Развод и девичья фамилия

Официальная, хоть и выполненная от руки, подписка советского гражданина Григория Котлярова о предоставлении развода его супруге Александре, написанная им в мае 1922 года. Несмотря на произвольную форму (отсутствие бланка и печати), документ имеет вполне официальный характер, о чем свидетельствует наклеенная на лицевой стороне гербовая советская марка номиналом в 500 рублей — очевидно, в уплату бракоразводных услуг ЗАГСа. Представленный артефакт — красноречивое свидетельство короткой, но яркой эпохи необычайной свободы нравов 20-30 годов, которую нередко называют «советской сексуальной революцией».

Впрочем, было бы неправильно думать, будто до сексуальной революции 1917 года разводов в России не было. Напротив, некогда эта процедура проходила куда легче, чем даже в наши дни. Например, у язычников-славян развод был делом простым и совершался в течение одного дня. Супруги публично разрывали над проточной водой или над перекрестком дорог полотенце или пояс, после чего муж и жена считались свободными от семейных уз и могли вступать в новый брак. Славяне разводились часто, причем даже ратующее за семейные ценности христианство не уменьшило эту статистику. Кстати, один из первых громких бракоразводных процессов, вошедших в отечественные летописи, оказался как раз развод крестителя Руси Владимира Красно Солнышко и Рогнеды Полоцкой. В конце X века Владимир, известный до

Крещения как «великий распутник» и имевший несколько сот наложниц, посватался к дочери полоцкого князя Рогволода, но получил от неё презрительный отказ. «Не хочу рабынича разути», — сказала князю Рогнеда, а всё потому, что матерью Владимира была простая ключница. В жёны Рогнеду князь взял силой, расправившись со всей её семьёй. Обиды женщина не простила и через несколько лет попыталась убить мужа. Разгневанный князь намеревался собственноручно разделаться с коварной супругой, но сын Изяслав заступился за мать. Развод был неминуем: Владимир выслал Рогнеду с Изяславом из Киева, выделив ей часть завоеванного им Полоцкого княжества. Так в Беларуси появился город Заславль, а Рогволодовичей считают основателями белорусской государственности.

С XI века, после Крещения, брачными отношениями на Руси ведала Церковь: ещё «Устав князя Владимира о десятинах, судах и людях церковных» (около 995 года) передавал в ведение митрополичьего суда многочисленные категории дел, в том числе о незаконных связях, изнасилованиях и о «роспустах» (разводах). Православная церковь разводы осуждала, поскольку рассматривала брак как «вечный союз, заключенный на небесах по воле Бога», но всё же в исключительных случаях признавала возможность его расторжения — как уступку человеческой слабости. Процедура развода была заимствована в ещё более раннем документе — первом письменном своде законов под названием «Устав князя Ярослава о церковных судах». Так вот за самовольный развод с женой Ярослав предлагал наказывать мужа рублем или гривной — причем сумма штрафа отличалась в зависимости от статуса супругов: «Аще же пустит боярин жену великих бояр, за сором ей 300 гривен, а митрополиту 5 гривен золота, а менших бояр гривна золота, а митрополиту гривна золота; а нарочитых людии 2 рубля, а митрополиту 2 рубля». Так что развод на Руси испокон веку был делом в финансовом плане обременительным: сумма, которую получала разведёнка «за сором», совпадала с той, что получал разводящий супругов митрополит. А вот за развод по взаимному согласию штрафовали в зависимости от того, был ли брак венчанным: невенчанным освобождение от брачных уз стоило 6 гривен на двоих, венчанным вдвое дороже — ибо нечего понапрасну труд сановника расходовать. Впрочем, в те годы простой люд на Руси в основном жил в невенчанных семейных союзах, причем церковь такие браки признавала — в отличие от безбрачного сожительства, за которое девиц помещали «в дом церковный», то есть передавали в ведение епископа. Венчание прививалось постепенно: лишь в 1774 году Священный Синод издал указ, угрожающий анафемой тем, кто жил без венца.

Поскольку развод обходился недешево, то мужья частенько вступали во второй брак, не удосужившись уплатить за расторжение первого. Штрафы для двоеженцев предусмотрены не были, но таких мужиков насильно возвращали к прежнему семейному очагу, а их вторых жен отдавали в «дом церковный». Там же оказывались женщины, уличенные в измене или самовольно ушедшие к другому мужчине. Устав запрещал развод, если одного из супругов поразил «лихой недуг». Не рекомендовалось также оставлять жен, которые были изобличены в чародействе и изготовлении зелий – таковых мужьям надлежало воспитывать, т.е. колотить. Кстати, побои, наносимые жене супругом, в условиях патриархата преступлением не считались. Зато жену, которая поколачивала мужа-подкаблучника, на Руси штрафовали на 3 гривны — где, спрашивается, справедливость?

«Устав» предусматривал и законные причины для развода – на их составлении также отразился патриархальный уклад государства, ибо все поводы были связаны только с провинностями жены. Русские женщины даже не догадывались, что в древнем Египте, где царил матриархат, в брачных договорах фиксировалось право жены расторгнуть брак, даже если она просто возненавидит своего супруга. Но на Руси совсем другое дело. Так, мужу надлежало оставить супругу, которая не сообщила о готовящемся покушении на князя. Развод также признавался законным при покушении на убийство мужа или воровстве у него, а также при доказанном прелюбодеянии. Причём супруг признавался прелюбодеем лишь в том случае, если имел на стороне не только наложницу, но и детей от неё. Виновный в этом случае наказывался годом епитимьи и штрафом – и никакого развода. Замужняя женщина считалась прелюбодейкой уже с момента вступления в связь с чужим мужчиной, причём законный супруг имел право тут же бросить изменщицу. Развод разрешался мужу и в том случае, если его благоверная ходила на «пиры, игрища и в бани» с чужими людьми. Здесь вспоминаются сетования обиженной Якобины в эпизоде одного из самых известных советских фильмов о разводе — «Тот самый Мюнхгаузен», снятого по пьесе Григория Горина: «Развод отвратителен не только потому, что разлучает супругов, но и потому, что мужчину при этом называют свободным, а женщину — брошенной».

Иногда мужья отрекались от своей второй половины под довольно неожиданными предлогами. Так, в середине XIV века великий князь Московский Симеон Гордый подал на развод, уверяя, что его жену «испортили» на свадьбе и ночью она «кажется ему мертвецом». Впрочем, второй муж брошенной Евпраксии — князь Федор — ничего такого за женщиной не заметил и благополучно родил с ней четырех сыновей. Разводы на Руси

допускались только в первых двух браках – третий семейный союз церковью в ту пору не венчался. Лишь в XV веке митрополит Фотий разрешил «поимети» третью жену, «аже детей не будет ни от перваго брака, ни ото втораго». К этому времени и у женщин появились, наконец, дополнительные права: они могли бросить супруга, если он перед свадьбой скрыл от нее свое холопское положение – ведь по закону жена холопа тоже становилась холопкой, а к этому ее никто не мог принудить. Кроме того, сборник «Правосудие митрополичье» разрешил супругам разводиться, если один из них был неизлечим. Чуть позже расторгать брак разрешали, «аще муж не лазитъ на жену свою без совета», а также «аще муж на целомудрие своея жены коромолит» – то есть клевещет. При этом, если в семье были дети, супруг должен был оставить им и жене всё своё имущество. Женщина, муж которой в течение трёх лет не возвращался с войны, признавалась вдовой и могла выйти замуж повторно.

Развод разрешался и при постриге одного из супругов в монастырь – этим правом частенько злоупотребляли мужья, насильно заточавшие опостылевшую жену в монастырской келье. Так, например, обошёлся в 1525 году со своей бездетной женой Соломонией великий князь Московский Василий III, несмотря на все «её слезы и рыдания». Княгиня насильно приняла постриг под именем Софьи, а уже спустя месяц Василий праздновал свадьбу с 18-летней Еленой Глинской. Церковь поступок царя не одобрила, а иерусалимский патриарх Марк, как гласит легенда, предсказывал, что если царь женится во второй раз, то жена родит ему «злое чадо», волей которого царство «наполнится ужасом и печалью, кровь польётся рекою, падут главы вельмож, грады запылают». Когда сын от этого брака, Иоанн Васильевич, вошедший в историю под прозвищем Грозный, залил страну кровью, многие сочли это Божьей карой за противный закону развод и нечестивый брак.

К этому времени развод без повода, за который либеральный Ярослав только штрафовал мужей, уже был вне закона. Несмотря на ужесточение законодательства, Иван Грозный многократно превзошел своего отца по части смены жен: первые три супруги царя умерли своей смертью (хотя про вторую — черкешенку Марию — поговаривали, что она была отравлена). После этого Грозный решил жениться снова, однако церковь не венчала четвертый брак. Тогда царь созвал церковный собор, где поклялся, что не успел вступить с третьей женой Марфой Собакиной (знакомая всем как Марфа Васильевна из фильма «Иван Васильевич меняет профессию») в супружеские отношения, поскольку та была больна ещё до свадьбы. Это было маловероятно, поскольку царские невесты проходили тщательный медицинский осмотр. Но собор государю поверил, наложил на него церковное покаяние и разрешил венчаться в четвертый раз. Однако Анна Колтовская, доставшаяся Грозному с таким трудом, чем-то не угодила супругу – не прошло и трех лет, как царь насильно заточил молодую жену в подземную келью схимницы (она, к слову, благополучно пережила своего гонителя на целых 40 лет). Венчаться в пятый раз царю не дали, поэтому новая пассия Иоанна — Марья Долгорукая — была лишь «гражданской» супругой. Впрочем, этот брак закончился после первой брачной ночи — заподозрив, что Мария не была девственницей, озверевший царь на следующий же день привязал её к лошади и утопил обеих в полынье. Вскоре была сослана в монастырь, где и скончалась, шестая жена Грозного — Анна Васильчикова. Седьмую — Василису, вдову дьяка Мелентия Иванова — царь, судя по всему, очень любил, готов был исполнять её прихоти, даже прекратил оргии и гулянья. Но однажды застал царицу в спальне с любовником. Развод был скорым и жестоким: на окраине Александровской слободы вырыли яму, в которую опустили 2 гроба — в одном полюбовник Иван Девлетев, а в другом живая, связанная, с заткнутым ртом Василиса. Лишь восьмой жене царя, Марии Нагой, довелось невредимой пережить своего мужа-деспота.

По мере того как церковь продолжала сужать круг допустимых для законного развода причин, насильная отправка неугодных жен в монастырь становилась самым распространенным способом расторжения брака.

 Однако благочестием отличались далеко не все монахини-разведёнки. «Монастыри в Московии очень многочисленны, но девицы там редки, много вдов, а всего более жен, разведённых с мужьями. Однако ж в этих монастырях не очень-то процветает неуклонное соблюдение священных уставов. Ограды монахинь не запираются никакой решеткой, ни запором. Следовательно, этот любопытный пол, не сдерживаемый никаким законом затворничества, принимает к себе мужчин и, отстояв свою службу на клиросе ещё до рассвета, своевольно шатается по городу везде», — писал австрийский дипломат, барон Августин Мейерберг.

С 1700 года развод в России мог быть совершён только Священным Синодом. А пока по всей стране опостылевшие друг другу супругу ломали голову, под каким бы благовидным предлогом церковь могла бы их развести, у казаков — донских, малороссийских и запорожских – бракоразводный процесс был прост и быстр. Например, на Дону, чтобы развестись, казак выводил свою пассию в Круг и трижды повторял: «Ты мне больше не жена». После этого из Круга мог выйти любой другой казак и накрыть разведенную полой своего кафтана — если женщина не сопротивлялось, то считалось, что она вновь вышла замуж. После этого местный поп мог совершить обряд венчания, но и без него женщина считалась замужней.

Глобальные Петровские реформы начала XVIII века не обошли и семейное право. С 1722 года священников обязали регистрировать все акты гражданского состояния, а также запретили венчать лиц старше 80 лет, ибо «брак от Бога установлен для продолжения рода человеческого, чего от шлющего за 80 надеяться весьма отчаянно». С этого времени процедура развода была еще сильнее усложнена, а расторжение брака по взаимному согласию и вовсе запретили. Зато у жён, наконец, появилась реальная возможность избавиться от мужа-тирана, обвинив его в жестоком обращении. Впрочем, даже в этом случае супругов не разводили, а только разлучали — т.е. отделаться от деспота можно было, а выйти замуж во второй раз нельзя. Законной причиной для развода стало сумасшествие, осуждение на вечные каторжные работы или ссылка, которые автоматически приравнивалась к «гражданской смерти», а также нехристианская вера одного из супругов.

Сам император-реформатор тоже не избежал развода. Петр I в первый брак вступил в 17 лет по настоянию матушки Натальи Нарышкиной – семейный союз с Евдокией Лопухиной считался залогом поддержки стрелецких войск. Но буквально через год в молодой семье начался разлад: интересов мужа Евдокия не разделяла, умом не блистала, да и свекровь невесткой была недовольна, поскольку Лопухины союзниками оказались ненадёжными. Евдокия, пока ее всемогущий муж занимался государевыми делами и тешился с Анной Монс, тоже завела сердечного друга – майора Степана Глебова. Позднее на допросе связи этой она не отрицала и была выпорота кнутом. Глебова долго пытали, выбивая показания в заговоре против царя, а затем посадили на кол. Царицу отправили в Ладожский монастырь, а через 7 лет перевели в Шлиссельбург. Евдокия Лопухина пережила и Петра I, и его вторую жену, и сына, и даже внука Петра II. Последний, кстати, освободил её из заключения, выделил денежное содержание и восстановил в правах.

Уважительной причиной для развода в петровские времена впервые была признана неспособность одного из супругов к брачному сожительству, однако импотенцию

 приходилось доказывать. Например, в июле 1727 года некая Матрёна из села Покровское обратилась к протопопу с прошением о разводе. Женщина сообщила, что была выдана замуж за однодворца Григория Губина, но по сей день «сопряжения с ним не имеется, понеже де у его Григория естества нет». Григорий был вызван к протопопу и поклялся, что не имел сношений с женой «того ради, что естество малое». Он даже обещал дать Матрене свободу, но архиерей не удовлетворился добровольным признанием обоих супругов и наложил резолюцию: «Сей сказке не верить, покамест не освидетельствуют того естества подлинно». Так что Григорию пришлось продемонстрировать свое «малое естество» святым отцам. Подозрительность пастыря была не напрасной, поскольку симуляции случались, и нередко.

Но все-таки основной причиной, по которой церковь в синодальный период (с 1700 по 1917 годы) допускала разводы, было прелюбодеяние. Невозможность разойтись по другому поводу нередко толкала супругов на слежку и скандалы. Этой участи не смогли избежать даже самые знатные и достойные люди. Известно, например, что Александр Суворов в челобитной в Духовную консисторию писал о своей жене так: «Сперва оная Варвара, отлучась своевольно от меня, употребляла тогда развратные и соблазнительные обхождения, неприличные чести её, как, презрев закон христианский и страх Божий, предалась неистовым беззакониям явно с двоюродным племянником моим С. – Петербургского полка премьер-майором Николаем Сергеевым сыном Суворовым, таскаясь днём и ночью, под видом якобы прогуливания, без служителей, а с одним означенным племянником одна по дворам, пустым садам и другим глухим местам…». Однако консистория не сочла прогулки женщины, которая, к слову, была моложе мужа на 20 лет, по глухим местам достаточным основанием для развода. Александр Васильевич с присущим ему упорством продолжал писать святым отцам о «бесчинствах» своей супруги. Но для доказательства прелюбодеяния нужны были показания свидетелей, а таковых у Суворова не было. Поэтому в разводе полководцу отказали – по слухам, после личного вмешательства Екатерины II. В ту пору посмеивались, что императрица, официально сделавшая фаворитизм важным государственным институтом, просто издевалась над Суворовым, не давая тому развестись с развратной женой, о которой сплетничали обе столицы. Тогда обиженный полководец просто отослал от себя супругу с сыном, которого отказался назвать родным, а дочь, которую всё же признал, упек в Смольный институт с категорическим запретом на общение с матерью. Кстати, если бы официальный развод Суворовых состоялся, то Варваре Ивановне, как виновной стороне, не только запретили бы вступать в новый брак, но также могли постричь в монастырь или наказать плетьми.

«Чтобы влюбиться, достаточно и минуты. Чтобы развестись, иногда приходится прожить 20 лет вместе», — говаривал горинский Мюнхгаузен. Действительно, нередко разводные тяжбы по причине прелюбодеяния в России длились годами – вторая сторона просто подавала аналогичный встречный иск. Торг шел из-за права вступить в повторный брак, которое предоставлялось только потерпевшему супругу. Но бывало и так, что муж или жена просто из принципа не желали давать свободу своей второй половине, хотя ни о каких чувствах речи уже не шло. Опять же, как в бракоразводном процессе Якобины и Карла Иеронима:
— О чём это она?
— Барона кроет.
— И что говорит?
— Ясно что: «подлец», говорит, «псих ненормальный, врун несчастный»…
— И чего хочет?
— Ясно чего: чтоб не бросал.
— Логично.

Невозможность получить законный развод привела к тому, что в XVIII веке среди низших слоев российского населения получили хождение «разводные письма» — они не имели юридической силы, но все же придавали расставанию супругов видимость приличия в глазах окружающих. Супруги подписывали эти письма друг для друга, после чего нередко вступали в новый «брак», который не признавался законом и церковью, но принимался друзьями и родственниками. В 1730 году Синод осудил эту практику и пригрозил нарушителям штрафом и анафемой, но отвращение к опостылевшему супругу оказывалось у многих сильнее. Так, в 1732 году супруги Коростылевы по решению Синода были биты плетьми за «самовольно совершенное разлучение от сожительства друг с другом». После этого несчастных обязали жить вместе.

Людям знатным приходилось ещё сложнее: они были на виду и разводное письмо их устроить не могло. Тем временем Синод всё реже удовлетворял прошения о

 разводе, а его процедура была обставлена множеством унизительных моментов. Эта ситуация во всех подробностях описана в романе Льва Толстого «Анна Каренина». Развестись в полном смысле слова, с оформлением соответствующих документов, Карениным не пришлось. Обманутый муж, Алексей Александрович, не мог требовать развода по причине физических недостатков или безвестного отсутствия супруги. Каренину оставался только развод на основании прелюбодеяния. Адвокат сообщил, что «улики должны быть добыты прямым путем, то есть свидетелями, поскольку протопопы в делах этого рода большие охотники до мельчайших подробностей». Алексей Александрович, будучи человеком порядочным, не мог пойти на такую низость и отказался возбуждать судебный иск. В итоге Анна стала гражданской женой Вронского, но потеряла возможность видеть сына – при всем благородстве её бывшего мужа в те времена даже он не мог допустить, чтобы «падшая женщина» общалась с его ребенком. От Анны отвернулись почти все друзья и родные. Положение жены, оставившей мужа, было невыносимым – чем все закончилось в романе Толстого, прекрасно известно.

Развод в России был не только сложен, но и дорог. Абсурдность этой ситуации описана Львом Толстым в пьесе «Живой труп». Ее сюжет восходит к реальному уголовному процессу 1896 года: молодая дворянка Екатерина Гимер (или Гиммер) была осуждена к ссылке в Енисейскую губернию «за двоемужество». Муж Екатерины, Николай Гимер, был уволен со службы за пьянство. После того как он окончательно спился и перестал не только содержать, но и навещать семью, Екатерине пришлось поступить акушеркой в больницу. Здесь она полюбила сослуживца Чистова. Молодые люди мечтали обвенчаться, но между ними стоял первый муж Екатерины. Собственно, Николай был не против, но обеспечить развод он не мог: даже при признании им любой вины, включая прелюбодеяние, процесс требовал больших денег, а их не было ни у кого из участников этого треугольника. Тогда Екатерина убедила мужа совершить фиктивное самоубийство. Николай согласился, однако афера была раскрыта. Суд приговорил мужа и жену к ссылке в Сибирь. Причем осужденные должны были сами оплатить дорогу и конвой — в противном случае им предстояло идти пешком «по этапу», а слабое здоровье Екатерины не позволяло надеяться, что она дойдет до Енисейской губернии живой. На счастье супругов, об их злоключениях узнал известный юрист Анатолий Кони. По его ходатайству приговор был пересмотрен и заменен годом тюрьмы. Кстати, мало кто знает, что сын Екатерины и Николая Гимер — Коля — вошел в историю под партийным псевдонимом Суханов, был известным революционером-меньшевиком и ярым критиком Ленина (восторженные отзывы Николая Суханова о первом легальном праздновании Первомая в России в 1917 году читайте в истории «Праздник несбывшихся надежд»). В июле 1930 года он был арестован по обвинению в контрреволюционной деятельности, и приговорён к 10 годам тюрьмы. В том же 1930 году Екатерина Павловна Гимер в своем бедном домике на окраине Щелково приняла цианистый калий. Она умерла так и не сумев развестись с Николаем Гимером.

О том, сколь трудно было добиться расторжения брака в дореволюционной России, свидетельствует и статистика: так, во всей империи в 1880 году было зафиксировано всего 920 разводов, в 1890 году — 942. Для лиц императорской фамилии и высшей аристократии разрешение на брак и, соответственно, на развод давал не Синод, а лично император. Заметим, что Николай II, давая разрешение на брак и развод, руководствовался в основном внешней и внутренней политической конъюнктурой. Таким образом, в 1914–1916 годах в связи с ухудшением ситуации в империи ряд великих князей и княгинь получили возможность легализовать свой брак или развод. Опять же вспоминается эпизод все из того же фильма Марка Захарова: «Будучи в некотором нервном перевозбуждении, герцог вдруг схватил и подписал несколько прошений о разводе со словами: «На волю, всех на волю!».

Впрочем, на волю всех отпустил не герцог, не царь, а большевики! Коренные изменения в российское семейное право были внесены практически с первых дней советской власти. Большевики считали, что брак – это ни что иное, как экономическое рабство женщины. Социализм же давал ей возможность участвовать в общественном производстве, что должно было привести к заключению браков, основанных на «индивидуальной половой любви». Сам Ленин, отмечая, что «формы брака и общения полов в буржуазном смысле не дают удовлетворения», предсказывал, что «в области брака близится революция, созвучная пролетарской». И он не ошибся — период с 1918-го до середины 30-х годов многие называют эпохой советской сексуальной революции, которая узаконила целый ряд запрещенных в царскую пору индивидуальных, в том числе сексуальных, прав и свобод. Действительно, в первое послереволюционное десятилетие Советская Россия переживала пик не только политического, но и духовного раскрепощения. Превратившемуся в одночасье в гегемона пролетариату хотелось открыто говорить не только о справедливом распределении средств производства, но и об отношении полов. Так что Октябрь 1917-го вместе с диктатурой рабочих породил и новую мораль.

Уже 18 декабря 1917 года, т.е. всего спустя пару месяцев после революции, вступил в силу Декрет «О гражданском браке, детях и ведении книг об актах гражданского состояния», который провозглашал легитимными только гражданские браки, а церковное венчание объявлял частным делом брачующихся, т.е. необязательным и не имеющим никаких правовых последствий. Впрочем, заключенные ранее церковные браки все же признавались действительными, перезаключать их не требовалось. Для регистрации советской пролетарской семьи отныне не нужно было согласие родителей или разрешение начальства, никакого значения не имела и  принадлежность супругов к какому-либо сословию, национальности или религии. Кроме того, был отменен запрет на брак между лицами, состоявшими в дальнем родстве. Однако Декрет не допускал семейные отношения между лицами, не достигшими установленного законом возраста (16 лет для женщины и 18 лет для мужчины), между родственниками по прямой линии, лицами, уже состоящими в браке, а также с умалишенными.

Еще один декрет — «О расторжении брака» — вступил в силу с нового 1918 года. Он предусматривал полную свободу развода не только по обоюдному согласию супругов, но даже по заявлению одного из них. Бракоразводные дела отныне рассматривались не Священным Синодом, а местными гражданскими судами всего за полчаса. При обоюдном желании развестись муж и жена могли и вовсе обратиться в отдел записей браков, после чего в специальную книгу вносилась запись о расторжении и выдавалось соответствующее свидетельство. В случае одностороннего желания расторгнуть брак судья единолично принимал соответствующее постановление. Достаточно вспомнить скоротечные брак и развод Остапа Бендера с гражданкой Грицацуевой, описанные Ильфом и Петровым в конце 20-х годов. Остап женился на «знойной женщине» как только узнал, что у неё есть вожделенный стул, – никакого срока на обдумывание своих намерений молодым в ЗАГСе не давали. Сколько времени потребовалось «бриллиантовой вдовушке» на развод, история умалчивает, но, судя по всему, тоже немного. По прибытии в Черноморск Великий Комбинатор размышлял: «Сейчас я, кажется, холост. Еще недавно старгородский ЗАГС прислал мне извещение о том, что брак мой с гражданкой Грицацуевой расторгнут по заявлению с её стороны и мне присваивается добрачная фамилия О. Бендер». Ни согласие, ни даже присутствие мужа на бракоразводном процессе не понадобилось.

И граждане не замедлили воспользоваться предоставленной свободой.  Народные судьи Усть-Медведицкого округа сообщали в 1921 году: «Наблюдается более интенсивное предъявление исков о расторжении брака без всякой основательной причины, а просто по одному только чисто животному увлечению, ибо в законе нет никакого ограничения в этом отношении». Президиум губернского совета народных судей Вологодского судебного округа указывал на большое количество разводов, использовавшихся крестьянством «исключительно в корыстных целях». Отдел юстиции Смоленского губисполкома отметил злоупотребления, граничащие с преступлениями, на почве разводов: «Мужчины при такой свободе имеют возможность обольстить и сделать несчастными какое угодно количество девушек, поочередно прибегая к бракам и разводам неопределённое число раз».

Церковь, разумеется, поначалу активно сопротивлялась претворению указанных декретов в жизнь. Так, Собор церковных иерархов 1917-18 годов принял постановление в защиту своего права регистрировать и расторгать браки: «Брак, освященный Церковию, не может быть расторгнут гражданскою властью. Такое расторжение Церковь не признает действительным. Совершающие расторжение церковного брака простым заявлением у светской власти повинны в поругании таинства брака«.

Однако к третьей сессии иерархи и сами решили расширить список поводов для расторжения брака: к прежним четырем причинам (прелюбодеяние, добрачная неспособность, ссылка с лишением прав состояния, безвестная отлучка) добавились уклонение от православия, неспособность к брачному сожительству, посягательство на жизнь, здоровье и честное имя супруга, вступление в новый брак при существовании брака с истцом, неизлечимая душевная болезнь, сифилис, проказа, злонамеренное оставление супруга. Уже тогда член Поместного собора Н.Г. Малыгин предупреждал: «Не губите деревни принятием этой статьи, там эта статья совершенно неприменима. Если принята будет эта статья, то в деревне хоть каждый день разводись». А представитель отдела церковной дисциплины А.И. Июдин заявил, что свобода разводов приведет «к служению антихристову». Поборник христианства Июдин даже не подозревал, какая сексуальная свобода в скором времени обрушится на страну. Ещё меньше подозревал он, каким гонениям будет подвергнута сама православная церковь.

Советская власть, как и обещала, одной из первых в мире узаконила формальное равенство женщин и мужчин во всех сферах жизни: в доступе к работе, образованию, социальным услугам и благам. Идею о равенстве полов подхватили многие мыслители той поры — Константин Циолковский так и вовсе довел её до абсурда, заявив, что при коммунизме люди будут бесполыми. Эмансипации советских женщин во многом способствовала, в том числе, облегченная процедура развода. Принятый в 1918 году Кодекс законов РСФСР еще больше упрощал бракоразводный процесс: по взаимному согласию он происходил в ЗАГСе, а по заявлению одного из супругов – в суде, где дела слушались без участия заседателей, а в случае неявки обоих супругов заочно. Никаких доказательств распада семьи от разводящихся не требовалось, женщина при разводе получила право вернуть себе девичью фамилию.

Следующий шаг к освобождению (читай – раскрепощению) советских женщин от экономического ига предприняли Наркомздрав и Наркомюст, легализовавшие в 1920 году процедуру искусственного прерывания беременности в медицинских учреждениях – в этом смысле большевики опять оказались пионерами, опередив передовую Европу. Этот документ серьёзно повлиял на эмансипацию российских женщин, позволив им самим контролировать собственную сексуальность и фертильность. Заметим, что введение бесплатного аборта в больнице с обеспечением «максимальной безвредности» для здоровья было спасением для многих жительниц молодого советского государства, живших в нужде, страдавших от сложностей быта и отсутствия постоянного партнёра. Так, в 1925 году 60,4% женщин, сделавших аборт в Ленинграде, объясняли свой поступок именно крайней нуждой.

А вот дальше началась настоящая вакханалия. До «Декрета о сексе» дело, к счастью, не дошло, но вопрос о пролетарской половой морали широко обсуждался даже на страницах партийной прессы. Общественное сознание с восторгом приняло яркий и раскрепощенный женский образ, подобный тому, который изображен на знаменитой картине французского художника Делакруа «Свобода на баррикадах». Однако «первая леди» Советской России — Надежда Крупская — мало подходила на роль секс-символа новой эпохи. Замена быстро нашлась — яркая фигура Александры Коллонтай, о чьих многочисленных любовных похождениях и романах ходили легенды и которая всерьез увлекалась теориями феминизма, оказалась подходящей кандидатурой. Будучи наркомом государственного призрения в первом Советском правительстве (что делает её первой в мире женщиной-министром), Коллонтай приняла самое активное участие в разработке декретов о браке и разводах.

Коллонтай организовала и возглавила так называемый Женотдел в партии, который, по её замыслу, должен был сосредоточить в своих руках рычаги государственной эмансипационной политики. Главная советская феминистка, которую на Западе прозвали «валькирией революции», предлагала спасать женщин от экономического рабства путем их освобождения от «быта» — т.е. снятия ответственности за рекреационные функции и социализацию детей, от привязанности к мужчине, по крайней мере, к конкретному мужчине. Александра Михайловна считала необходимым отказаться от традиционных форм семейной жизни в пользу включения женщин в производство. По её разумению, прекрасная половина советского общества должна приносить пользу государству в целом, а не его отдельной ячейке под названием семья. В этой связи Коллонтай предлагала заменить домашний труд женщин общественным сервисом, а заботу о детях передать государству. Другими словами, представительница слабого пола в раннем советском обще­стве позиционировалась, в первую очередь, как работница, наемная труженица вне дома и лишь затем, если время останется — как супруга, мать и хранительница семейного очага.

Эффект разорвавшейся бомбы имела фраза Коллонтай о том, что «для классовых задач пролетариата совершенно безразлично, принимает ли любовь форму длительного и оформленного союза или выражается в виде проходящей связи». Поддержанные массами, эти идеи породили лозунги типа «Брак – пережиток прошлого!», «Любовь – буржуазное излишество!». Дошло до того, что сам глава Наркомпроса Анатолий Луначарский заявил: «Любви нет, а есть физиологическое явление природы, и телячьи нежности тут решительно ни при чем». Проще говоря, самое тонкое и светлое из всех чувств, на которое только способен человек, новая власть заменила грубым инстинктом спаривания. Героиня рассказа Александры Коллонтай «Любовь трёх поколений», комсомолка Женя, на секс смотрит без буржуазного лицемерия: «Они (половые партнёры) мне просто нравились, и я чувствовала, что нравлюсь им… Всё это так просто. И потом, ведь это ни к чему не обязывает. Я не понимаю, мама, что тебя так волнует? Если бы я себя продавала или если бы меня изнасиловали – это другое дело. Но ведь я шла на это добровольно и охотно. Пока мы друг другу нравимся – мы вместе; пройдёт – разберёмся. Ущерба нет никакого». Многие советские женщины вслед за раскрепощенной комсомолкой Женей преобразились не только внутренне, но и внешне: наделенные новыми правами и свободами, гражданки страны советов не без удовольствия облачились в шляпки, фильдеперсовые чулки и шелковые блузки.

Не удивительно, что уже в начале 20-х годов в стране стали безудержно плодиться общества типа «Лига свободной любви», чьи активисты бегали по улицам голыми и пропагандировали секс без разбора. В 1924 году вся страна живо обсуждала демонстрации московского общества «Долой стыд!», члены которого – как мужчины, так и женщины – появлялись на улицах и ездили в трамваях совершенно нагие, украшенные только лентами через плечо с лозунгом «Долой стыд!». Причем общества эти были совершенно легальны и, судя по всему, были одобрены с самого верху. Иначе как объяснить тот факт, что одним из идейных вдохновителей обнаженных пролетариев был прибывший в Петроград в одном с Лениным опломбированном вагоне Карл Радек, лично возглавлявший в 20-е годы колонны раздетых у стен священного Кремля. А в Крыму подобным «натуризмом» всерьез увлекалась кровавая комиссарша Роза Землячка. Говорят, даже Сталин однажды принимал такой голый парад. Художница Наталья Северцова-Габричевская так рассказывала о реакции прохожих на подобные марши: «Кто-то хохотал до слёз, кто-то плевался. Старухи крестились, говоря: «Апокалипсис! Конец света!» и растерянно спрашивали у прохожих: «Что ж это? И нас заставят раздеться?». Мальчишки в полном восторге бежали за демонстрантами следом». Михаил Булгаков записал в дневник в сентябре 1924 года: «Новость: на днях в Москве появились совершенно голые люди (мужчины и женщины) с повязками через плечо «Долой стыд». Влезали в трамвай. Трамвай останавливали, публика возмущалась». Сохранились свидетельства того, как в Краснодаре совершенно голый оратор кричал с трибуны: «Долой мещанство! Долой поповский обман! Мы, коммунары, не нуждаемся в одежде, прикрывающей красоту тела! Мы дети солнца и воздуха!». Однако вечером на том же месте прохожие лицезрели поваленную трибуну и избитого оратора.

Явно симпатизировал обществу «Долой стыд!» и главный пролетарский поэт Владимир Маяковский. Известно, что когда «бесстыдные» агитаторы со своей «просветительской» миссией прибыли в Симферополь, их повсюду сопровождал именно «бунтарь, главарь, горлан». Впрочем, сам Владимир Владимирович при этом не обнажался, а гордо шествовал в белоснежном костюме в окружении голых мамзелей. Влюбчивому Маяковскому весьма импонировала вся эта сексуальная свобода, он принял её с тем же восторгом и энтузиазмом, что и революцию — достаточно вспомнить странный тройственный союз поэта с семейством Осипа и Лили Брик. Кстати, сама муза Маяковского и всего русского авангарда вполне справедливо вошла в историю и как один из ярчайших символов раскрепощенной женщины и советской сексуальной революции.

Герберт Уэллс, посетив Петроград осенью 1920 года, рассказал о своих впечатлениях о советских нравах на страницах книги «Россия во мгле»: «В городах, наряду с подъемом народного просвещения и интеллектуальным развитием молодежи, возросла и ее распущенность в вопросах пола. Тяжелая нравственная лихорадка, переживаемая русской молодежью, — единственное темное пятно на фоне успехов народного просвещения в России». Впрочем, нравственная лихорадка поразила советскую молодежь еще раньше. По

 одной из версий, в первом Уставе Российского Коммунистического Союза молодёжи (РКСМ) от 1918 года имелся пункт такого содержания: «Каждая комсомолка обязана отдаться любому комсомольцу по первому требованию, если он регулярно платит членские взносы и занимается общественной работой». Считается, что автором этого документа был Оскар Львович Рывкин (будет арестован и расстрелян в 1937 году). Сторонники этой версии также утверждают, что упомянутый скандальный пункт в комсомольском уставе действовал до 1929 года, пока не была принята его вторая редакция. Сразу оговоримся, что доказательств наличия этого пункта в вышеуказанном документе нам найти не удалось. В версии Устава за 1925 год, куда были внесены некоторые дополнения и изменения, это странное положение не упоминается. Так что, скорее всего, это была просто позднесоветская байка, которая вполне удачно вписывалась в объяснение причин, по которым советское общество 20-х годов в вопросе сексуальной раскрепощенности давало 100-очковую фору любой другой стране.

Не меньше споров вызвал и другой, не менее одиозный документ, датированный февралем 1918 года — Декрет Саратовского Губернского СНК об отмене частного владения женщинами, который вместе с обобществлением земли и орудий труда постановил национализировать ещё и женщин. Указ отменял «право постояннаго владения женщинами от 17 до 30 лет», объявлял их «достоянiемъ всего трудового народа», которым может воспользоваться каждый мужчина «не чаще четырехъ разъ за неделю и не более 3-хь часовъ». Одни советские историки категорически отрицают существование этого нелепого документа, другие упоминают лишь вскользь, третьи уверены, что он вполне созвучен морали того времени. Как оказалось, декрет действительно существовал – его оригинал хранится в архиве УФСБ РФ по Орловской области. Однако он был фальшивкой, сфабрикованной владельцем саратовской чайной Михаилом Уваровым. 28 февраля 1918 года его опубликовали «Известия Саратовского Совета», причем по форме и стилистике он полностью соответствовал стандартным большевистским декретам: название, преамбула, 19 пунктов, призывы, ответственные органы. Предполагается, что таким образом остроумный Уваров хотел высмеять нигилизм местных анархистов в вопросах семьи и брака. За свою шутку Михаил заплатил сполна: через несколько дней группа неизвестных разграбила чайную, а его самого убила. 15 марта та же газета опубликовала заметку, в которой говорилось, что расправа над Уваровым осуществлена отрядом анархистов как «акт мести и справедливого протеста» за клевету на Самарскую Федерацию анархистов и издание от ее имени пасквильного, сексистского и порнографического декрета.

Впрочем, убийство Уварова уже не могло остановить тиражирования декрета: с необычайной быстротой пасквиль стал распространяться по стране. Весной 1918 года он был перепечатан многими газетами: одни редакторы публиковали его как курьёзный документ в разделе анекдотов, другие пытались им дискредитировать анархистов, а через них и Советскую власть (анархисты в то время выступали в союзе с большевиками). Заметки такого рода вызвали широкий общественный резонанс. Большевики, левые эсеры, максималисты, анархисты резко осудили публикацию пасквиля, посчитали, что он «натравливает темные, несознательные массы населения против Советской власти». Однако процесс распространения фальшивки вышел из-под контроля властей, стали появляться различные ее варианты. Так, «декрет», появившийся во Владимире, вводил национализацию женщин с 18-летнего возраста: «Всякая девица, достигшая 18 лет и не вышедшая замуж, обязана под страхом наказания зарегистрироваться в бюро свободной любви». Кое-где на местах чересчур ретивые большевистские начальники принимали липовый «декрет» за подлинный и в пылу «революционного» усердия начинали его реализовывать. В некоторых источниках встречается информация о том, что в феврале 1919 года Ленин получил жалобу неких Кумысникова, Байманова, Рахимовой на Комитет бедноты деревни Медяны Чимбелевской волости, который распоряжался судьбой молодых женщин, «отдавая их своим приятелям, не считаясь ни с согласием родителей, ни с требованием здравого смысла». Впрочем, позже выяснилось, что и над Ильичом кто-то подшутил: Кумысникова, Байманов и Рахимова в Медянах никогда не проживали.

Позже «Декрет об отмене частного владения женщинами» взяли на вооружение белогвардейцы. Приписав его авторство большевикам, они начали широко использовать документ для пропаганды против Советской власти. Декретом «стращали» крестьян и противники коллективизации, говорили, что те, кто вступит «будут спать под одним общим одеялом». О фальшивке узнали даже за рубежом: в сознание западного обывателя усиленно внедрялся стереотип большевиков, как разрушителей семьи и брака, сторонников национализации женщин. Впрочем, этот стереотип был не так уж далек от правды. Если хозяин самарской чайной предлагал сделать женщин общественным достоянием в шутку, то известная коммунистка Софья Смидович в газете «Правда» говорила об этому уже всерьез: «Нынешняя мораль нашей молодежи в кратком изложении состоит в следующем: каждый, даже несовершеннолетний, комсомолец и каждый студент «рабфака» имеет право и обязан удовлетворять свои сексуальные потребности. Это понятие сделалось аксиомой, и воздержание рассматривают как ограниченность, свойственную буржуазному мышлению. Если мужчина вожделеет к юной девушке, будь она студенткой, работницей или даже девушкой школьного возраста, то девушка обязана подчиниться этому вожделению, иначе её сочтут буржуазной дочкой, недостойной называться истинной коммунисткой…». Нарушительниц правил новой коммунистической морали осуждали на комсомольских собраниях. Однако многие

 комсомолки приводили в ответ слова большевички Александры Коллонтай: «Женщина теперь сама сможет выбирать себе мужчину», и парировали, что если мужчины будут принуждать их к соитию, то они выйдут их комсомола. Однако смелых, готовых дать отпор было не так уж и много, поскольку половое воздержание стали приравнивать к мещанству – ну разве какая-нибудь комсомолка хотела прослыть мещанкой? А то ведь еще и обидный вопрос задать могут «Ты случайно не из института благородных девиц?»

Половой вопрос в 20-е годы стоял едва ли не на государственном уровне. Судите сами: «Тезисы о коммунистической морали в области брачных отношений», сформулированные Коллонтай, были опубликованы в 1921 году в популярном журнале «Коммунистка», а книги советского психолога Арона Залкинда о половом воспитании в ту пору выпускались просто гигантскими тиражами. В открытых источниках нередко встречается забавная по сегодняшним меркам картинка, содержание которой опять же сводится к тому, что каждая порядочная комсомолка должна идти навстречу половым стремлениям комсомольца.

Когда впервые появился этот рисунок, неизвестно. Как выяснилось, это иллюстрация к некоему сборнику, в котором были опубликованы сценарии агитационных комсомольских спектаклей. Один из этих сборников даже представлен в качестве экспоната в музее-квартире С.М. Кирова в Санкт-Петербурге. Причем развернута брошюра именно на этой странице. Рядом с наглядной иллюстрацией описание мизансцены: «Играет «Яблочко». На сцене два комсомольца с плакатами. Девушка идет и садится на скамейку, не глядя на комсомольца. «Яблочко» обрывается. После молчания комсомолка обращается к комсомольцу, кончая разговор словом «Идём». Комсомолец радостно вскакивает, обнимает ее. Музыка опять играет «Яблочко». Они скрываются». Наверняка спектакль на такую резонансную тему имел просто ошеломительный успех.

Стоит ли удивляться, что сексуальное насилие вскоре стало нормой поведения в среде рабочей молодежи: пролетарии цинично демонстрировали отрицание всякой морали через надругательство над другими членами общества, и в особенности над женщинами. «Крылатый эрос революции» тогда широко воспевался революционными поэтами-бунтарями, вызывая брожение не только в головах, но и в штанах, что привело к появлению различных течений и теорий,

посвященных семейно-половым вопросам. Следствием всех этих идей стала легитимация самых одиозных форм брака и семьи – от гомосексуальных и тройственных союзов до коммун, в которых добровольно жили 10–12 человек, ведя совместные хозяйство и половую жизнь, не разделяясь при этом на постоянные пары. Так, комсомолец завода «Серп и молот» писал в журнал «Смена»: «Половой вопрос просто разрешить в коммунах молодёжи. Мы живём с нашими девушками гораздо лучше, чем идеальные братья и сёстры. О женитьбе мы не думаем, потому что слишком заняты, и, к тому же, совместная жизнь с нашими девушками ослабляет наши половые желания. Мы не чувствуем половых различий. В коммуне девушка, вступающая в половую связь, не отвлекается от общественной жизни. Если вы не хотите жить, как ваши отцы, если хотите найти удовлетворительное решение вопроса о взаимоотношении полов, стройте коммуну рабочей молодёжи».

Очень скоро все это сексуальное разнообразие власти заклеймят непманским угаром и постараются забыть как дурной сон, но в начале 20-х Александра Коллонтай не без удовлетворения отмечала: «Такой пестроты брачных отношений еще не знавала история: неразрывный брак с устойчивой семьей и рядом преходящая свободная связь, тайный адюльтер в браке и открытое сожительство девушки с её возлюбленным, брак парный, брак втроем и даже сложная форма брака вчетвером». Не случайно именно Коллонтай (наравне с Цеткин) приписывают авторство «теории стакана воды», которая заключалась в отрицании любви и сведении отношений между мужчиной и женщиной к инстинктивной сексуальной потребности, которая должна находить удовлетворение без всяких «условностей», так же просто, как утоление жажды (заняться сексом просто, как выпить стакан воды). Согласитесь, при переходе от теории «стакана воды» к практике указ о легализации абортов выглядит не просто логичным, но и жизненно необходимым – в стране и без сексуальной революции к середине 20-х годов было более 4 миллионов беспризорников.

Официально разрешенная с самого верха, сексуальная свобода, как считается, едва не оставила молодую советскую республику без проституток: «жриц любви» заменили «знакомые», которым не нужно было платить.

 Так, председатель пионерского суда в рассказе Пантелеймона Романова «Суд над пионером» заявляет: «Любовью пусть занимаются и стихи пишут нэпманские сынки, а с нас довольно и здоровой потребности, для удовлетворения которой мы не пойдём к проституткам потому, что у нас есть товарищи. Лучше хулиганом быть, чем любовь разводить». Товарищ Коллонтай записала искоренение проституции в перечень завоеваний политики эмансипации: «Проглотив семейно-брачные формы собственности, коммунистический коллектив упразднил и проституцию».

Действительно, половая свобода в Советской Республике удивительным образом сочеталась с нетерпимым отношением к проституции, которая оценивалась как побочный продукт патриархата. «Ночных бабочек» отправляли в специальные учреждения и лечили с помощью «трудотерапии», ибо сам Ленин предлагал «возвратить проститутку к производительному труду, найти ей место в общественном хозяйстве». Вот только результаты перековки «жриц любви», мягко говоря, не вполне соответствовали прилагаемым усилиям. В 1922 году слушатель Института красной профессуры И.И.Литвинов записал в дневнике: «2 часа ночи, я очутился на Тверской… В море огней утопают кафе, бойко торгующие всю ночь. В них поют, играют и танцуют. Весело… Вокруг них на панелях ютятся проститутки-неудачницы, до поздней ночи не нашедшие покупателей своих ласк».

На таком вот непростом социальном фоне с невероятным разнообразием форм семейной жизни 21 мая 1922 года принял непростое решение о разводе Григорий Васильевич Котляров – автор бракоразводной подписки, представленной в нашей коллекции артефактов. Несмотря на вполне разборчивый почерк, приведем содержание этого артефакта:

«Я, гражданин Григорий Васильевич Котляров, жительствующий в городе Краснодаре по Кирпичной улице, дом №43, квартала №97, даю эту подписку жене своей Александре Ивановне Котляровой, проживающей по Кирпичной улице, дом 43 квартала 97, в том, что ввиду полного предоставления ей быть свободной от брачных уз и семейного сожительства со мною. И что она, Александра Ивановна Котлярова, по своему добровольному согласию с настоящего времени и на будущее время не должна значиться моей женой, согласно моего отреченья от нее и согласия с её стороны и данной мной подписки этой разводной записи».

Из текста мы узнаем, что супруги Котляровы проживали в Краснодаре по адресу Кирпичная улица, дом 43 квартала 97. Улица с таким названием и дом №43 существуют в Краснодаре и сейчас (те именно или нет, неизвестно), а 97-й квартал теперь, судя по всему, называется «Поселок кирпичного завода», городские власти обещают его в скором времени реконструировать и благоустроить. В 1922 году это, скорее всего, был район, заселенный рабочей молодежью. Трудно сказать, по какой причине решили разорвать брачные узы супруги Котляровы — то ли объявленная свобода нравов потянула одного из них на сторону, а другой не смог простить измены (формулировка про отреченье от жены косвенно может свидетельствовать как раз в пользу этой версии), то ли новая советская мораль вскружила голову и вынудила отказаться от брака, как пережитка прошлого, а, быть может, просто не сошлись характерами. Как бы то ни было, решение о расставании было взаимным, обе стороны, судя по содержанию документа, были добровольно согласны на развод и претензий друг к другу не имели. Подписка составлена Григорием Васильевичем в произвольной форме, не на казенном бланке отдела актов гражданского состояния (будущего ЗАГСа), а на простом листе бумаги — вполне возможно, для заявлений о разводе в ту пору стандартных формуляров еще не было, поэтому Григорий отрекался от супруги столь вольным способом. Между тем, свидетельства о браке и разводе уже тогда печатались на специальных бланках, как и записи о регистрации и расторжении брака в книге актов гражданского состояния.

Несмотря на всю простоту бракоразводной процедуры, стоила она немало — судя по всему, госпошлина за развод в то время соответствовала номиналу непочтовой гербовой марки, которая приклеена к лицевой стороне нашего артефакта, т.е. составляла 500 рублей. Напомним, гербовые фискальные марки для оплаты различных государственных сборов и налогов, которые крепились на документы, выдаваемые административными учреждениями, выпускались в нашей стране с 1875 года. А сам гербовый сбор был установлен еще указом Петра I в 1699 году. Этим указом было введено принудительное употребление для написания деловых бумаг, актов и документов особой гербовой бумаги. Разница между продажной ценой этой бумаги и расходами государства по её изготовлению и составляла сумму гербового сбора, которая шла в казну. Позже, когда объём документации, облагаемой гербовым сбором, значительно возрос, разрешалось составление документов на обычной бумаге, с оплатой гербового сбора заранее приобретёнными гербовыми марками. В советской России такие марки впервые выпустили как раз в 1922 году, они были многоцветные, крупнее царских и не имели зубцов. В верхней части располагался герб РСФСР с серпом и молотом посредине. Всего в РСФСР было три эмиссии гербовых марок. В нашем случае к подписке приклеена марка самого первого выпуска, но, почему-то с обрезанным нижним краем. В обрезанной части осталась надпись «денежными знаками 1922 года». Заметим также, что приклеенная марка перечеркнута, что может означать, что она уже недействительна.

Вне зависимости от того, было ли решение супругов Котляровых о разводе поспешным, их все равно развели, времени на раздумье в раскрепощенной Стране Советов никто не давал. Но довольно скоро бракоразводная процедура в СССР будет существенно усложнена, а потом и вовсе окажется, что в СССР секса нет. Отрезвление происходило постепенно. Сначала идеи главной советской феминистки, поначалу принятые новой властью с воодушевлением, начали получать отпор. Дело в том, что размаху сексуального разгула в СССР начал поражаться даже сам Ленин. «Хотя я меньше всего мрачный аскет, но мне так называемая новая половая жизнь кажется разновидностью доброго буржуазного дома терпимости», — писал Ильич незадолго до смерти. На его глазах государство первой в мире пролетарской диктатуры превращалось в гигантский бордель. В одной из бесед с Кларой Цеткин Ленин заметил, что теория «стакана воды» — «совершенно не марксистская» и сверх того – противообщественная: «Как коммунист, я не питаю ни малейшей симпатии к теории «стакана воды», хотя бы на ней и красовалась этикетка «освобожденная любовь». Вдобавок она и не нова, и не коммунистична. Вы, вероятно, помните, что эта теория проповедывалась в изящной литературе, примерно в середине прошлого века, как «эмансипация сердца». В буржуазной практике она обратилась в эмансипацию тела». Сама Цеткин тоже была против, чтобы марксизм во всем мире ассоциировался с половой распущенностью.

Не удивительно, что вскоре под статьями Александры Коллонтай стали публиковаться примечания редакции о том, что материал публикуется в дискуссионном порядке. Журнал «Молодая гвардия» начал прямо критиковать теорию сексуальности. После того, как коллега Коллонтай по Женотделу, Полина Виноградская, написала статью «Вопросы морали, пола, быта и тов. Коллонтай», в которой обвинила подругу в анархизме, мелкобуржуазности, «жоржсандизме», назвав ее коммунисткой «с солидной дозой феминистского мусора», Александра Михайловна поубавила феминистский пыл. Впрочем, сама Виноградская немногим ранее столь же убедительно писала о многоженстве и многомужестве как о вполне допустимой практике — в СССР многие «перековывались» из раскрепощенных дамочек в законченных моралисток буквально в одночасье. Так что со второй половины 20-х годов власти начали постепенно изживать завоевания сексуальной революции – стремительный рост числа матерей-одиночек и беспризорников, венерических заболеваний (лечить их тогда, кстати, еще не умели), женского суицида, количества изнасилований требовали принятия срочных мер. К тому же не следует забывать, что между революционными риториками о равенстве женщин и мужчин и их воплощением существовали значительные расхождения. У строящегося советского государства просто не было достаточных ресурсов для осуществления объявленных программ по освобождению матерей от быта и ответственности за воспитание детей.

Началась и планомерная деэротизация советского общества: из продажи стали изымать ставшие необычайно популярными порноснимки (с 1929 года их запретят совсем), журналы эротического содержания, фильмы, пропагандирующие свободную любовь (например, картину «Третья Мещанская (Любовь втроем)» о жизни двух мужчин и одной женщины, основанный на реальных событиях). Все эти пикантные свидетельства эпохи сексуальной революции просто исчезли. Их, сгорая со стыда, спрятали столь надежно, что и по сей день найти трудно. «Партия в последующем очень негативно относилась к тому периоду, когда пропагандировала сексуальную свободу, распущенность. Достать снимки, протоколы и документы об обществе «Долой стыд!» труднее, чем какие-то документы НКВД. Фотографии демонстраций на Красной площади, – а их несколько десятков, – они так упрятаны в архивы партии, что до них трудно докопаться, некоторые вывезены за рубеж», — писал исследователь Сергей Агарков.

Как указывалось в статье, это были выдержки из брошюры «Революция и молодежь», составленной Коммунистическим университетом им. Я. Свердлова. Ее автором был уже упоминавшийся нами Арон Залкинд, который, в отличие от идеологов свободной любви, выступал против частой смены партнёров, утверждая, что половая неразборчивость граждан может обернуться вырождением нации. Брошюра начиналась следующими словами: «Оздоровление изуродованной половой жизни нам нужно начать, конечно, в первую голову с детей, организм которых ещё вполне гибок, вполне доступен здоровым воспитательным воздействиям. Именно с раннего детства начинает грубо искажаться половое содержание современного человека, и в раннем же детстве надо этот гнилостный процесс предупредить». Другими словами, Залкинд уже сомневался, что большевикам удастся остановить «гнилостный половой процесс» у почувствовавшего вкус распутства пролетариата, и предлагали спасать хотя бы детей. Нравственную практику, отвечающую перечисленным заповедям, Залкинд считал наиболее способствующей действенному участию в социалистическом строительстве, радостному труду и учению. Если же, полагал психиатр, у молодого человека все-таки появятся не основанные на глубокой симпатии и революционной целесообразности сексуальные желания, то «все элементы окружающей среды (общественно-классовое мнение, партэтика, профэтика, классовая дисциплина) должны их пресечь в корне, затормозить, переключить, перевести на другие, классово-творческие пути».

Отношение к сексуальной свободе стало кардинально меняться после того, как в 1926 году в прессе поднялась волна по так называемому Чубаровскому делу – случаю группового изнасилования 40-ка рабочими 20-летней крестьянки Любы Беляковой, приехавшей учиться в Ленинград (случай произошел в Чубаровом переулке на Лиговке – отсюда название дела). Среди насильников оказались в основном комсомольцы и кандидаты в члены ВКП(б). Состоялся суд, в ходе которого обвиняемые заявили, что они живут по устоявшемуся в обществе принципу «Женщина — не человек, а всего лишь самка». «Самым скверным является то обстоятельство, что этот ужасный случай не представляет собой в нашей жизни никакого особого преступления, ничего исключительного, он — всего лишь обычное, постоянно повторяющееся происшествие», — отмечали освещавшие процесс газеты. Газеты не преувеличивали: в 1926 году только лишь Московским судом было рассмотрено 547 случаев изнасилования, в 1927 году — 726, в 1928-ом — 849.

Во время дачи показаний на суде один из свидетелей изнасилования на Лиговке не мог понять вопроса прокурора, почему же он никого не позвал на помощь, а один из насильников и вовсе утверждал, что

преступления как такового не было, разве что акт совершался без согласия женщины. Преступники заявили, что взяли девушку «поиграть», но не убили же — а комсомолка должна отвечать на пролетарские желания. «Чубаровское» дело получило такой широкий общественный резонанс, что грозило срывом планов индустриализации страны. Поэтому вместо обычных 5 лет, которые давали за подобные преступления, шестеро насильников были приговорены к расстрелу, остальные получили длительные сроки отсидки. Изнасилование, тем более групповое, получило статус антисоциального и антисоветского акта, подрывающего доверие к социалистическому порядку. Ну а у самого явления насилия над женщинами появилось свое наименование — «чубаровщина».

Казалось бы, после этого советское законодательство о семье должно было существенно ужесточиться. Но нет! В том же 1926 году в СССР после всенародного обсуждения был принят новый Кодекс о браке, семье и опеке (КЗоБСО), который объявил легитимным так называемый фактический брак. Юридическая регистрация семейных отношений при этом не отменялась, но стала как будто и необязательной — ведь фактический

союз, а попросту сожительство, было приравнено к оформленному в ЗАГСе браку. Поэт Демьян Бедный на это метко съехидничал: «На кой же нам черт регистрировать брак, если можно и так». Эти перемены вполне ожидаемо привели к правовой неопределенности: ведь новый Кодекс не регулировал ситуации одновременного существования нескольких сожительств у одного лица. Но и это не все: новый закон совсем отменил расторжение семейного союза в судебном порядке, полностью передав эти функции ЗАГСам. Последствия этой реформы не заставили себя долго ждать: к 1931 году СССР завоевал первое место в мире по количеству разводов. Гордиться было нечем. Большевикам пришлось признать, что утверждение об отмирании семьи при социализме было большой ошибкой.

Начавшееся ужесточение моральных норм сказалось, в первую очередь, на отношении к абортам. В 1926 году эту процедуру запретили делать женщинам, забеременевшим впервые или перенесшим эту операцию менее

 полугода назад. Попутно началась агитационная кампания против абортов, в ходе которой осуждался эгоизм нерожавших женщин, вред операции для здоровья. Следующим шагом по пути ограничения доступности аборта стало введение платы за эту операцию. Дело закончилось принятием 27 июня 1936 года постановления «О запрещении абортов», которое предусматривало уголовную ответственность за криминальное прерывание беременности как для самой женщины, так и для врача, и всех лиц, выполнявших посреднические функции. Помимо прочего, этот документ усиливал уголовное наказание за уклонение от уплаты алиментов (лишение свободы на срок до двух лет) и усложнял процедуру развода. С этих пор расторжение брака подразумевало обязательный вызов супругов в ЗАГС для установления причины их разлада и возможного примирения. При этом повышалась сумма оплаты госпошлины (каждый последующий развод обходился вдвое дороже). Так что не удивительно, что 1936 год во многих источниках называют годом установления «полового контроля» над личностью.

С середины 1930-х годов сфера интимных отношений в СССР стала предельно политизированной, а сексуальные эксперименты оказались под запретом. Но не только и не столько по воле Иосифа Сталина,  возродившего, как подчёркивает его оппонент Лев Троцкий, «культ семьи». Все эти идеи половой свободы не учитывали того, что декретом нельзя людям запретить ревновать, желать побыть наедине с любимым человеком и хотеть обладать только им, а не получать в партнёры того, на кого укажет «безликий и могущественный товарищ Коллектив». Как бы то ни было, но в середине 30-х на страницах газет и журналов уже невозможно было найти дискуссий по половым вопросам. Все чаще обнародовались истории, подобные той, что произошла в марте 1935 года на фабрике «Трёхгорная мануфактура»: бюро ВЛКСМ исключило из комсомола молодого слесаря за то, что он «ухаживал одновременно за двумя девушками». Новый социалистический сексуальный пуританизм поощрялся и пропагандировался на всех уровнях. В 1937 году «Комсомольская правда» сообщала в передовице, что «враги народа немало поработали, чтобы привить молодежи буржуазные взгляды на вопросы любви и брака, стараясь тем самым разложить советскую молодежь политически». Добрачные половые контакты тогда окончательно перешли в разряд проявлений «тлетворного капиталистического образа жизни». Даже факт официального развода отныне ставил клеймо на дальнейшей судьбе и карьере коммунистов и комсомольцев. Так, со второй половины 30-х годов начался этап введения репрессивного законодательства в отношении семьи, сексуальности и ответственности женщин и мужчин за сексуальные отношения и родительство. Семья была объявлена «ячейкой общества», регулируемой государством.

Семейная политика СССР целенаправленно эволюционировала по пути «принудительной стабилизации брака». Великая Отечественная война потребовала дополнительных усилий по повышению рождаемости,

 поощрению многодетности, помощи одиноким матерям и сиротам. Уже 1 октября 1941 года был установлен налог на холостяков, одиноких и бездетных граждан. Для беременных женщин государство, напротив, вводило дополнительные пайки. Указ Президиума Верховного Совета СССР от 8 июля 1944 года «Об увеличении государственной помощи беременным женщинам, многодетным и одиноким матерям, усилении охраны материнства и детства, об установлении почетного звания «Мать-героиня» и учреждении Ордена «Материнская слава» вновь менял статус семьи. Он объявлял легитимными только зарегистрированные браки. При этом всем лицам, вступившим в фактические семейные отношения до 1944 года, предписывалось зарегистрировать брак — в противном случае их союз объявлялся недействительным. С этой поры в паспортах появилась обязательная запись о зарегистрированном браке — с указанием фамилии, имени, отчества и года рождения супруга.

Указ ужесточал и процедуру развода. Дела о расторжении брака проходили отныне две стадии судебного разбирательства: сначала народный суд принимал меры к примирению поссорившихся супругов, если же такового не происходило, то окончательное решение выносил гражданский суд. Брак расторгался только в случае признания крайней необходимости его прекращения, но в большинстве случаев «проинструктированные» судьи вставали на сторону женщин, защищая их право на полноценную семью. Делам о разводе стала придаваться широкая огласка — публичное судопроизводство с привлечением свидетелей, обязательной публикацией в местной прессе объявлений о предстоящих бракоразводных слушаниях.

Указ также существенно повысил пошлину за развод — 500-2000 рублей, в зависимости от того, в который раз разводится инициатор (в 1936 году эта процедура обходилась в 100-200 рублей). Расторжение брака приобрело ещё более устрашающий характер вследствие того, что прокуроры, которые в народном сознании четко ассоциировались с уголовными и политическими, но не гражданскими делами, теперь должны были принимать участие в бракоразводных процессах при наличии у сторон имущественных споров и маленьких детей. В общем, развод снова стал утомительным и унизительным – почти как в толстовские времена. Но эффект был ошеломляющим: бракоразводная статистика в СССР сократилась со 198000 в 1940 году до 6600 в 1945-ом.

Однако забота о семье и материнстве странным образом отразилась на пункте об установлении отцовства в отношении детей, рождённых вне брака. Указ от 1944 года просто запретил эту процедуру, возродив понятие «незаконнорожденный» — ибо ребенок, рожденный вне

 брака, не мог получить фамилию отца, даже если последний давал на это согласие. Малышу присваивалась фамилия матери, а в

Отметим, что заносчивому шахматисту было отказано в разводе, поскольку разница в культурном развитии не считалась веским доводом для разрушения советской семьи.

Примечательно, что советский закон, в отличие от Уставов князя Владимира или Ярослава, не конкретизировал основания для расторжения брака. Даже супружеская измена сама по себе не считалась основанием для развода – мужей-гуляк, даже партийных и высокопоставленных, нередко против их воли возвращали к семейному очагу. Однако, если неверный партнёр фактически вступал в новый гражданский брак, где у него рождался ребёнок, то развод ему обычно давали. Положение осложнилось в 1949 году, когда Верховный суд СССР решил, что суды низшей инстанции чересчур либеральны. «Суды ошибаются, если полагают, будто желание супругов расторгнуть брак — достаточная причина, чтобы их развести. И не следует думать, что вступление мужа во внебрачную связь с другой женщиной само по себе является основанием для расторжения законного брака. Народные суды недостаточно серьёзно относятся к возложенной на них задаче примирения супругов. Они должны помнить, что самое главное для них — укрепление советской семьи и брака», — писали советские газеты. Реакция последовала незамедлительно: к примеру, в Латвии республиканский Верховный суд вынес отрицательные решения по 39% бракоразводных дел, поступивших по апелляции в сентябре-ноябре 1949 года.

Следующий этап в истории советской социальной политики в отношении семьи начался после смерти Сталина. Он характеризовался постепенным «смягчением» практик государственного контроля внутрисемейных

 отношений. Так, указами Президиума ВС СССР в 1954 году была снята уголовная ответственность за подпольный аборт, а в 1955 году было легализовано прерывание беременности по медицинским и социальным показаниям. Однако процедура развода по-прежнему оставалась сложной и затратной. В органы государственной власти шли сотни тысяч писем недовольных трудящихся, в которых описывался весь ужас семейной жизни с нелюбимым супругом. Основная жалоба была на высокую пошлину при разводе — 1-2 тысячи рублей при средних зарплатах в 400-700 рублей.

В 1968 году были приняты Основы законодательства о браке и семье СССР. Документ упростил процедуру развода (через ЗАГС, в спорных случаях – через суд), узаконил аборт по личному выбору женщины, признал право установления отцовства в добровольном и в судебном порядке, подтвердил режим общей собственности для супругов, регулировал алиментные отношения. При этом партия продолжала требовать, чтобы каждый советский гражданин обязательно создавал семью по достижении определенного возраста. Обычно мужчины женились по окончании вуза или службы в армии. Офицеру в армии к 25 годам (в КГБ — к 30) тоже намекали на необходимость оформить отношения с женщиной. Если человек по какой-то причине не создавал семью, то общество осуждало такое поведение. И очень сочувствовало тем, кому приходилось разводиться не по своей воле. «К этому времени Дмитрий знал об измене жены и реагировал, как часто бывает в таких случаях, неверно — стал выпивать. Дважды вызывал народный судья Дмитрия для беседы», — говорится в деле о разводе 1969 года.

Развод в советском обществе по-прежнему расценивался как аморальный поступок. Он был не только проблемой конкретной семьи, но и проблемой всего общества. Суд всячески пытался сохранить семью, привлекая общественность: вызывались и опрашивались соседи, проблему обсуждали на собраниях коллектива. Разводящихся стыдили, увещивали, уговаривали, к ним домой направлялись сотрудники профкомов для изучения ситуации изнутри. Инициаторов распада семьи «прорабатывали» на партсобраниях, месткомах и товарищеских судах. Карьера военного, милиционера, сотрудника спецслужб могла окончиться в буквальном смысле вместе с браком. Твердо намеренные развестись супруги были вынуждены таскаться по товарищеским судам, где требовалось предъявлять широкой общественности всю подноготную семейной жизни. Иногда решение о разводе принимали в месткоме или парткоме.

В 80-е годы были реализованы новые социальные меры в отношении женщин-матерей: введены единовременные пособия на каждого ребенка, частично оплачиваемый отпуск по уходу за ребенком до одного года, ряд производственных льгот работающим матерям. Разводы всё реже воспринимались как нечто из ряда вон выходящее. После распада СССР в стране снова стали популярны гражданские браки, без регистрации, но с заключением брачных договоров у юристов — для законного раздела совместных владений недвижимостью и других ценностей в случае расставания. Кстати, в современном российском законодательстве термина «развод» не существует – есть понятие «расторжение брака». Процедура эта достаточно проста, свидетелей и доказательств распада семьи давно никто не требует. Не будем вдаваться в споры о том, хорошо это или плохо. Но, как говорил уже не раз упоминаемый нами барон Мюнхгаузен: «Да здравствует развод, господа! Он устраняет ложь, которую я так ненавижу!»

источник - https://little-histories.org/2016/06/24/%d1%80%d0%b0%d0%b7%d0%b2%d0%be%d0%b4-%d0%b8-%d0%b4%d0%b5%d0%b2%d0%b8%d1%87%d1%8c%d1%8f-%d1%84%d0%b0%d0%bc%d0%b8%d0%bb%d0%b8%d1%8f/