Шикарный бюст русской разведчицы
Одни говорят, что разведка это не женское дело, поскольку представительницам прекрасной половины трудно хранить тайны. По своей природе они слишком эмоциональны, больше доверяют чувствам, чем логике, и плохо разбираются в политике и военном деле. Другие видят силу женщин-разведчиц как раз в их слабостях. А еще в искусстве перевоплощения, которым они владеют куда лучше, чем мужчины. Кто прав? Пытаясь найти ответ, я всматриваюсь в лицо своей собеседницы Елены Косовой. Она была первой советской женщиной, которая работала в ООН. И никому в голову не могло прийти, что она в то время являлась разведчицей. У нее на счету десятки удачных операций, большинство из которых до сих пор не рассекречены. И ни одного провала. Но мировую известность она снискала отнюдь не как разведчица и даже не как жена резидента внешней разведки Николая Косова, а как... скульптор. Ее работы сегодня — в лучших музеях разных стран. Она лепила Маргарет Тэтчер, Брежнева, де Голля, Кеннеди и… даже своих коллег-разведчиков. Именно разведка научила ее запоминать лица и видеть в человеке то, что скрыто от посторонних глаз.
“В нашей разведке женщина не приманка”
Из “оперативного досье” “МК”:
— В годы войны я мечтала пойти на фронт, даже записалась на снайперские курсы, — начинает свой откровенный рассказ Елена Александровна. — Увидела как-то объявление, что принимают юношей и девушек в высшую военную школу МГБ. Я тогда не знала, что это и есть школа разведки. Папа был командующий внутренними войсками МВД, и он был против моего решения. Говорил: “Ну что тебе там делать? Это не женский путь. Ты что, подвигов захотела?”. Но переубедить ему меня не удалось.
— И чему вас учили в школе разведки?
— В основном иностранным языкам. У нас на группу из 5 человек было 6 преподавателей английского, причем почти все профессора. Требовали так, что я не могла продохнуть. Мы слушали американское радио, учились быстро записывать... Нам полгода не давали значения английских слов, которые мы запоминали: отрабатывали вначале одно только произношение. Но когда мы приехали в США, я была разочарована. Как только начинали говорить, все понимали, что мы приезжие. Благо что мы не были нелегалами, и даже по легенде мы представлялись русскими, иначе наш английский грозил бы провалом.
— Почему так вышло?
— Потому что учили мы английский по Джеку Лондону, по другим классикам. Контрольные делали по экономическим текстам, которые изучают в Англии только определенные типы (их называют “котелки”). Вот представьте, если я сейчас в магазине скажу продавцу: “Не будете ли вы настолько любезны, чтобы дать мне вот эту корочку хлеба. Я вас заранее благодарю”. Что он подумает? То-то. А нас примерно так учили. И, помню, в Штатах хозяин одной лавки мне сказал: “А вы на каком языке вообще разговариваете?”. Это он так пошутил. Потом добавил, мол, не берите в голову. Но как не брать? Нам пришлось спешно осваивать язык разговорный.
— В Америку вы были командированы Центром вместе с мужем?
— Да, когда я окончила школу, мы поженились. Я работала в отделе “В” Комитета информации (так тогда называлась внешняя разведка) и вела американское направление. И вдруг нас с мужем в 1949 году посылают в командировку в Штаты, обоих в качестве русских корреспондентов ТАСС. Приезжаем в Нью-Йорк, а начальник ТАСС (он, конечно же, понимал, кто мы и откуда) говорит, мол, штат переполнен. И чтобы освободить место для меня, ему придется уволить негритянку, у которой трое детей. Я отказалась. И потом я стала работать в представительстве СССР при ООН. У меня была надежная легенда, что я закончила какой-то институт тихоокеанских отношений, являюсь специалистом по защите прав женщин и т.д. Помню свое первое появление в ООН. Меня принял первый зам. секретаря международной организации. К моему удивлению, он заговорил со мной на чистейшем русском языке. Да на таком красивом! Оказалось, что был сыном китайского посла в Петербурге и там заканчивал университет. Я ему сразу понравилась — худенькая, симпатичная, бойкая, сообразительная, с отличным чувством юмора. И если наши предложили меня на первую ступень политического офицера, то он прислал свое заключение, что берет сразу на вторую, повыше. И я сразу стала получать в ООН зарплату, как наши мужчины. А поручили мне африканский участок по несамоуправляемым территориям. И я выступала с докладами, делала анализ и вообще выполняла свою официальную работу так, что никто не мог придраться.
— Вы были первой советской женщиной в ООН?
— Да. Помню, об этом сразу написали все газеты. Когда мне дали отдельный кабинет, дверь туда не закрывалась. Все без конца заходили, как в зоопарк, чтобы поглазеть на меня. И я тогда среди наших была единственной, кто водил машину (научилась тайком от папы еще в юности).
— А в разведчицы брали только таких вот, как вы, — симпатичных девушек?
— Никакого отсева по внешним данным не было. Но действительно, все женщины-разведчицы, которых я знала, были очень интересной наружности. Наверное, это совпадение.
— А перед вами Центр часто ставил задачу очаровать кого-то?
— Никогда. Вообще многие считают, что женщина занимает в разведке особое место главным образом как соблазнительница. Что ее используют как наживку. И что если она идет на встречу с информатором, то будет применять свои чары. Уверяю вас — наши к таким методам не прибегали. Может быть, потому, что в этом просто не было необходимости. Мы работали с таким количеством людей, что всегда могли выбирать информаторов. Но попытки мужчин-иностранцев подойти ко мне поближе, конечно, были. Помню, стал захаживать один француз, пригласил на ланч. Я в ответ: “С удовольствием!”. И пришла. С мужем. (Смеется.)
|
— Вам приходилось самой вербовать?
— Нет, мне давали готовых информаторов. И обычно это были женщины. Общение двух дам, их “случайные” встречи в кафетерии, магазине, парикмахерской ни у кого не вызывают подозрения. Как-то меня пригласил резидент и сказал, что мне предстоит вести конспиративную связь с ценным источником. Эта женщина работала в делегации одной из европейских стран при ООН. Нам удавалось обмениваться с ней информацией, даже когда она в торговом центре спускалась на эскалаторе вниз, а я на соседнем поднималась вверх. Одно рукопожатие, дружеское объятие — и шифровка у меня. Благодаря этой связи Центр регулярно получал информацию, касающуюся позиций стран НАТО по глобальным мировым проблемам.
— Кто еще был в числе ваших информаторов?
— Многие эпизоды не рассекречены, и я не могу о них говорить. К тому же там были задействованы американцы, которых и сейчас можно вычислить по моим описаниям. Скажу лишь, что я постоянно поддерживала связь с американкой, работающей в важном государственном ведомстве. Когда с ней встречалась, была предельно собранной. Любая оплошность могла дорого обойтись даже не столько мне, сколько ей.
— Это ведь был период “холодной войны”, так что все американцы, наверное, на вас смотрели искоса?
— Вообще американцы — очень славный народ, и они похожи на нас, русских. Они относились к нам с теплотой. Когда узнавали, что мы русские, так душевно принимали! Но это я говорю именно о простых людях, а на уровне правительства все было иначе. Готовилась атомная война, и мы знали достоверно, что примерно в апреле 49-го США хотят скинуть на Россию бомбу. И перед нами стояла задача ни много ни мало спасти родину, так что мы не могли ни о чем другом думать. Американская контрразведка лютовала. За каждым человеком из Союза неотступно следили. Были введены драконовские меры по перемещению советских дипломатов, число которых сократили до минимума — оставшимся запрещалось даже покидать город.
В Нью-Йорке я работала не на технической работе, а на оперативной. Была связником в группе Барковского (как раз он занимался атомной бомбой). Он мне давал поручения — скажем, напечатать письмо в перчатках, в другом районе бросить в определенном месте, с кем-то встретиться.
— Это
случалось каждый день?
—
Конечно нет, по мере надобности. Помимо этого,
помню, у оперативного секретаря нашей резидентуры
что-то случилось. Ее спешно отправили на родину. А
мне поручили выполнять ее функции. Для этого мне
пришлось научиться печатать на машинке.
—
Секретные донесения печатали дома?
— Что вы! Дома нельзя было держать вообще никаких компрометирующих вещей. Мы никогда не говорили о нашей работе и вообще ни о чем таком с мужем. Если ему надо было знать, удачно ли я выполнила задание, я, вернувшись домой, слегка кивала ему головой. Мы научились понимать друг друга без слов, только по глазам. Так что даже если была прослушка, нас бы не раскололи.
— Где находилась резидентура?
— В советском посольстве. Наша комната (где был радист) находилась на верхнем этаже, и чисто теоретически нас могли слушать со стороны крыши. Потому всегда подстраховывались. Использовали шифры.
Я на машине из ООН ежедневно ездила вечером в резидентуру. И каждое утро у меня так же начиналось. Кстати, я и перед нашими советскими гражданами, работающими в посольстве, была закрыта. Официально я отвечала там за архив экономического отдела.
— То есть параллельно вели как бы еще одну жизнь, третью?
— Даже четвертую (если семейную учесть, а я ведь старалась быть хорошей хозяйкой). А еще я была массовиком-затейником для дипломатов. Организовывала самодеятельность, пела, танцевала. Но тогда сил на все хватало. Может быть, потому что я в семье такой воспитывалась… У меня отец был генералом, брат генерал, и муж тоже стал генералом. А сама я старший лейтенант. (Улыбается.) Но чувство патриотизма всегда давало мне столько энергии
— На
грани провала часто были?
— Это
весьма относительно. Ведь в разведке каждый день
сопряжен с риском в той или иной степени. Иногда
опасность подстерегала там, где и не ожидаешь.
Помню, у меня как-то ночью случился необычный
сердечный приступ (мы тогда снимали дачу в 120 км от
Нью-Йорка). Муж вызвал доктора, но прислали
полицейскую “скорую помощь”, которая была
поблизости. Там сразу поняли, что у меня со
щитовидкой проблемы, и решили меня срочно
госпитализировать. Но мне ведь ни в коем случае
нельзя было в американскую больницу
— Почему?!
— Есть такое понятие, как “токинг драг”. Что-то вроде детектора лжи, только человека раскалывают с помощью лекарственных препаратов. Дают таблетки, и он отвечает на любые вопросы. Потому нам, разведчикам, запрещалось проходить даже медобследование без присутствия наших докторов.
Справка "МК"
— Какое
задание вам больше всего запомнилось?
— Наш
нелегал (такой как Штирлиц) как-то должен был
встретиться с сотрудником диппредставительства. Он
уже выехал, но пришла телеграмма из Москвы, в
которой говорилось, что ни в коем случае нельзя
допустить эту встречу. А тут за всеми нашими наружка
была. Только за мной американская контрразведка не
следила. Так что пришлось ехать мне. Хотя вообще
запрещалось покидать город, я прорвалась. К подобной
встрече вообще готовятся дня три. Смотрят, в какой
ресторан человек зайдет, где его можно проверить,
нет ли за ним хвоста. Но у меня не было на все это
времени, на “маршруте” я его не смогла перехватить и
приехала на место самой встречи. Это был крайний
вариант, к которому можно было прибегнуть в самых
критических случаях. И вот из кустов выходит парень
кудрявый. Я сразу поняла — наш! И он почувствовал,
что произошло что-то, и отошел в сторону. А тут идет
тот, к кому наш Штирлиц приехал. Я ему даю понять,
мол, встреча отменяется. Он сначала ни в какую — как
так! Едва убедила. А наш Штирлиц вскочил в автобус и
три дня по стране ездил, чтобы убедиться, что за ним
слежки нет.
— Прослушивающие устройства, всевозможные диктофоны и видеокамеры вы использовали?
— Нет, ничего такого не было. Донесения обычно мне передавали в таких маленьких капсулах (в виде кинопленки). В моем “Бьюике” была пепельница. В случае опасности я нажимала кнопку, и капсула сгорала в течение минуты. Как-то раз я ехала в другой штат, везла донесение. И тут меня в тоннеле неожиданно остановил полицейский. Я уже приготовилась сжечь капсулу, но он сказал, что на дороге затор и нужно немного обождать. Переволновалась я тогда сильно. В другой раз я нарушила правила дорожного движения. Думала, что все, пропала (а мне муж перед этим в кино, где у него была встреча с агентом, отдал эту штучку, чтобы я отвезла куда надо). И снова приготовилась сжечь донесение, хотя оно было весьма важным. Но тут говорю полицейскому: “А где у вас улица невест?” — она действительно была поблизости. Он мне: “А вы что, невеста, едете на свадьбу? Ну тогда не буду задерживать вас, но впредь не нарушайте”. Вообще каждый раз что-то случалось. Это было романтично, интересно. Мы тогда сами были молодые — и нам все это нравилось.
“Лепить
я начала в 50 лет”
— Почему вы решили уйти из разведки?
— В 30 лет я узнала, что жду ребенка. Это все меняло. Я решила посвятить себя ему. Мама моя была больная, помочь некому. Да и вообще я бы никому не доверила сына. К тому же я не хотела рожать в Штатах. Ведь по местным законам ему тогда пришлось бы служить в американской армии.
|
— Я была
уверена, что разведчики связаны навсегда…
— Никакой кабалы нет. Я пришла и попросила отпустить меня года на три. А мне в Центре предложили уволиться, а потом, если захочу, вернуться, когда будет угодно. Я так и не вернулась.
— Вы никогда не жалели, что ушли из разведки?
— Нет. К тому же разведка навсегда осталась в моей жизни — я ведь была женой разведчика… И когда мы с мужем жили в Голландии, частенько замечала за собой слежку. Нас тогда подозревали: муж в Штатах был корреспондентом, а в Голландии он уже в качестве дипломата… Так ведь не бывает. Но вообще мне часто приходилось ему помогать. Если были на приеме, он просил подойти к такой-то паре, познакомиться, разговорить и т.д. Но это была для меня уже не работа, а помощь близкому человеку. В Москве мы никому не говорили, что он разведчик. Все думали, что просто в КГБ работает. Вели нормальный образ жизни и старались ничем не отличаться от других. Так полагалось.
— А когда открыли в себе талант скульптора?
— Это произошло неожиданно, когда мы жили в Венгрии. Муж был представителем КГБ СССР, и у него была сверхважная миссия. Помню, когда мы приехали туда, кто-то из дипломатов обронил, мол, раз СССР прислал Николая Косова, значит, готовится что-то серьезное. А у меня будто взрыв творческий случился. И это, заметьте, в 50 лет. Теперь я всем говорю — не бойтесь искать свое призвание в любом возрасте! Пусть мой пример вдохновит кого-то. Мой венгерский учитель объяснил, что мое творчество — выход накопившихся впечатлений, полученных от разведки. Пожалуй, благодаря ей я научилась быть предельно внимательной, запоминать лица, малейшие детали, видеть в людях внутреннюю духовную суть.
Первой сделала скульптуру Петефи (любимого писателя венгров), ее тут же оценили. Внушили мне, что я прирожденный скульптор. Я вступила в члены Союза художников СССР, но встретили меня там неважно. Слышали, что я из КГБ (а мы же тогда не могли сказать, что на самом деле мы из разведки), и меня сторонились. Уж не знаю, что они тогда обо мне думали. А потом искусствоведы стали говорить, что у меня почерк необычный, мне удается передать внутреннее состояние человека, обо мне стали писать в газетах по всему миру.
— Правда, что вы лепили Маргарет Тэтчер и даже подарили эту свою работу?
— Да, мы встречались с ней. И ей понравилось, как я ее вылепила. Мне было очень приятно.
— Если бы пришлось выбирать между двумя профессиями — разведчицы и скульптора — на чем бы остановились?
— Тогда, в молодые годы, — только разведчица. Я была (и остаюсь) патриоткой и мечтала сделать что-то для своей страны. Но сейчас считаю себя именно скульптором и прошу своих поклонников воспринимать меня именно в этой ипостаси.
— Но следите за новостями в мире разведки? Что думаете про громкий шпионский скандал в Штатах, в котором фигурировала ваша тезка?
— Слежу по мере возможности. И скажу вам, что в разведке все не так, как может показаться. Непосвященный меня не поймет…
— Как вы считаете, роль женщины в разведке сегодня во всем мире возросла?
— Мне сложно судить, что происходит сейчас. Но женщины всегда играли серьезную роль в этом деле. Думаю, ничуть не меньше, чем мужчины. Вот на сегодняшний день рассекречены несколько наших женщин-разведчиц. Но ведь все они выполняли совершенно разные функции и задачи, что говорит о том, насколько широкое понятие самой разведки. Одни разведчицы добывают конфиденциальную информацию, другие обеспечивают безопасность на конференциях, третьи занимаются вербовкой, четвертые... Кому-то приходится бывать, как я люблю говорить, “в горячих окопах холодной войны”, а кто-то успешно трудится на родине. Что касается разведки во всем мире, то в службах разных стран женщин могут использовать в этом деле по-разному. Где-то действительно как наживку.
— Не было желания “сделать” Путина? Он все-таки бывший чекист.
— Именно как коллегу я его и воспринимаю. И, конечно, я бы хотела его вылепить. Но только уже чуть ли не сто скульптур его есть. А его все продолжают лепить и рисовать…
— А кого хотели бы сейчас вылепить?
— Мужа. Тогда, возможно, найдет выход моя грусть, которая все время накапливается. Говорят, время лечит. Нет, оно только разжигает большую тоску. Вот он умер 5 лет назад, и нет такого дня, когда бы я не плакала и не вспоминала о нем. Я иногда смотрю нынешние фильмы и скажу вам — мы не то называли любовью, что называют сейчас. Мы вошли друг в друга так, что я иногда не понимала, кто я ему — мать, жена, дочь. Он был самый дорогой для меня человек, хотя мы, конечно же, иногда ругались. Мы, наверное, из той древнегреческой легенды об андрогине, которого разделили на две половинки.
Ева Меркачева Московский Комсомолец № 25606 от 1 апреля 2011 г.
Русская Мата Хари
В N 23–24 за 2006 г. мы рассказали о генерал-майоре Н. С. Батюшине, которого по праву считают одним из создателей отечественных секретных служб. С началом Первой мировой войны он по-прежнему занимался разведкой и контрразведкой, исполняя должность генерал-квартирмейстера штаба Северного фронта. Предвидя возможность немецкого наступления вдоль побережья Балтийского моря, Николай Степанович заблаговременно позаботился о том, чтобы в портовых городах, которые могли быть захвачены противником, осела наша агентура. Одним из таких агентов, оказавшихся на авансцене тайной борьбы разведок благодаря Батюшину, оказалась загадочная дама, подданная Российской империи, действовавшая в Либаве. Ее без малейшей натяжки можно назвать русской Матой Хари.
Отнюдь не плод писательской фантазии
В СВЯЗИ с тем, что архивы русской разведки во время революционных событий сильно пострадали, установить подлинное имя этой женщины, равно как и многие подробности ее биографии, теперь вряд ли представляется возможным.
В историю великой войны она вошла под именем Анны Ревельской. В Либаве, занятой немцами, ее знали под именем Клары Изельгоф. Кстати, читавшим роман Валентина Пикуля «Моонзунд» образ этой патриотки, безусловно, памятен. Стоит заметить, что Валентин Саввич в работе над «Моонзундом» широко использовал германоязычные источники, включая мемуары руководителей кайзеровской и австро-венгерской спецслужб Вальтера Николаи и Макса Ронге. Писатель не придумал свою героиню и ее судьбу, он лишь украсил некоторыми живописными подробностями реальные события.
Главная заслуга Анны Ревельской состоит в том, что она сыграла поистине выдающуюся роль в срыве германских планов прорыва кайзеровского флота в Финский залив, причем на ее личный счет можно записать гибель целой флотилии новейших германских минных крейсеров, подорвавшихся на русских минах.
Но прежде немного предыстории…
Щедрый подарок британскому Адмиралтейству
27 АВГУСТА 1914 года германский крейсер «Магдебург» в густом тумане налетел на подводный риф около северной оконечности острова Оденсгольм, в 50 морских милях от русской военно-морской базы в Ревеле. «Магдебург» скрытно пробрался в Финский залив с заданием заминировать фарватер, а на обратном пути должен был атаковать и уничтожить дозорные суда и торпедные катера русского Балтфлота.
Все попытки немецкого экипажа снять свой крейсер с рифа до подхода русских кораблей потерпели неудачу. На рассвете капитан «Магдебурга» приказал сжечь секретные документы, за исключением тех, которыми еще предстояло руководствоваться. Поэтому два журнала шифровальных кодов с ключом к их расшифровке так и не были преданы огню. Прежде чем командир корабля приказал своим морякам покинуть крейсер, а минерам — взорвать судно, радист, следуя инструкции, выбросил за борт журнал с шифрами, упакованный между тяжелыми свинцовыми плитками. А вот другой экземпляр в суматохе потерялся…
Русские корабли, подошедшие к месту крушения «Магдебурга», подобрали германских моряков. Затем водолазы занялись тщательным обследованием полузатонувшего кайзеровского крейсера и дна под ним. Теперь предоставим слово Уинстону Черчиллю, который в ту пору был одним из лордов британского Адмиралтейства.
«Русские выловили из воды тело утонувшего немецкого младшего офицера, — пишет Черчилль в мемуарах. — Окостеневшими руками мертвеца он прижимал к груди кодовые книги ВМС Германии, а также разбитые на мелкие квадраты карты Северного моря и Гельголандской бухты. 6 сентября ко мне с визитом прибыл русский военно-морской атташе. Из Петрограда он получил сообщение с изложением случившегося. Оно уведомляло, что с помощью кодовых книг русское Адмиралтейство в состоянии дешифровать по меньшей мере отдельные участки немецких военно-морских шифротелеграмм. Русские считали, что Адмиралтейству Англии, ведущей морской державы, следовало бы иметь эти книги и карты… Мы незамедлительно отправили корабль, и октябрьским вечером принц Луи (имеется в виду первый морской лорд Англии Луи Баттенберг. — А. В.) получил из рук наших верных союзников слегка попорченные морем бесценные документы…»
Германские коды русским взломщикам оказались не по зубам
УВЫ, британские криптоаналитики (специалисты по взлому кодов), добившиеся с помощью предоставленных русскими материалов больших успехов в дешифровке вражеских сообщений, не стали делиться своими достижениями с российскими коллегами, в традиционной манере деятелей Альбиона отплатив союзникам черной неблагодарностью.
Русские дешифровальщики тоже бились над немецкими кодами, но безуспешно. Кайзеровская разведка, имевшая в Петрограде разветвленную агентурную сеть, свившую гнездо даже в Военном министерстве России, была хорошо осведомлена об этих тщетных усилиях.
Из истории с шифровальными книгами «Магдебурга», захват которых русские так и не смогли обратить себе на пользу, германское военно-морское командование, во главе которого стоял напыщенный и самодовольный принц Генрих Прусский (брат кайзера), сделало вывод о слабости российских спецслужб и их неспособности к серьезным операциям. Этот опрометчивый вывод определял стратегию принца Генриха вплоть до конца 1916 года, хотя русский Балтийский флот под командованием талантливых адмиралов Эссена, Непенина и Колчака и преподал кайзеровскому флоту целую серию внушительных уроков с помощью блестяще выполненных минных постановок, простиравшихся буквально до самых германских гаваней…
Женские чары и мужская наивность
ТЕПЕРЬ вернемся в Прибалтику, где действовала Анна Ревельская. Об этой даме известно, что она происходила из обеспеченной русской семьи, владевшей землями в Прибалтике, окончила гимназию и знала несколько языков, включая немецкий. Ее описывают как грациозную и привлекательную женщину, буквально пышущую здоровьем.
Еще весной 1915 года, до начала широкомасштабного немецкого наступления, под именем Клары Изельгоф она устроилась работать кельнершей в портовой кондитерской Либавы, часто посещаемой моряками.
Спустя несколько месяцев немецкие войска заняли Либаву. Сюда перенес свою ставку главнокомандующий германским флотом на Балтике, брат кайзера принц Генрих Прусский. Вслед за грузным гросс-адмиралом перебрались в этот город и чины его штаба, а к либавским причалам встали многие из германских дредноутов. Офицеры кригсмарине стали частенько бывать в кофейне на Шарлоттенштрассе, где подавали отменный кофе, французский коньяк и изысканные пирожные. И вскоре юный немецкий моряк, лейтенант фон Кемпке, командир одной из башен главного калибра с крейсера «Тетис», влюбился в хорошенькую и любезную кондитершу Клару Изельгоф, жившую в одиночестве, причем настолько, что намеревался предложить ей руку и сердце.
Клара разрешила лейтенанту встать на постой к ней на квартиру. Вернувшись однажды из похода, лейтенант случайно застал свою возлюбленную за разборкой всякого хлама, среди которого оказались и различные вещи из обихода джентльменов, включая мужской несессер с набором всякой всячины, даже щипцами для завивки усов. Лейтенант закатил даме сердца сцену ревности. Доведенная до слез кондитерша призналась лейтенанту, что в период нахождения в Либаве русских ее поклонником был офицер российского флота. В порыве великодушия немец простил Клару, ведь слезы ее были так трогательны, а раскаяние — столь искренне…
Не переставая рыдать, дама срывающимся голосом обмолвилась, что русский, в спешке покидая Либаву, забыл на чердаке какой-то портфель из дорогой крокодиловой кожи прекрасной выделки, с чудными никелированными замками и массой карманов, да вот только найти его она почему-то не может. Бережливому немцу очень захотелось получить эту вещицу своего предшественника. Помучив с недельку охочего до «военных трофеев» поклонника, Клара однажды с победным видом вручила ему баул, заметив, что по природной скромности не заглядывала внутрь.
Когда фон Кемпке стал знакомиться с содержимым портфеля, его бросило в жар: там оказались совершенно секретные схемы недавних минных постановок Балтийского флота! Лейтенант представил нечаянно упавшие в руки материалы своему командованию.
В штабе Генриха Прусского, а затем в Главном штабе ВМС Германии их подвергли самой пристальной экспертизе. И пришли к выводу, что схемы, скорее всего, подлинные — именно так расставляли бы минные поля и немцы, если бы намеревались закупорить Ирбенский пролив для врага, оставив узкие проходы для собственных кораблей. Принц Генрих учинил башенному начальнику придирчивый допрос, касавшийся в основном личности его возлюбленной. Ответы лейтенанта, сводившиеся к самым положительным характеристикам Клары Изельгоф, ее симпатий ко Второму рейху и собственным матримониальным намерениям, вполне удовлетворили принца. Он пообещал лейтенанту блистательную карьеру, если с помощью этих схем удастся одна операция, которая, как казалось кайзеровскому стратегу, вполне могла побудить русских поспешить с выходом из войны…
Принц Генрих решил отправить в боевой рейд в Финский залив, руководствуясь схемой русских минных постановок, гордость кайзеровских ВМС — 10-ю флотилию минных крейсеров, спущенных с верфей перед самой войной. 11 вымпелов!
В мышеловке
ДЛЯ проверки надежности маршрута немцы выслали на разведку пару эсминцев, и те благополучно вернулись в базу. 10 ноября 1916 года вся флотилия двинулась по разведанному пути, рассчитывая забросать минами фарватеры Финского залива, Кронштадта и Гельсингфорса и отправить на дно все, что попадется по пути.
Когда все корабли втянулись в обозначенный на схеме русского офицера «безопасный» проход, произошло то, чего немцы никак не ожидали: два миноносных крейсера вдруг подорвались на минах.
Руководитель операции капитан первого ранга Виттинг, отправив в Либаву один из крейсеров с подобранными из воды экипажами, все-таки решил продолжить пиратский рейд, списав подрыв на случайность. Он прорвался в Финский залив, но идти дальше не рискнул и, почти сровняв артиллерийским огнем с землей рыбацкий поселок Палдиски, повернул восвояси.
И тут оказалось, что «безопасный проход» весь забросан минами! И когда русские успели их снова поставить? Из десяти кораблей Виттинга до Либавы сумели добраться только три, остальные подорвались и затонули. Так перестала существовать 10-я флотилия, потерявшая восемь кораблей.
А разведчицы и след простыл…
ПО ВОЗВРАЩЕНИИ из этого обернувшегося ловушкой бесславного пути немцы бросились искать Клару Изельгоф. Они перевернули вверх дном всю Шарлоттенштрассе в ее поисках, но безрезультатно: русской разведчицы и след простыл. В ту самую ночь, когда эсминцы Виттинга рвались к российским берегам через Ирбены, скрытно подошедшая к Либаве подлодка «Пантера» приняла на борт некую пассажирку. Как читатель уже догадался, это была Анна Ревельская…
Дальнейшая судьба этой отважной женщины тонет во мраке революционного лихолетья. Мы не знаем, чью сторону она заняла, когда власть взяли большевики и затем разразилась Гражданская война, осталась ли она в России или эмигрировала. Эта дама осталась в истории разведки абсолютной загадкой, мы не знаем даже ее подлинное имя… Но что невозможно подвергнуть сомнению — это ценность проведенной с ее помощью операции по введению противника в заблуждение, которая по результативности (уничтоженная почти полностью флотилия новейших эскадренных миноносцев кайзеровского кригсмарине) вообще не имеет аналогов в истории Первой мировой войны.
Александр ВАЙС
http://gazeta.aif.ru/online/longliver/111-112/25_01