданское платье, выдали оружие и – на самолеты.
Тегеран поначалу ошеломил совсем ещё молодых, ничего не видевших, кроме фронта, ребят крикливой многоголосицей восточных улиц, пестротой одежд, всем своим непривычным укладом. Но им было не до экзотики – задача была поставлена жестко: не ослабляя ни на секунду внимания, охранять подступы к тем виллам, где разместились главы государств и члены делегаций.
– Часами мы разгуливали по улицам, изображая фланирующих бездельников, хотя напряжение было колоссальным,–продолжал свой рассказ отец.– Нас предупреждали, что нападения можно ожидать в любую минуту. К счастью, конференция закончилась благополучно. Тогда-то я впервые близко увидел Сталина. Конечно, я не мог даже предполагать, что пройдёт не так уж много времени, и я окажусь на долгие годы рядом с ним...
После курсов – снова фронт, работа в контрразведке, семь раз на парашюте он десантировался к партизанам, участвовал в знаменитой «рельсовой войне» в Белоруссии. Потом была секретная операция в Югославии, откуда он вместе с другими диверсантами из-под носа у немцев успел вывезти попавшего в окружение Иосипа Броз Тито. За это маршал Тито наградил отца, как и его товарищей, югославскими орденами. Правда, проносили они их недолго. Когда Сталин окончательно разругался с югославским вождём, ордена заставили сдать. Затем было освобождение Польши, бои на территории Германии, взятие Берлина.
– В мае 1945-го вместе с некоторыми моими товарищами меня направили в Потсдам. Мы должны были подготовить город к приёму участников конференции стран-победительниц. Я отвечал за виллу Трумэна. Приводили в порядок дома, парки, а главное – следили, чтобы не было диверсий или провокаций. Работа была несложная, впервые за все годы войны у нас появилось свободное время. И настроение было отличное: мы выжили. Выпивкой, должен сказать, не злоупотребляли, контроль над нами был жёсткий. Но зато однажды здорово набезобразничали. Пришли на бывшую виллу Геринга, вытащили в сад два десятка ваз – этого добра у него хватало – и рассадили их из пистолетов. Ну что ещё мы, мальчишки, могли придумать. Хорошо хоть начальство об этом не узнало. А по большому счёту, все мы были рады, когда передали объект американцам. Очень хотелось в Россию. Однако из Потсдама меня не отпустили. Последовал новый приказ: меня переводили в личную охрану Сталина. И с этого момента я находился рядом с ним до последнего дня его жизни.
– Это так называемая знаменитая «девятка»?
– Да, это те девять человек, которые постоянно находились около Сталина: семь телохранителей, начальник группы и шофёр – тоже первоклассный разведчик. Естественно, что численность охраны была намного выше. Только телохранителей было человек 35. А ведь ещё надо учесть наружную охрану, которая тоже была немаленькой. В общей сложности набиралось человек двести. В нашу обязанность входило сопровождать Сталина, куда бы он ни направлялся. Даже когда он гулял у себя по саду, за ним постоянно следовали 3–4 телохранителя.
– Насколько известно, Сталин постоянно жил на даче...
– Их, собственно, было несколько. Но предпочитал он кунцевскую. Наверное, по сложности и изощрённости охраны её можно было бы сравнить только с «Вольфшанце» Гитлера. Единственную дорогу, которая вела на дачу, днем и ночью контролировали милицейские наряды. Публика эта была солидная, плечистая, все в звании капитанов и майоров, хотя погоны носили старшинские. Лес, окружавший дачу, был густо заплетён спиралями Бруно. Если человеку даже удалось бы через них пробраться, то я бы ему не позавидовал. На него набросились бы немецкие овчарки, бегавшие вдоль проволоки, натянутой между столбами. Следующая линия охраны состояла из фотоблоков, вывезенных из Германии. Идущие параллельно два луча надёжно перекрывали «границу». Стоило, скажем, зайцу проскочить через них, как на пульте у дежурного загоралась лампочка, указывавшая, в каком секторе находится «нарушитель». Дальше стоял пятиметровый забор из толстенных досок. В нём были сделаны окошки-амбразуры, у которых находились посты вооружённой охраны. Затем – второй забор, немного пониже. Между ними были размещены морские сигнальные прожекторы. Ну а около самого дома дежурила личная охрана – «девятка».
– А как была организована охрана во время выезда Сталина за пределы дачи?
– Маршрут у него не менялся – до Кремля и обратно. Вдоль всей трассы постоянно дежурили милиция и агенты наружного наблюдения. Прогуливаться посторонним рядом с «правительственной дорогой» было небезопасно. Немало рассказывали случаев, когда людей, назначавших неподалёку от неё свидание, препровождали в отделение милиции для выяснения личности, а затем ещё некоторое время следили за ними. Что касается нас, то мы сопровождали Сталина на двух машинах прикрытия. Лимузины были американского производства, бронированные. Стёкла мы держали постоянно опущенными, чтобы в любой момент можно было открыть огонь. Как только Сталин заходил в кабинет, мы занимали пост у его двери.
– Генералиссимус не любил путешествовать, однако каждый год отправлялся в Крым или на Кавказ...
– Да и оставался там на несколько месяцев. Во время таких переездов мобилизовывались все силы. Станции по маршруту прохождения поезда закрывали, народ разгоняли. Вдоль железной дороги через каждый километр стоял чекист. Впереди спецпоезда шёл контрольный состав с охраной. На нём же перевозили и автомобили. Сзади – поезд прикрытия. Вагоны на вид выглядели как обычные, хотя были сделаны по специальному заказу и укреплены бронированными щитами. Незащищённой оставалась только крыша, которая доставляла нам немало хлопот: при прохождении под каждым мостом мы должны были быть особо внимательными: считалось, что с них может быть сброшена бомба.
В таких поездках участвовало почти две трети личного состава охраны, не считая телохранителей членов правительства, которые обязательно сопровождали Сталина. Правда, в отличие от нас, носивших форму, остальные охранники ходили в гражданском, а автоматы носили в футлярах для скрипок. Зрелище было смешное. Можно было подумать, что правительство у нас состоит из одних меломанов.
Сталин любил устраивать пикники около озера Рица. Причём организовывались они с чисто восточной пышностью. Поэтому замечу, кстати, что все разговоры о личной скромности Сталина не более чем легенда. Завозились дорогая посуда, редкие вина. На кострах жарили баранов, варили только что выловленную форель. Гуляли по 3-4 дня. Только нам было не до веселья.
Сам Сталин пил немного, в основном грузинские сухие вина, но вот сотрапезников заставлял напиваться до потери сознания. Однажды такая пьянка чуть не закончилась для нас бедой. «Отец народов» со своими приближёнными возымел желание прокатиться на пароходе. Вся публика разместилась на теплоходе «Рион», подаренном генералиссимусу румынским королём Михаем. Охрану с собой не взяли. Нам пришлось догонять их на старых тихоходных «морских охотниках». А надо сказать, что в этот день бушевал шторм, и скоро мы потеряли судно из виду. Честно говоря, в какой-то момент я даже подумал, что живыми нам на берег не выбраться: влёжку лежали не только мы, но и команда – такая разыгралась буря. Невольно закрадывалась и мысль, а что будет с нами, если что-то случится с «Рионом»? К счастью, всё обошлось.
– Сейчас много пишется о том, что Сталин страдал манией преследования и не чувствовал себя уверенным даже в кругу единомышленников. Согласен ли ты с таким мнением?
– Тогда чрезвычайные меры предосторожности казались естественными. Нас всё время знакомили с ориентировками по тем или иным «диверсионным группам», которые якобы охотились за Сталиным. Созданию этой атмосферы подозрительности и шпиономании немало способствовал Берия, который то и дело появлялся на даче, устраивал проверки, проводил инструктажи. В результате вполне, быть может, разумные меры предосторожности доводились до полного абсурда. Например, во время торжественных заседаний, которые проходили в Большом театре, помимо охраны вокруг здания, у входов и выходов, за кулисами, зал буквально наводнялся сотрудниками органов безопасности. Порядок был такой: три приглашённых– один агент. Не доверяли никому.
Подобная же картина была и во время правительственных приёмов. Мы были вынуждены изображать либо гостей, либо официантов. Сноровки по части обслуживания у нас не было никакой. Поэтому иногда случались неприятные казусы. Помню, мой друг майор Миша Клопов на банкете в Кремле в честь 70-летия Сталина – на сей раз была его очередь изображать официанта – открывал шампанское. До тех пор делать это ему не доводилось, и в результате жена министра связи оказалась облитой с ног до головы. Впрочем, на такие вещи тогда мало кто обращал внимание. Нравы были простые – к концу банкета многие гости лежали под столами, и их приходилось выносить буквально на руках...
– А чем «девятка» занималась в свободное от дежурств время?
– В основном боевой подготовкой. У нас были хорошие спортивные инструкторы, они нас каждодневно тренировали. Помимо различных физических упражнений, много времени отдавали борьбе, искусству обращения с холодным оружием и, конечно, огневой подготовке. Стрелявших плохо среди нас не было. Били и навскидку, и с двух рук, и в темноте на голос. Кстати, вооружены мы были до зубов и оружие носили не скрывая: автомат, наган, кольт и длинный норвежский нож. А ещё между дежурствами, ты не поверишь, многие из нас вышивали «болгарским крестом». Вот такое было смешное увлечение. Картина, наверное, была умилительная. Сидят за столом плечистые мужики в военной форме и орудуют иголками, словно красны девицы. Кстати, вспоминаю, мы и много читали. Причём отнюдь не «Краткий курс» Сталинаы и не работы других классиков, а хорошую литературу: Диккенса, Бальзака, Флобера, Стендаля, Тургенева. Полагаю, что это была реакция на войну, кровь, грязь. Очень хотелось чего-то доброго и хорошего. Да и тянулись друг за другом. Ведь были в «девятке» люди, которые ничего кроме «Боевого Устава пехоты», не открывали. Но как-то стыдно было перед друзьями выглядеть неучами.
Я и сейчас скажу: ребята у нас в «девятке» были хорошие. Хотя все мы были в разных званиях – от лейтенанта до полковника, – на чины внимания не обращали, и отношения были чисто дружеские. Некоторые прошли войну, другие начали служить в охране Сталина ещё с довоенного периода. Но суперменов, которых сегодня растиражировало телевидение, среди нас не было. Не уверен, что они вообще в природе существуют. Мне, во всяком случае, ни на фронте, ни в «девятке» их встречать не приходилось. Народ был у нас молодой, не старше сорока лет, образовательный ценз невысокий, в лучшем случае – офицерское училище. Даже наш начальник, генерал-лейтенант Власик, который был рядом со Сталиным чуть ли не со времен гражданской войны, сумел обойтись без высшего образования. По всей видимости, считалось, что диплом может снизить нашу боеспособность, уменьшить нашу преданность «вождю».
Ну а сам «вождь» охрану, готовую в любой момент отдать за него жизнь, прикрыть его от пули своими телами, за людей явно не считал и, встречаясь, смотрел сквозь нас. Заговаривать с ним было запрещено, и мы даже давали подписку, что не будем обращаться к нему с личными просьбами. А попросить было о чём: большинство из нас жило довольно тяжело, мало чем отличаясь от обычных армейских офицеров. Ты, наверное, помнишь наш дом: две смежные комнатки в коммунальной перенаселённой квартире с туалетом во дворе, с печкой, которая вечно дымила...
Надо сказать, за степенью нашей преданности «хозяину» постоянно следили. Я уже не говорю о том, что проверялись и контролировались все внеслужебные связи, все знакомые и друзья, «криминал» могли увидеть в чём угодно. Вспоминаю такой случай. Моя мама, известная ленинградская портниха, еще в 1939 году как-то сшила платье для жены финского консула. В 1945 году, когда меня взяли в «девятку», её вызвали в «Большой дом» на Литейном проспекте и потребовали объяснений. И, конечно же, нам было строго-настрого запрещено говорить о том, где мы служим.
Даже спустя многие годы, уже будучи гражданским лицом, я никому об этом не говорил.
– То, что во время этих «праведных трудов» ты «не нажил палат каменных», мне известно по моему детству. Жили мы, прямо скажем, не очень сытно. Но ведь ты знал лично очень многих людей, стоявших тогда у власти и так у власти и оставшихся. Неужели этим нельзя было воспользоваться?
– Это тогда и в голову не приходило. Наверное, время было другое, и мы были другими. Это сейчас возможно из охраны президента выскочить в депутаты Думы. Тогда это был полный абсурд. Мало того, что мы были достаточно простыми ребятами, «живыми щитами» (главная задача телохранителя – прикрыть «объект», а отнюдь не уничтожить нападающего), мы ещё в добавок были носителями некой тайны. Какой, мы сами не знали. Но, скорее всего, мы представляли потенциальную опасность для тех людей, которые хотели удержаться во власти. Свидетели их раболепствования перед Сталиным им были не нужны. Спустя год после смерти генералиссимуса нас всех отправили в отставку. Чуть ли не с волчьим билетом. Во всяком случае устроиться на работу в Москве для меня было невозможно. Полагаю, что «коллеги» отследили и позвонили кому нужно. В результате пришлось завербоваться на Север. Это, похоже, органы устроило. Магаданская область, куда я поехал работать, уже несколько десятилетий была для «конторы» решением всех проблем. И прежде всего кадровых. Многие мои товарищи последовали моему примеру. А мой ближайший друг, тоже из «девятки», не выдержал, застрелился.
Но вот что интересно. Спустя почти двадцать лет, во время «сталинского ренессанса», мне опять предложили вернуться в органы. Я отказался, поскольку уже не верил. А без веры в подобных организациях служить невозможно.
– Восемь лет ты провёл рядом со Сталиным, охраняя его жизнь. Ты и сотни других людей жили в постоянной готовности защитить его от врага. Была ли за это время хоть одна попытка покушения на «отца народов»?
– Ни одной. Да и чрезвычайных ситуаций почти не было. Правда, однажды на кунцевской даче поймали мы «диверсантов». Оказалось, влюбленная парочка по незнанию забрела в запретный лес. Думаю, они натерпелись немало страха и с той поры обходили его стороной.
Кстати, я немало думал об этом. Ведь у Сталина было много врагов. Далеко не все смирились с его диктатурой, простили ему смерть родных и близких. И тем не менее – ни единой попытки устранить его. На того же Гитлера за время нахождения его у власти было организовано порядка сорока покушений. В сталинском же случае оппозиция молчала. Или её просто не было. Или третий вариант – она понимала, что до «вождя» не добраться. Причём это ощущение «неприкасаемости» наших иерархов сохранилось до нынешних дней, и, как мне кажется, в этом больше чувства, чем сознания того, что это действительно невозможно. Как специалист, я уверен: стопроцентной защиты не существует. Её не могут гарантировать никакая высококлассная охрана, никакие меры защиты. Просто после восьмидесяти лет диктатуры и тотальной слежки всех за всеми сама эта мысль любому террористу в России покажется абсурдной. Ну и слава богу! Хорошо, что сегодня мы хотя бы в этом отличаемся от какой-нибудь Колумбии.

---

Кто вы, полковник Ксанти?

Хемингуэй не любил этот снимок 1939 года (вверху). «Я так не работаю», – говорил он. Внизу: Хаджи-Умар Мансуров, прототип героя романа «По ком звонит колокол».
Гарри Купер и Ингрид Бергман в одноименном фильме
Испанский анархист Буэнавентура Дуррути во время гражданской войны в окрестностях города Сарагосы

Героя своего знаменитого романа «По ком звонит колокол» Эрнест Хемингуэй наделил чертами реально существовавшего разведчика и диверсанта, участвовавшего в гражданской войне в Испании под псевдонимом «полковник Ксанти». Кем он был на самом деле?

«По ком звонит колокол» – один из лучших романов Хемингуэя и, возможно, лучшая книга о гражданской войне в Испании. Военный корреспондент Хемингуэй задумал ее в осажденном фашистами Мадриде, под бомбами и артиллерийскими обстрелами. Правда, первыми появились его рассказы о той войне и пьеса «Пятая колонна». Публикация романа состоялась позднее, в 1940 году, когда другая, главная война столетия уже началась.
А тогда, в 1937 году, ему было непросто разобраться в том, что происходит в Испании. Сердцем он, конечно, был с республиканцами. Он видел страшное ожесточение с обеих сторон – не только на поле боя, но и в тылу. Республиканцы знали, что в плен к фалангистам (испанским фашистам) попадать нельзя, многие носили ампулы с ядом, оставляли последний патрон для себя. Но и республиканская госбезопасность действовала предельно жестко: «пятая колонна» была не пропагандистской фразой, а реальностью в стране, расколотой практически надвое. Но контрразведка республиканцев не щадила и вчерашних союзников – анархистов, троцкистов. Неизбежный закон поляризации сил в гражданской войне сработал и здесь: все левые силы сплотились вокруг Компартии, все правые – вокруг фашистов. Первых поддерживали Франция (в начале войны) и СССР, вторых – Италия и Германия. Точка возврата была пройдена.
Война и любовь сплелись тогда в судьбе Хемингуэя – он делил тяготы кочевой жизни с американской журналисткой Мартой Геллхорд, и это была любовь с привкусом смертельной опасности. В ту пору он дружил со многими журналистами и военными, но это была дружба с привкусом измены, потому что, случалось, друзья становились врагами…
В прошлом номере, в очерке о другом знаменитом писателе Джордже Оруэлле, я рассказал о его «испанском периоде». Будущий автор сатирической сказки «Скотный двор» и романа-антиутопии «1984» тоже воевал в Испании, причем, в отряде ПОУМ – марксистской партии троцкистского толка. Поумовцы резко критиковали сторонников Сталина и в конце гражданской войны оказались не только врагами франкистов, но и противниками республиканцев; их ошельмовали, объявив пособниками фашистов. Оруэллу пришлось бежать из Испании, за которую он проливал свою кровь, был опасно ранен в горло. Вскоре он писал в редакцию советского журнала «Интернациональная литература»: «…я должен сообщить Вам, что в Испании я служил в ПОУМ, которая, как Вы несомненно знаете, подверглась яростным нападкам со стороны Коммунистической партии и была недавно запрещена правительством; помимо того, скажу, что после того, что я видел, я более согласен с политикой ПОУМ, нежели с политикой Коммунистической партии».
Английский социалист Оруэлл сделал свой выбор. Американский республиканец Хемингуэй – свой. Он выразил его в романе «По ком звонит колокол»: «…На время войны он подчинил себя коммунистической дисциплине. Здесь, в Испании, коммунисты показали наилучшую дисциплину и самый здравый и разумный подход к ведению войны. Он признал их дисциплину на это время, потому что там, где дело касалось войны, это была единственная партия, чью программу и дисциплину он мог уважать».
У Хемингуэя были основания для такого взгляда на события. Он больше ездил, больше видел, встречался с разными людьми – от военачальников до простых крестьян в партизанских отрядах. Так пришло понимание того, что партизанско-анархистскими методами победить фалангистов невозможно.
Все это должно было стать «телом» романа – материалом, впечатлениями. Не было пока «души» – главного героя. Он должен привнести главную сюжетную линию, объединить и одухотворить разрозненные эпизоды, превратить их в книгу о войне и любви, верности и предательстве, героизме и трусости и, в конце концов, – о жизни и смерти. Писатель видел много славных парней – в штабах, на фронте, в интербригадах, в партизанских отрядах. Он писал о них – в корреспонденциях и в рассказах, в единственной своей пьесе «Пятая колонна». Но героя своей главной книги о войне в Испании он пока не нашел.

Интервью в отеле «Флорида»
Имя «полковник Ксанти» произносили в Мадриде шепотом, не везде и не всякому. Слухи о нем превращались в легенды. Никто не видел этого отважного македонца, но говорили, что внешне он похож на испанца или, скорее, на баска, только выше ростом и шире в плечах. Неразговорчив и нелюдим, но если уж улыбнется – все тридцать два белоснежных зуба наружу. Под его началом служили несколько отчаянных «геррильерос» – партизан. Маленький отряд на время исчезал из Мадрида, а потом приходили известия, что где-то в тылу у франкистов взлетели на воздух артиллерийские склады; в другом месте, прямо на аэродроме, взорвались немецкие бомбардировщики уже с бомбами на борту; там-то подорван железнодорожный мост, а там-то пущен под откос эшелон с германской и итальянской военной техникой. Потом геррильерос возвращались и словно растворялись в Мадриде. Испанцы говорили убежденно: пуля не берет нашего Ксанти! А сам таинственный разведчик сидел где-то в укромном месте над картами, что-то обдумывал, прикидывал, планировал новую операцию.
Хемингуэй много раз пытался найти полковника Ксанти, расспрашивал знакомых журналистов и военных. Однажды корреспондент «Правды» Михаил Кольцов сказал:
– Хочешь взять интервью у Ксанти? Могу устроить.
И такая встреча вскоре состоялась в мадридском отеле «Флорида». Хемингуэй сразу попал под обаяние собеседника. Еще до начала беседы корреспондент спросил, не найдется ли у хозяина вина. В Испании Хемингуэй пристрастился к домашнему красному вину и только у себя в гостинице отдавал предпочтение абсенту.
Ксанти принес кувшин с вином и только один стакан.
– Я не пью. Это у нас семейное – отец тоже капли в рот не брал.
Но внешне лицо разведчика было непроницаемым, он ничем не выдал своего недовольства. Хемингуэй начал задавать вопросы, присутствовавший Кольцов переводил.
– Кто вы, откуда, как вас зовут на самом деле?
– Здесь почти все иностранцы носят псевдонимы. Для всех я – Ксанти, македонский торговец, приехал в Испанию из Турции. Поступил добровольцем в отряд под командованием Дуррути, воевал под Барселоной и Сарагосой. Вскоре стал советником командира, во главе «колонны Дуррути» шел на помощь осажденному Мадриду…
– Как вы оцениваете боеспособность анархистских отрядов? Центральное командование может на них положиться?
Ксанти медлил с ответом. Он не хотел бросить тень на боевых товарищей и настоящего революционера Буэнавентуру Дуррути. Может быть, он вспоминал первую встречу с вожаком. Дуррути тогда сказал: «Ты единственный коммунист в моем отряде. Посмотрим, на что ты годишься. Будешь со мной неотлучно». Ксанти попросил: «На войне бывает свободное время. Разреши мне отлучаться». Командир удивился: «Зачем?» Разведчик объяснил: «Хочу научить твоих бойцов стрелять из пулемета. Они плохие пулеметчики. Надо создать пулеметные взводы». Дуррути долго и внимательно смотрел на Ксанти. Наконец сказал: «Тогда обучи и меня».
С этой встречи они стали друзьями. Когда вождь анархистов погиб, на его похороны вышли сотни тысяч испанцев. Поэтому Ксанти молчал, и тогда за него ответил Кольцов в обычной своей ироничной манере:
– Все анархисты – революционеры-романтики. Время показало, что они больше любят болтать о революции и маршировать на парадах, чем воевать.
Хемингуэй перечислил несколько подвигов, которые приписывали Ксанти, и спросил, правда ли это?
– Кое-что правда. Теперь я редко хожу на задания. Зато могу тщательнее разработать план операции. Готовлю разведчиков и диверсантов – такие специалисты нужны на всех фронтах.
– А правда, что пуля не берет Ксанти?
– К сожалению, берет: я был и ранен, и контужен. Это выдумка родилась, наверное, оттого, что я сразу возвращался в строй.
– Как называется теперь ваша должность?
– Советник по разведке и диверсиям
14-го корпуса.
Беседа продолжалась несколько часов, Хемингуэй все допытывался деталей, хотел знать, как происходит закладка взрывчатки, как осуществляется сам подрыв.
– Это на словах не расскажешь и на пальцах не покажешь, – впервые улыбнулся Ксанти. – В нашем деле много составляющих… Это надо видеть, пощупать.
И он сделал несколько быстрых движений своими сильными пальцами, словно скручивал концы проводов, а затем поворачивал рукоятку магнето.
– Так покажите мне. Пустите меня туда, где этому учат, – попросил Хемингуэй.
Ксанти обещал посоветоваться с командованием, хотя решающее слово было за ним.
Когда американец ушел, Ксанти сказал:
– Он мне не нравится.
– Нам нужно, чтобы он написал правду о нашей борьбе, – объяснил Кольцов. – Эрнест отличный парень, смелый и честный журналист. Покажи ему ваш лагерь. Твои ребята за ним присмотрят.
Ксанти согласился.
В марте 1937 года Хемингуэй был допущен в учебно-тренировочный лагерь, своими глазами видел, как готовят диверсантов.
– А можно и мне на задание? – спросил он инструктора.
– Если Ксанти разрешит, – ответил тот.
Ксанти согласился и на этот раз.
– Только пить ему не давайте, – предупредил он Пепе, командира боевой группы, отправлявшейся в тыл к фашистам.
Десять геррильерос и Хемингуэй перешли линию фронта. Все, кроме журналиста, несли по двадцать килограммов взрывчатки. Несмотря на облегченный рюкзак, журналист едва поспевал за остальными. Цепочку замыкал боец, знавший немного по-английски.
– Почему ты пошел в диверсанты? – спросил его Эрнест.
Тот усмехнулся.
– Дурная кровь, наверное. Мой отец – Борис Савинков, знаменитый русский террорист…
Каких только людей не встречал Хемингуэй в Испании! На стороне республиканцев сражалось много советских бойцов и советников. По другую сторону тоже воевали русские – из белой эмиграции. Отчаянно дрались и те, и эти…
Операция прошла успешно, вражеский поезд с боеприпасами был взорван. Хемингуэй сделал несколько фотоснимков. Журналист зарекомендовал себя отлично, и Ксанти разрешил ему принять участие еще в одной операции – подрыве стратегического моста в горах Гвадаррамы. Именно этот эпизод больше всего запомнился Хемингуэю, он стал основной сюжетной линией будущего романа. А главным героем, конечно же, будет разведчик и диверсант, такой, как полковник Ксанти. Но он будет американцем, решил Хемингуэй. Его герой – Роберт Джордан – начал приобретать реальные черты.

На всех фронтах
Разведчик не лжет без надобности. Он просто не говорит всей правды. Человек, которого все называли Ксанти, действительно приехал в Испанию из Турции. Он действительно начинал воевать в отряде анархистов под командованием Дуррути, вскоре стал его советником. Затем Ксанти возглавил разведывательно-диверсионную группу при центральном командовании республиканской армии.
Хемингуэй так никогда и не узнал, что полковник Ксанти – это советский разведчик, осетин по национальности, майор Хаджи-Умар Мамсуров.
Хаджи-Умар родился в 1903 году в простой крестьянской семье. Убеждения мальчика сложились под влиянием дяди – большевика Саханджери Мамсурова. В 1918 году пятнадцатилетний Хаджиумар уже воевал в Красной армии. С 1919 года был связным и разведчиком партизанских отрядов. После установления Советской власти на Кавказе учился в Коммунистическом университете трудящихся Востока, окончил Военно-политическую школу, в тридцатые годы поступил в Военно-политическую академию им.Толмачева. Он много читал, любил историческую литературу, зарубежную классику. Ценил живопись и архитектуру, разбирался в археологии. Русский язык знал в совершенстве, свободно говорил на нескольких языках народов Кавказа. Впоследствии быстро овладел испанским.
С 1936 году Мамсуров работал в военной разведке. А потом была Испания. После поражения республиканцев наши советники, бойцы и офицеры вернулись на родину. Мамсуров получил досрочно звание полковника, был награжден орденами Ленина и Красного Знамени. Вернулся и военный советник, разведчик Артур Спрогис – тот самый инструктор учебно-тренировочного лагеря диверсантов. Приехал в СССР и Пепе, командир группы геррильерос, а на самом деле польский коммунист Антоний Хруст. Приехал на свою беду – он сгинул в сталинских лагерях. Репрессии не обошли и семью Мамсурова – был арестован и расстрелян как троцкист его знаменитый дядя.
Во время советско-финской войны 1939-1940 годов Мамсуров командовал особой лыжной бригадой 9-й армии. Он умело использовал методы противников-финнов: его бойцы-лыжники совершали стремительные рейды по вражеским тылам, выполняли разведывательные задания.
Между двумя войнами Мамсуров руководил отделом «А» Разведывательного управления (активная разведка), одновременно учился на курсах усовершенствования комсостава Военной академии им. Фрунзе.
Во время Великой Отечественной войны Мамсуров выполнял особо важные задания на самых опасных участках фронтов, организовывал и координировал партизанское движение, командовал дивизиями и корпусами. Опыт разведчика помогал ему. При этом его штаб часто располагался в зоне ружейно-пулеметного обстрела; случалось, он сам вел своих солдат в атаку. Пули и осколки не щадили командира – Мамсуров получил пять ранений, после которых всегда быстро возвращался на фронт. Он был награжден множеством орденов и медалей, удостоен звания Героя Советского Союза. На параде Победы генерал-лейтенант Мамсуров командовал батальоном сводного полка 1-го Украинского фронта.
После войны Хаджи-Умар Мамсуров окончил Высшую военную академию им. Ворошилова, служил на командных должностях, а в 1957 году вернулся в разведку на должность первого заместителя начальника ГРУ Генштаба. Он был в числе создателей спецназа ГРУ.
Мамсуров скончался в 1968 году и похоронен на Новодевичьем кладбище.

Бессрочный договор
Прототип литературного героя ненадолго пережил автора. Мамсуров, конечно, читал «По ком звонит колокол», но вряд ли полностью отождествил себя с Робертом Джорданом. Зато Испанию тех лет словно увидел снова.
Советские люди знали о гражданской войне в Испании то, что им позволяли узнать. Даже Михаил Кольцов и Илья Эренбург – очевидцы тех событий – могли рассказать лишь часть правды.
Советские идеологи не без колебаний разрешили публикацию романа. Он не укладывался в разрешенную схему: хорошие «красные» – плохие «белые». Но и запретить книгу о героях-республиканцах, к тому же такого заслуженного и знаменитого автора, было бы просто неприлично.
Многие страницы романа Хемингуэя ошеломили советского читателя. Вот рассказ о том, как франкисты истязают в застенках героиню романа, возлюбленную Роберта – Марию. Рассказ с другой стороны баррикад: республиканцы в маленьком городке расправляются с фашистами и их сторонниками – их забивают цепами для молотьбы, даже молящегося священника.
Неудивительно, что товарищ Роберта – подрывник Кашкин застрелился, оказавшись в окружении: «Он был ранен и не захотел сдаваться в плен», – объясняет Джордан партизанам. Главный герой давно сделал свой выбор, но горькие раздумья не покидают его. Он спрашивает советского журналиста Каркова о репрессиях в СССР. Корреспондент разражается целой тирадой:
«– Мы против индивидуального террора, – улыбнулся Карков. – Конечно, мы против деятельности преступных и террористических организаций. Ненависть и отвращение вызывает у нас двурушничество таких, как Зиновьев, Каменев, Рыков и их приспешники. Мы презираем и ненавидим этих людей… Но все-таки можно считать, что метод политических убийств применяется довольно широко… мы казним и уничтожаем выродков, накипь человечества. Их мы ликвидируем. Но не убиваем. Вы понимаете разницу?
– Понимаю, – сказал Роберт Джордан».
Он солгал. Он этого не понимал, а вернее, не принимал. Потому что на самом деле разницы между убийством и ликвидацией нет. И прототип журналиста Каркова – Михаил Ефимович Кольцов – скоро сам убедился в этом: его арестовали уже в конце 1938 года и расстреляли по вздорному обвинению в шпионаже в 1940-м, в год выхода романа «По ком звонит колокол».
Внутренний драматизм личности Роберта Джордана в том, что он вынужден мириться с жестокой несправедливостью «своих», потому что война – это не время для дискуссий и поисков правды.
Герой романа, отчасти списанный с советского разведчика, и погибает как-то очень по-советски: раненый, лишенный возможности отступить с партизанами, он остается прикрывать их отход ценой собственной жизни.
…Контрразведчик Филипп Ролингс из пьесы Хемингуэя «Пятая колонна» – своего рода предшественник Роберта Джордана – говорит в финале: «Впереди пятьдесят лет необъявленных войн. Я подписал договор на весь срок».
Колокол все звонит и звонит.

Сергей МАКЕЕВ: www.sergey-makeev.ru, post@sergey-makeev.ru. http://www.sovsekretno.ru/magazines/article/2680

---