Дорогие
товарищи, послезавтра мы будем встречать Новый, 1943 год. Второй Новый год
встречаем мы в блокаде.Воспоминание о той, прошлогодней встрече, то есть о
ленинградском декабре сорок первого года, это воспоминание еще так жгуче болит,
что к нему тяжело и страшно прикасаться. Не надо же сегодня вспоминать сумрачные
подробности тех дней. Вспомним, товарищи, только одну подробность: вспомним, что
мы, несмотря ни на что, и тот Новый год встречали с поднятой головой, не хныча и
не ноя и, главное, ни на минуту не теряя веру в нашу победу.
И вот прошел год. Не просто год
времени. А год Отечественной войны, год тысяча девятьсот сорок второй, а для нас
еще триста шестьдесят пять дней блокады.
Но совсем по-иному встречаем мы
этот новый, 1943 год.
Наш быт, конечно, очень суров и
беден, полон походных лишений и тягот. Но разве можно сравнить его с бытом
декабря прошлого года? В декабре прошлого года на улицах наших замерло всякое
движение, исчез в городе свет, иссякла вода, да… много чего исчезло и много чего
появилось на наших улицах…
А
сейчас все-таки ходят трамваи - целых пять маршрутов! Сейчас поет и говорит
радио, в два наши театра и кино не пробьешься, целых три тысячи ленинградских
квартир получили свет. И несмотря на то, что нашему городу за этот год нанесено
много новых ран, весь облик его совсем иной, чем в прошлом году, - несравненно
оживленнее, бодрее. Это живой, напряженно трудящийся и даже веселящийся в часы
отдыха город, а ведь блокада-то все та же, что и в прошлом году, враг все так же
близок, мы по-прежнему в кольце, в окружении.
Да, за год изнурительной блокады
наш город и все мы вместе с ним не ослабли духом, не изверились, а стали сильнее
и уверенней в себе.
С точки зрения наших врагов,
произошла вещь абсолютно невероятная, невозможная, и причины этого они понять не
в состоянии.
Еще 30 января 1942 года, то есть
почти год назад, выступая перед своей шайкой, Гитлер заявил: "Ленинград мы не
штурмуем сейчас сознательно. Ленинград выжрет самого себя". В новогоднем своем
приказе, к 1 января 1942 года, в приказе по войскам, блокирующим Ленинград, он "благодарил
своих солдат за создание невиданной в истории человечества блокады" и нагло
заявлял, что не позднее, чем через три-четыре недели, "Ленинград, как спелое
яблоко, упадет к нашим ногам…"
Подвергая город страшнейшим
лишениям, враг рассчитывал, что пробудит в нас самые низменные, животные
инстинкты. Враг рассчитывал, что голодающие, мерзнущие, жаждущие люди вцепятся
друг другу в горло из-за куска хлеба, из-за глотка воды, возненавидят друг друга,
начнут роптать. Перестанут работать - в конце концов сдадут город, - "Ленинград
выжрет самого себя". Но мы не только выдержали все эти пытки - мы окрепли
морально. Они не понимают, в чем же дело. Они не понимают, что мы - русские люди,
мужавшие при советской власти, уважающие и любящие труд.
Нередко приходится слышать жалобы:
"Ох, ну и народ у нас стал - черствый, жадный, злой". Неправда. Это неправда!
Конечно, не все выдержали испытание; конечно, есть люди очерствевшие, впавшие в
мелкий, себялюбивый эгоизм, но их ничтожное меньшинство. Если б их было много,
мы просто не выдержали бы, расчеты врага оправдались бы.
Взгляни в свое сердце, товарищ,
посмотри попристальнее на своих друзей и знакомых, и ты увидишь, что и ты, и
твои друзья за трудный год лишений и блокады стали сердечней, человеколюбивее,
проще. Вспомни хотя бы то, сколько раз ты сам делился последним куском с другим,
и сколько раз делились с тобой, и как вовремя приходила эта дружеская поддержка.
Вот в январе этого года одна
ленинградка, Зинаида Епифановна Карякина, слегла. Соседка по квартире зашла к
ней в комнату, поглядела на нее и сказала:
— А ведь ты умираешь, Зинаида
Епифановна.
— Умираю, - согласилась Карякина.
- и знаешь, Аннушка, чего мне хочется, так хочется - предсмертное желание,
наверное, последнее: сахарного песочку мне хочется. Даже смешно, так ужасно
хочется.
Соседка
постояла над Зинаидой Епифановной, подумала. Вышла и вернулась через пять минут
с маленьким стаканчиком сахарного песку.
— На, Зинаида Епифановна, -
сказала она. - Раз твое такое желание перед смертью - нельзя тебе отказать. Это
когда нам по шестьсот граммов давали, так я сберегла. На, скушай.
Зинаида Епифановна только глазами
поблагодарила соседку и медленно, с наслаждением стала есть. Съела, закрыла
глаза, сказала: "Вот и полегче на душе", и уснула. Проснулась утром и… встала.
Верно, еле-еле, но ходила.
А на другой день вечером вдруг
раздался в дверь стук.
— Кто там? - спросила Карякина.
— Свои, - сказал за дверью чужой
голос. - Свои, откройте.
Она открыла. Перед ней стоял
совсем незнакомый летчик с пакетом в руках.
— Возьмите, - сказал он и сунул
пакет ей в руки.- Вот, возьмите, пожалуйста.
— Да что это? От кого? Вам кого
надо, товарищ?
Лицо у летчика было страшное, и
говорил он с трудом.
— Ну, что тут объяснять… Ну,
приехал к родным, к семье, привез вот, а их уже нет никого… Они уже… они умерли!
Я стучался тут в доме в разные квартиры - не отпирает никто, пусто там. Что ли,
- наверное, тоже…как мои… Вот вы открыли. Возьмите. Мне не надо, я обратно на
фронт…
В
пакете была мука, хлеб, банка консервов. Огромное богатство свалилось в руки
Зинаиды Епифановны. На неделю хватит одной, на целую неделю!.. Но подумала она:
съесть это одной - нехорошо. Жалко, конечно, муки, но нехорошо есть одной, грех.
Вот именно грех - по-новому, как-то впервые прозвучало для нее это почти забытое
слово. И позвала она Анну Федоровну, и мальчика из другой комнаты, сироту, и еще
одну старушку, ютившуюся в той же квартире, и устроили они целый пир - суп,
лепешки и хлеб. Всем хватило, на один раз, правда, но порядочно на каждого. И
так бодро себя все после этого ужина почувствовали.
— А ведь я не умру, - сказала
Зинаида Епифановна. - Зря твой песок съела, уж ты извини, Анна Федоровна.
— Ну и живи! Живи! - сказала
соседка. - Чего ты…извиняешься! Может, это мой песок тебя на ноги-то и поставил.
Полезный он: сладкий.
И выжили и Зинаида Епифановна, и
Анна Федоровна, и мальчик. Всю зиму делились - и все выжили.
Я могу рассказать о таких случаях
еще и еще и знаю, что и мне могут долго рассказывать об этом, и мы наберем
тысячи примеров братской поддержки людей.
Мы поняли – выжить мы сможем,
только держась друг за друга, только помогая друг другу. И вот в чернейшие
месяцы блокады в Ленинграде по инициативе комсомолок Приморского района
рождается благороднейшее человеколюбивейшее движение, которое скромно именует
себя «бытовым движением»: тысячи комсомолок совершенно бескорыстно идут по
квартирам к наиболее ослабевшим людям с посильной помощью и возвращают к жизни
десятки тысяч женщин, детей, стариков, уже обреченных врагом на гибель.
Я сказала, что мы стали
человеколюбивее. Но сурово и взыскательно ленинградское человеколюбие.
Этим летом на Невском я видела
такую картину: лежит на панели, закрыв лицо шапкой, подросток и навзрыд плачет.
А рядом стоят две женщины. У одной из них он хотел стащить карточки, но вторая
заметила это, задержала его и вот сейчас, стоя над ним, стыдит его:
— Ты что же, зверь, хотел сделать?
Ты ее хотел жизни лишить! Ты о себе подумал, а о ней? Нет, как ты смел о себе
подумать!
— Отстань ты, - корчась от стыда,
кричит из-под шапки мальчишка. – Я вот пойду под трамвай брошусь, умру…
— Ну и умирай! – крикнула ему
женщина. – Умирай, если ты один жить хочешь!
Так, вопреки попыткам врага
посредством страшных испытаний разобщить нас, поссорить, бросить друг на друга,
мы, наоборот, сплотились. Враг стремился пробудить в нас зверей, разжечь в нас
животную жадность к существованию, и в то же самое время хотел убить в нас
любовь к жизни, волю к ней.
В городе, обстреливаемом и
бомбардируемом, во вражеском окружении мы научились любить и ценить каждую
минуту жизни, каждую ее, даже самую простую, радость. О, как ценили мы, что
значит домашнее гнездо, что значит уют и тепло, как мы стремимся к нему, как,
несмотря ни на какие разрушения, хозяйственно и основательно переселялись и
устраивались в эту осень ленинградцы – даже вставляли стекла, даже оклеивали
комнаты новыми обоями!
Враг думал, что у нас опустятся
руки, что мы перестанем трудиться – и все развалится и рухнет. Но у нас
появилась какая-то невиданная неутомимость в труде. Ведь это же факт, что почти
каждый ленинградец, кроме основной своей профессии, освоил еще и ряд других – не
только на производстве, но и в быту. Тысячи и тысячи из нас стали
квалифицированными огородниками, печниками, стекольщиками, лесорубами,
водопроводчиками, трубочистами – не гнушаясь никаким трудом, раз это нужно для
жизни.
А главное – во всем этом наша
огромная победа над врагом. Мы победили их, победили морально – мы, осажденные
ими!
Потому и подходим мы к встрече
сорок третьего года более сильными, чем в прошлом году. А радостные вести об
ударах, которые наносит наша славная армия немецким захватчикам, гоня их от
Сталинграда, наполняют сердца счастьем, и легче становится переносить нам наши
трудности, и легче работается, и так хочется самому, физически, своими руками
помочь далеким от нас армиям скорее вернуть многострадальной нашей Родине мир и
покой.
"Каббала говорит, что с нами могут
приключиться очень неприятные вещи".
Вся жизнь Валерия Тодоровского
связана с миром кино. Его называют самым талантливым режиссером нового
российского кинематографа. Он сценарист, теле- и кинопродюсер, и советник по
кинопроизводству. Вот лишь несколько его работ из длинного списка творческих
удач: "Страна глухих" (режиссер), сериалы "Каменская", "Мастер и Маргарита"
(продюсер).
Что же хочет сказать В.
Тодоровский своему зрителю? Он снимает зрелищное и вместе с тем серьезное кино о
человеке, анализируя весь букет человеческих страстей - от любви и ревности, до
денег и наркотиков. Как сделать людей добрее? Как заставить их, хотя бы на
минуту забыв о быте и мишуре, прикоснуться к вечному и настоящему? И как при
этом, растворив себя в других, остаться самим собой? Не потеряться и не
сфальшивить? Как?!
За ответами на эти вопросы
Валерий Тодоровский пришел на встречу с каббалистом, профессором Михаэлем
Лайтманом.
- Эта встреча оказалась для меня
достаточно неожиданной, - сказал Валерий Тодоровский после встречи с М.
Лайтманом. - Я не совсем представлял себе, на что иду. Мне казалось, что тут
надо демонстрировать ум, и я не был уверен, что соответствую этой задаче. Однако
очень быстро я забыл о необходимости кем-то быть. Беседа с Михаэлем Лайтманом
захватила меня, и я чувствовал себя абсолютно раскованным, как будто говорил со
старым знакомым о вещах, которые действительно меня волновали, причем волновали
КАЖДЫЙ ДЕНЬ МОЕГО СУЩЕСТВОВАНИЯ".
Мы представляем вашему вниманию
фрагменты из этой беседы.
Как достучаться до людей?
В. Тодоровский:
Здравствуйте, профессор! Я очень рад с вами пообщаться.
М. Лайтман:
Здравствуйте, Валерий! Я много слышал о вас, видел некоторые ваши картины и рад
познакомиться с вами.
В. Тодоровский:
Честно скажу, что я не ученый и, может быть, не достаточно образован, чтобы
говорить с таким человеком, как вы. Но я постараюсь говорить о том, что волнует
меня лично. Я бы хотел в основном поговорить с вами о вещах, с которыми я
сталкиваюсь каждый день и не только в своей работе, но и в своей жизни.
Насколько я понимаю, вы говорите
о некой необходимости для нас всех узнать мир и природу, которые нас окружают, и
найти себя в этом мире. Я полностью готов в этом участвовать, но я столкнулся с
одной вещью, решение которой не нахожу.
Я вижу вокруг себя
катастрофическое нежелание людей вообще что-либо знать. Более того, я вижу
огромное массовое желание людей вытеснять любое знание, потому что любое знание
делает их несчастными.
Однажды я сделал фильм о том, как
люди вытесняют правду и живут, спрятавшись, и как эта правда их не находит. Я
был искренне уверен, что покажу им это и чего-то добьюсь. Но они вытеснили этот
фильм! Я подумал, что, наверное, я снял очень плохой фильм, раз я не смог их
пробить. Но потом я понял, что они вытесняют любые фильмы, в которых до них
пытаются достучаться.
Что нам делать в этой жизни,
чтобы достучаться до этих людей, которые не хотят ничего знать? Что наука
каббала говорит нам про устройство наших связей с людьми, на которых мы даже не
пытаемся влиять, а просто хотим войти с ними в контакт, рассказать им что-то?
Ведь вы рассказываете миру что-то.
М. Лайтман:
В отличие от вас я не занимаюсь массовой культурой, поэтому мне немножко легче.
У меня есть около двух миллионов человек по всему миру, которых интересует, в
каком мире они живут, и им я рассказываю.
Из поколения в поколение наш
эгоизм постоянно возрастал и сегодня он дошел до такого уровня, что мы уже не
можем ничем его наполнить. Если раньше мы всегда думали, что в следующем
поколении нашим детям будет лучше, сегодня этого уже нет. Мы понимаем, что дошли
до тупика, и у людей возникает потребность понять, что же им делать дальше.
Пока еще немножко остается
спорт, пиво и прочие подобные приманки, которыми можно себя как-то заглушить, но
вы увидите, что и это скоро пройдет. Над всей планетой будет стоять огромный
стон, стон миллионов, миллиардов людей, которые будут мучиться безысходностью,
хотя у них, на самом деле, все будет. Это то, что я начинаю наблюдать.
Следующий этап - нацизм
В. Тодоровский:
Слушая вас, я, честно говоря, начинаю опасаться, чтобы этот стон не вылился в
агрессию, в разрушительную силу друг против друга и против всего окружающего
мира. И двинутся эти люди не в сторону познания себя и мира вокруг них, а в
сторону уничтожения друг друга, вот чего я боюсь. Что с этим делать дальше?
М. Лайтман:
Вы правы. По крайней мере, каббала, которая идет еще из Древнего Вавилона и
оттуда рассказывает нам обо всей нашей истории, говорит, что с нами могут
приключиться очень неприятные вещи.
Прежде всего, нацизм во всех
развитых странах - это следующая общественно-политическая формация, к которой мы
должны прийти. Таков путь развития природы. Хотим мы того или нет, наш эгоизм
запрограммирован так, что в итоге он доходит до абсолютной изоляции и нацизма.
Это следующий этап. И потом еще, конечно, мировые войны.
Это все будет происходить, если
мы не дадим человеку понимания цели творения, того, к чему он идет. Тогда
останется только этот путь - путь страданий. Если же мы сможем ему объяснить,
что есть еще один путь, мы сможем определенным образом ослабить этот процесс, и
это будет путь к свету.
В Библии повествуется о том, что
люди Междуречья вдруг захотели построить "башню до неба" - Вавилонскую башню,
символизирующую их эгоизм. Они захотели эгоистически овладеть всей природой. В
результате они перестали понимать друг друга - якобы возникло множество языков.
Это не языки, просто люди перестали понимать друг друга, потому что каждый стал
эгоистом, а до этого они жили, как в одной семье. Это как в семье, когда муж с
женой вдруг перестают понимать друг друга и расходятся. Так и они разошлись по
всей Земле.
Тогда-то и появилась эта наука о
нашей взаимосвязи и соединении всех нас вместе с природой в одно единое целое, в
один единый механизм, систему. Первая книга по каббале, "Книга Создания", была
написана именно тогда, в Древнем Вавилоне.
Однако люди не захотели этим
воспользоваться, поэтому каббала была скрыта вплоть до конца XX века.
"Сильная" история - 5000 лет в подполье
В. Тодоровский:
Но почему все-таки было принято такое решение? Почему ее скрывали? Почему эта
наука, которая, как выясняется сейчас, очень нужна людям, несмотря на их
нежелание ничего знать, столько веков развивалась втайне?
М. Лайтман:
Вы сами ответили на этот вопрос: причина скрытия в нежелании знать!
Написано, что каббалисты скрывали
каббалу. А причина ее скрытия в том, что люди должны были дозреть. С Древнего
Вавилона и до нашего времени в течение этих пяти тысяч лет они должны были
пройти пять ступеней своего эгоистического развития, и сейчас, с 1995 года, она
начинает раскрываться.
А до этого времени она была
скрыта, и сами каббалисты настолько ее скрывали, что вокруг нее было выдумано
все, что угодно: мистика, заклинания, проклятия. На самом деле, это чистая наука
об устройстве нашего мира с формулами, графиками и таблицами.
В. Тодоровский:
Сейчас во мне проснулся азарт человека, который любит сильные истории, а для
меня 5000 лет в подполье это очень сильная история.
Вы можете мне конкретно
объяснить, как 5000 лет люди создавали и изучали науку, которая была закрыта от
всех? Как это можно было практически осуществить?
М. Лайтман:
Очень просто. Дело в том, что если бы это было действительно что-то земное,
скрывать это в течение 5000 лет было бы невероятно. Но если это не земное и не
говорит о том, что мы наблюдаем в наших обычных пяти органах чувств, тогда нет
проблем это скрыть.
Допустим, я пишу книжку по
каббале и в ней описываю, что я ощущаю в моем шестом органе чувств, выше своего
эгоизма. Это дополнительное ощущение, которое развивает каббала, и если я не
передаю вам методику развития этого ощущения (как "сфокусировать глаза"), вы
смотрите на эту книжку и ничего не видите. Вы не видите, что там написано. Глядя
на книгу, вы не раскрываете мир.
Вы не используете свой шестой
орган чувств, который находится в неразвитом состоянии в каждом из нас. Его надо
развить и увидеть наш мир сквозным, увидеть силы, которые стоят за ним. Это как
приемник, который настраивается на волну, находящуюся снаружи него, используя
эффект резонанса. Мне надо чтобы эта волна была и во мне, тогда я поймаю ее и
снаружи.
Таким образом, на эффекте
резонанса, читаются книги, передается знание. Самое главное передать от учителя
к ученику, как настроить себя. Знаете, есть такие стерео картины, на которые
смотришь и видишь только какие-то штрихи, но когда ты расфокусируешь глаза, ты
внутри нее начинаешь видеть объемное изображение?
В. Тодоровский:
Да, конечно!
М. Лайтман:
Подобно этому мы видим наш мир с помощью каббалы. Человек вдруг начинает видеть
его объемным. Он видит, что находится за нашим миром, какая сила руководит им
самим, и каким образом он связан со всеми остальными. При этом вся природа
раскрывается нам в огромном объеме.
Причем это не путает человека, а
наоборот, вторая половина мира очень ясна: где мы находимся до рождения и после
смерти, как все взаимодействуют между собой - вся эта картина очень понятна.
Человеку становится легко и просто, и он сразу же автоматически и естественно
становится полезным элементом природы, а не раковой клеткой. Ведь когда мы
желаем "пожирать" все в себя, мы на самом деле являемся раковыми клетками.
В сегодняшнем человечестве эгоизм
достиг своего последнего уровня, и наша "раковая опухоль" развилась настолько,
что мы стали пожирать природу. Поэтому мы и наблюдаем этот огромный кризис.
Меняться должен ты, а не Бог
В. Тодоровский:
А каковы сегодня отношения каббалы с основными конфессиями, существующими в
мире. Не вызывает ли каббала у них раздражение?
М. Лайтман:
Вы абсолютно правы. Каббала вызывает не только раздражение, но и ненависть,
порой доходящую до желания уничтожить ее, чтобы ее вообще не существовало. Все
религии построены на том, что дают человеку самоуспокоение и некоторую
психологическую компенсацию, говоря ему, что он существует не зря. Якобы его
ожидает вознаграждение: ты страдаешь, ну ничего, зато потом тебя за это
вознаградят. Все они основаны на том, что человек как будто бы просит Высшую
силу, чтобы она изменила свое отношение к нему на более доброе.
А каббала говорит, что нет Высшей
силы, кроме природы (природа, Бог, Творец, Высшая сила - это одно и то же). И не
думай, что она может измениться! Если ты хочешь, чтобы что-то изменилось,
меняться должен ты, а не Бог. Не проси Его о том, чтобы Он изменился к тебе,
измениться должен ты, и тогда ты почувствуешь, насколько добра к тебе вся
природа.
В. Тодоровский:
То, что я сейчас от вас услышал, лично мне очень близко, но это категорически не
устраивает никого! Люди готовы на все, что угодно, только бы не меняться самим.
99% людей в принципе не могут обратиться к себе с вопросом!
Такое ощущение, что вы
занимаетесь самым непопулярным и неблагодарным делом в мире. Вы обращаетесь к
людям с тем, чего они категорически не хотят слышать. Что с этим делать?!
М. Лайтман:
Они никуда не денутся, Валерий! Их заставят прийти "палкой к счастью"!
Вы увидите, что будет происходить
в ближайшие годы, даже недели… В ближайшее время произойдет еще и финансовый
обвал. Мы полностью потеряли контроль над финансовой структурой, которую мы
искусственно создали на всей земле. Вы представляете, миллиардерам будет нечего
есть, кроме того, что у них осталось в холодильнике, потому что деньги ничего не
будут стоить! Грядут такие удары!
Я стараюсь смягчить их
распространением каббалы всеми возможными путями. Человек должен понять, каким
образом правильно существовать, взаимодействовать со всем. В итоге, люди придут
к этому, потому что им будет некуда деться...
Дорогие
товарищи, послезавтра мы будем встречать Новый, 1943 год. Второй Новый год
встречаем мы в блокаде.Воспоминание о той, прошлогодней встрече, то есть о
ленинградском декабре сорок первого года, это воспоминание еще так жгуче болит,
что к нему тяжело и страшно прикасаться. Не надо же сегодня вспоминать сумрачные
подробности тех дней. Вспомним, товарищи, только одну подробность: вспомним, что
мы, несмотря ни на что, и тот Новый год встречали с поднятой головой, не хныча и
не ноя и, главное, ни на минуту не теряя веру в нашу победу.
А
сейчас все-таки ходят трамваи - целых пять маршрутов! Сейчас поет и говорит
радио, в два наши театра и кино не пробьешься, целых три тысячи ленинградских
квартир получили свет. И несмотря на то, что нашему городу за этот год нанесено
много новых ран, весь облик его совсем иной, чем в прошлом году, - несравненно
оживленнее, бодрее. Это живой, напряженно трудящийся и даже веселящийся в часы
отдыха город, а ведь блокада-то все та же, что и в прошлом году, враг все так же
близок, мы по-прежнему в кольце, в окружении.
Соседка
постояла над Зинаидой Епифановной, подумала. Вышла и вернулась через пять минут
с маленьким стаканчиком сахарного песку. 
В
пакете была мука, хлеб, банка консервов. Огромное богатство свалилось в руки
Зинаиды Епифановны. На неделю хватит одной, на целую неделю!.. Но подумала она:
съесть это одной - нехорошо. Жалко, конечно, муки, но нехорошо есть одной, грех.
Вот именно грех - по-новому, как-то впервые прозвучало для нее это почти забытое
слово. И позвала она Анну Федоровну, и мальчика из другой комнаты, сироту, и еще
одну старушку, ютившуюся в той же квартире, и устроили они целый пир - суп,
лепешки и хлеб. Всем хватило, на один раз, правда, но порядочно на каждого. И
так бодро себя все после этого ужина почувствовали. 
