Кто виноват? Еврейский вопрос в русской классике

Читая «200 лет вместе» Александра Солженицына, удивляешься огромному количеству материалов по еврейскому вопросу, цитируемых в книге. От внимания пытливого автора не ускользнули ни публицистика, ни еврейские энциклопедии, ни высказывания различных деятелей, включая даже монархов, ни правительственные постановления и законы, почти всегда направленные на улучшение условий жизни евреев, но редко встречающие благодарный отклик и энтузиазм с их стороны. Однако официальная информация не всегда надежна, газеты и деятели бывают необъективны. Они могут искажать истину, искренне ошибаться или заведомо лгать исходя из «партийных» интересов, а законы и постановления часто не выполняются или служат фасадом, который должен прикрывать малопривлекательную действительность. Что сказал бы Александр Исаевич, если бы для изучения нашей эпохи потомкам оставить лишь официальные документы, газетные статьи и текст сталинской Конституции? Разобраться в этой сложной проблеме – дело историка. Но мы истории не пишем, а просто хотим предложить еще один источник, из которого, как нам кажется, можно почерпнуть интересную и, главное, достоверную информацию о положении евреев в Российской империи в XIX веке.

Как справедливо отметил Белинский, русская литература критического реализма изображает «типические характеры в типических обстоятельствах», и, несмотря на то что евреи присутствуют в ней крайне редко и лишь эпизодически (за исключением, может быть, гоголевского Янкеля из «Тараса Бульбы». Но Янкель, скорее, фольклорный, взятый из украинских народных спектаклей-«вертепов» персонаж этого подражания «Илиаде» на украинской почве), отношение к ним коренного населения отражено достаточно ярко. Поэтому обратимся к классикам.

Пушкин. О гусарском досуге

Ротмистр гусарского полка Зурин берется обучить молодого Гринева игре на бильярде. «Это, – говорит он, – необходимо для нашего брата служивого. В походе, например, придешь в местечко – чем прикажешь заняться? Ведь не все же бить жидов». Замечание, сделанное с такой непринужденностью и наивной уверенностью, по-видимому, не должно вызывать возражений у собеседника. Судя по тону, с каким это было сказано, да и по контексту (Зурин – бравый гусар; Пушкин описывает его с несомненной симпатией, хотя и не без юмора), регулярное избиение жидов не было чем-то предосудительным и наказуемым, но привычным развлечением наряду с игрой на бильярде. Очевидно, подобное гусарство и молодечество считалось в порядке вещей. Подтверждение такому заключению находим у Гоголя, который сообщает, что Иван Федорович Шпонька вступил на службу в пехотный полк, который «...не уступал иным и кавалерийским. Большая часть офицеров пила выморозки и умела таскать жидов за пейсики не хуже гусаров». Очевидно погромы были не из ряда вон выходящим событием, но «типическим» явлением российской действительности, а если военные «били жидов» в виде развлечения или просто от скуки, то у простого народа, как мы увидим ниже, был помимо этого и иной повод.

Тургенев. Расправы и жалобы

Разорившийся помещик Чертопханов проезжает верхом по деревне и слышит «мужичий гам и крик толпы возле кабака. Посреди этой толпы на одном и том же месте беспрестанно поднимались и опускались дюжие руки». Чертопханов любопытствует, что там происходит, и получает от близстоящей крестьянки следующее разъяснение:

«...Слышно наши жида бьют». – «...Как бьют? за что?» – «А не знаю, батюшка. Стало, за дело. Да и как не бить? Ведь он, батюшка, Христа распял!»

Снова та же наивная уверенность: «Да и как не бить?» Чертопханов спасает жида, которого, кстати, обвиняют заодно и в том, что он морит лошадей, после чего между ним и крестьянами происходит следующий диалог:

«– Я помещик Пантелей Чертопханов, живу в сельце Бессонове, ну и, значит, жалуйтесь на меня, когда заблагорассудится, да и на жида кстати!

– Зачем жаловаться? – проговорил с низким поклоном седобородый степенный мужик, ни дать ни взять древний патриарх (Жида он, впрочем, тузил (здесь и далее выделено мной. – Г.Б.) не хуже других.)

– Зачем жаловаться! – подхватили другие. – А с нехриста того мы свое возьмем! Он от нас не уйдет! Мы его, значит, как зайца в поле».

Над сценой витает добродушный тургеневский юмор. Пожалуй, симпатии автора не на стороне жертвы. Интересно, что у крестьян есть возможность куда-то жаловаться. Мысль о такой возможности для еврея, которого как-никак избили и очевидно убили бы, не подоспей Чертопханов, даже не возникает ни у него самого, ни у других участников происшествия. Как видим, «били» не только гусары, но «тузил» и простой люд, носитель «великой сермяжной правды» и даже почему-то «богоносец», как утверждал Достоевский (см. «Бесы»), тем более что следовать установившейся традиции насилия по отношению к еврейскому населению можно было, не опасаясь карающей руки правосудия.

Приведем еще одну выдержку из того же рассказа Тургенева. В благодарность за спасение еврей приводит Чертопханову породистого коня и продает за бесценок.

«Чертопханов все не мог решиться поднять глаза. Никогда так сильно в нем не страдала гордость. – Явно, что подарок, – думалось ему, – из благодарности, черт, подносит. И обнял бы он этого жида, и побил бы его...

– Васе благородие, – начал жид, приободрившись и осклабясь, – надо бы по русскому обычаю, из полы в полу...

– Вот еще что вздумал? Еврей... а русские обычаи!..

...Чертопханов взобрался было на крыльцо, но круто повернул на каблуках и, подбежав к жиду, крепко стиснул ему руку. Тот наклонился и губы уже протянул, но Чертопханов отскочил назад и, промолвив вполголоса: «Никому не сказывай!», – исчез за дверью». Видимо, и пожать руку еврею было позорно и следовало хранить в тайне, раз уж грех случился. Вряд ли здесь приводятся единичные, ничего не значащие случаи, а не «типические обстоятельства», в которых живут «типические характеры».

Но неприязнь к евреям не была монополией простого люда. Часто ее разделяли люди образованные и даже выдающиеся, цвет и сливки русской культуры. В «Набросках» к предисловию Пушкина к «Борису Годунову» читаем следующие строки, посвященные Марине Мнишек: «...у нее была только одна страсть – честолюбие, но до такой степени сильное, бешеное, что трудно себе представить. Посмотрите, как она, отведав царской власти, опьяненная призраком, отдается одному проходимцу за другим, разделяя то отвратительное ложе еврея, то палатку казака...»

Интеллигентному и остроумному Алексею Константиновичу Толстому приписываются следующие весьма нескладные строки: «За двести мильонов Россия/ Жидами на откуп взята –/ За тридцать серебряных денег/ Они же купили Христа».

Как правило, в русской литературе XIX века евреи играют лишь пассивную роль. Их презирают, они жертвы, но сочувствия не вызывают. Авторы спокойно, мимоходом констатируют эту традицию как нечто естественное, нормальное, привычное, обыденное, не нуждающееся в объяснениях или оправданиях – ситуация, ставшая со временем неприемлемой, поскольку людям в отличие от животных свойственно искать оправдания и рациональные объяснения своих поступков или по крайней мере их придумывать. Человеческое состояние накладывает свои обязанности.

Достоевский. Иудино проклятие

Достоевский посвятил непосредственно еврейскому вопросу вторую главу «Дневника писателя» за март 1877 года. Из нее мы узнаем, что, с одной стороны, евреям в России не так уж плохо: «...русский мужик, да и вообще русский простолюдин несет тягостей чуть ли не больше еврея» и что «...тогда двадцать три миллиона «русской трудящейся массы» терпели от крепостного состояния, что уж, конечно, было потяжелее «выбора местожительства». По-видимому, Достоевский считает, что в условиях крепостной России евреям сам Бог велел помалкивать. С другой же стороны, евреи и не заслуживают лучшего отношения, будучи отъявленными эксплуататорами и кровососами (также и в прямом смысле). Так, например, в «Братьях Карамазовых» девушка-подросток Лиза ведет следующий диалог с Алешей Карамазовым – носителем христианского идеала по Достоевскому: «Алеша, правда ли что жиды на пасху детей крадут и режут?» – «Не знаю». – «Вот у меня одна книга, я читала про какой-то где-то суд, и что жид четырехлетнему мальчику пальчики обрезал на обеих ручках, а потом распял на стене, прибил гвоздями и распял, а потом на суде сказал, что мальчик умер скоро, через четыре часа... Говорит, все стонал, а тот все стоял и на него любовался».

Если принять эту историю всерьез, а Достоевский ее, несомненно, для того и придумал, хотя и ссылается на «одну книгу» про «какой-то где-то» суд, православному читателю ничего не остается, как отомстить за распятого ребенка, а заодно и за распятого же Христа. Так создаются слухи (дон Базилио сказал бы клевета). Алеша, а вместе с ним и Достоевский якобы «не знает», режут ли жиды младенцев на Пасху; Лиза «в одной книге» якобы читала про мальчика, распятого жидом, который к тому же обрезал ребенку пальчики на обеих ручках и «любуется» его агонией. Богатое и иногда извращенное воображение Достоевского часто заставляет его сильно сгущать краски (вспомним хотя бы эпизод из «Бесов», где Ставрогин тоже «любуется» тем, как вешается 9-летняя девочка, которую он растлил). Но слух пущен и будет иметь известные последствия не только для гипотетического жида, но и для его вполне реальных единоверцев, поскольку к евреям издавна применяется принцип коллективной ответственности.

Так, у известного историка Льва Гумилева находим: «В Киево-Печерском патерике есть рассказ о печерском иноке Евстратии, проданном в Крыму торговцу-иудею. Тот требовал от инока отречения от Христа, мучил его и, не сломив голодом привыкшего к постам Евстратия, распял монаха. (Непонятно, каким образом иудей мог распять монаха единолично. Для этого ему нужна была посторонняя помощь хотя бы распинаемого. – Г.Б.) Монах погиб. Слух о случившемся прошел по всему Крыму и достиг Константинополя. Император Византии Алексей Комнин преступлений не прощал, шутить не любил и уничтожил еврейскую общину в Крыму». Похоже, что Гумилев ликует по поводу того, что из-за «слуха» вырезают ВСЕ еврейское население Крыма. Он, по-видимому, солидаризируется с этим преступлением. Однако историк не считает нужным объяснить, почему ни Лавра, ни киевский князь Святополк II, как ни странно, не вступились за своего монаха. Возможно, они не поверили «слуху», и, чтобы погром все-таки состоялся (в 1113 году, первый зарегистрированный на Руси), пришлось дожидаться смерти князя. Чтобы остановить погромы, призванный боярами Владимир Мономах «потребовал прекратить истребление евреев... но им предлагалось немедленно выехать туда, откуда они явились» (там же).

Приведем еще несколько цитат из «Дневника писателя», посвященных евреям. Хотя Достоевский и скромничает: «Поднять такой величины вопрос, как положение евреев в России... имеющей в числе сынов своих три миллиона евреев, – я не в силах», все же эта «непосильная» задача его и не отпугивает. Он не только цитирует факты, почерпнутые из газет, он их и предсказывает и даже предвкушает: «...я только что прочел в мартовской книжке (? – Г.Б.) известие о том, что евреи в Америке и в Южных Штатах уже набросились всей массой на многомиллионную массу освобожденных негров и уже прибрали ее к рукам по-своему, известным и вековечным своим «золотым промыслом» (? – Г.Б.), пользуясь неопытностью и пороками эксплуатируемого племени. Представьте же себе, когда я прочел это, мне тотчас же припомнилось, что мне еще пять лет назад приходило это самое на ум, именно то, что вот ведь негры от рабовладельцев теперь освобождены, а ведь им не уцелеть, потому что на эту свежую жертвочку как раз набросятся евреи, которых столь много на свете» (там же).

Итак, евреев «столь много на свете». Что можно сказать на это! Целая программа в одной фразе. Не слишком скрытый призыв Достоевского нашел-таки отклик, и поставленную им проблему впоследствии попытались решить. Интересно здесь и употребление ласкательного суффикса: «жертвочка». Звучит так же естественно, как, например, виселичка или трупчик. Видимо, Достоевский очень доволен своей дальновидностью: ведь вот он уже пять лет назад предвидел и, может быть, даже предвкушал. Он пророчествует и стращает с пеной у рта: «...близится их царство, полное их царство! Наступает вполне торжество идей, перед которыми никнут чувства человеколюбия, жажда правды, чувства христианские, национальные и даже народной гордости европейских народов» (там же). Достоевский настолько увлекся, что забывает уточнить, о каких именно «идеях» идет речь; то ли он сам еще не решил, то ли это такой литературный прием: туманность, расплывчатость мысли, тем более высказанной с таким темпераментом, будит воображение, навевает страшные предчувствия.

Эхо распятия

Но вернемся к распятиям. О тех, которые состоялись «где-то как-то», говорить трудно. Но вот Христос. Его распятие представлено в Евангелиях так живо, как если бы автор лично присутствовал при описываемых событиях. Все эти враждебные фарисеи и саддукеи, не желающие верить чудесам, происходящим на их глазах, синедрион и первосвященник Каиафа, требующие и добившиеся смертного приговора, ненавидящая толпа, страдания и одиночество Христа перед лицом смерти... Нет сомнений. Было, было распятие!

В Евангелиях – священных книгах, написанных святыми, события представлены как акт обвинения Иуды, который предал, и евреев, требовавших казни и с подозрительной готовностью, я бы сказал, с радостью бравших вину на себя («Кровь Его на нас и на детях наших»). Странная, противоречивая ситуация. Ведь Христос-Спаситель для того и явился на землю, посланный Богом-Отцом, чтобы Своими страданиями, Своей кровью искупить грехи человечества, спасти... Правда, он обращался к Отцу с мольбой, чтобы Его «миновала чаша сия», да и Иуде вряд ли импонировала роль предателя. Oн даже попытался уклониться, так что Христос был вынужден призвать его к порядку: «Тогда Иисус сказал ему: что делаешь делай скорее». Однако Бог-Отец был непреклонен, и Христу ничего не оставалось, как выполнить свою роль в этой мистерии так же, как и евреям с Иудой роль, от которой они не могли отказаться, учитывая высокий ранг Драматурга. Во время ареста Петр, который ни о чем не подозревает, пытается сопротивляться, но Иисус его останавливает. «Симон же Петр, имея меч, извлек его и ударил первосвященнического раба и отсек ему правое ухо... Но Иисус сказал Петру: вложи меч в ножны; неужели мне не пить чаши, которую дал мне Отец?» Евангелие от Матфея дает несколько иной вариант: «Тогда говорит ему Иисус: возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут; Или думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов Ангелов?» После осуждения Учителя Иуда решается на отчаянный жест: «И бросив сребреники в храме, он вышел, пошел и удавился», в знак ли протеста или декларация своей невиновности, оставшаяся почему-то незамеченной.

Нас интересует не столько антисемитизм в России, где он носил более или менее стихийный характер, в отличие от средневековой Европы, где инициатива часто исходила от властей и Церкви. Интересно не столько то, что обвинение в распятии Спасителя пало именно на евреев, но то, что оно сохранялось в течение 2000 лет, хотя в Евангелиях и ясно сказано, что такова была воля Божья. Это настолько очевидно, что нельзя было не заметить, стоило внимательно прочитать Евангелия. За всем этим скрывается какая-то логика. Какая?

Так почему же все-таки евреев и Иуду обвинили в смерти Спасителя? Да и была ли смерть? Евангелия единодушно утверждают, что Он ожил, воскрес на третий день после казни. Тысячам, десяткам тысяч распятых повезло меньше. Тогда, может быть, спасение человечества заключается в самом факте страдания, и, вознесясь на небо, Христос доверил эту миссию избранному народу? Чего-чего, а страданий евреям досталось на протяжении всей истории: изгнания, крестовые походы, массовые избиения, насильственные обращения, всевозможные обвинения, направленные против евреев и потому не нуждавшиеся в доказательствах, кровавый навет, костры, погромы и, наконец, Холокост как вершина божественного замысла. Воистину неисповедимы пути Господни.

Спасет ли это человечество – Бог весть.

Григорий Бессерман - историк, публицист. http://exlibris.ng.ru/kafedra/2009-03-05/4_jews.html

---