События перестройки подробно описаны
генерал-майором В.С.Широниным, который
тридцать три года работал в органах
государственной безопасности СССР и
затем России. Это откровенный рассказ о
тайных механизмах разрушения СССР и
органов государственной безопасности
России в частности.
Генерал-майор Вячеслав Широнин тридцать
три года проработал в органах
государственной безопасности СССР, а в
последние годы — России, Возглавлял один
из аналитических центров КГБ (Управление
"А"), был заместителем начальника
советской контрразведки, а впоследствии
главным консультантом при таких
руководителях ведомства, как Федорчук,
Чебриков, Бакатин, Баранников, Степашин.
Побывал во всех «горячих» точках,
включая Афганистан, Закавказье, Среднюю
Азию, а так же в период перестройки в
такой «теплой» точке, как Прибалтика
1990-1991 годов. Обо всех этих событиях
и идет речь в книге. Книга рассказывает
о причинах распада Советского Союза,
секретных пружинах перестройки, тайной
деятельности ЦРУ и других спецслужб
Запада против нашей страны.
20 декабря 1917 года
Образование Всероссийской Чрезвычайной
Комиссии (ВЧК)
28 мая 1918 года
Образование Пограничных войск страны (28
мая - День Пограничника)
7 августа 1918 года
Образование транспортного отдела ВЧК
5 октября 1918 года
Образование Уголовного розыска
19 декабря 1918 года
Образование Советской военной
контрразведки
РАЗВЕДКА С КОВЧЕГА НОЯ
АКТИВНОСТЬ РАЗВЕДКИ —
ПРЕДВЕСТНИК ВОЙНЫ
«ПЯТАЯ КОЛОННА»
ЧТО ДЕЛАЛ РОССИЙСКИЙ ЛОВЕЛАС В
ПАРИЖЕ?
ВЧК—МЕЧ РЕВОЛЮЦИИ. «ЗАГОВОР
ЛОККАРТА»
ПРИКРЫТИЕ — СОВЕТНИК
СТРЕЛЯЛИ ДЕНЬГИ
ПОСЛЕДНИЕ СЛОВА РИХАРДА ЗОРГЕ
АБЕЛЬ, ФИЛЕЙ, БЛЕЙК
КРОВАВЫЙ ОМУТ КАРАБАХА
БАКИНСКАЯ ТРАГЕДИЯ
ПРЕДОТВРАТИТЬ НАСИЛИЕ, ИЗБЕЖАТЬ
КРОВОПРОЛИТИЯ
КОЛЛЕГИ ПО ОРУЖИЮ
ЗОНА ОТВЕТСТВЕННОСТИ
АРАКС — ПОГРАНИЧНАЯ РЕКА
ТРУДНЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ
ПРОВОКАЦИЯ
КГБ В РОЛИ МИРОТВОРЦА
НАИВЫСШАЯ НАГРАДА
...Потребовалось
несколько лет, чтобы большинству народа
стало на своем опыте понятно, что такое
настоящий развал и кто на самом деле
несет за него ответственность. ...Стоит
еще раз взглянуть на ту дореволюционную
Россию, которую, по ностальгическому
выражению сегодняшних монархистов, “мы
потеряли”.
Миф первый.
«Цветущая Россия»
Как же мы, народ Российской империи, в
действительности жили в дореволюционное
время?
Во-первых,
мы жили мало. Как ни крути, самым
объективным, более того, конечным
показателем уровня и качества жизни
является ее продолжительность.
Трагической для России была детская
смертность, сохранявшаяся на
средневековом уровне. Из каждой тысячи
родившихся детей умирали, не дожив до 1
года, более четверти – 270 малышей, а до
пяти лет – почти половина, 430 малышей.
Средняя продолжительность жизни в стране
лишь ненамного превышала 30-летний
рубеж. Сравнение с более развитыми
странами без излишних комментариев
показывает существовавший тогда «цивилизационный»
разрыв. Этот же показатель в те же годы:
во Франции – 47 лет, США – 49, Англии 50
лет (для справки: в СССР – 69,5 лет в
1989 году). Да и как было жить долго,
если на каждые 10 тысяч жителей
приходилось менее двух врачей?
Во-вторых,
мы жили плохо. Еда. Из первых
тринадцати “мирных лет” XX века для
России было семь голодных. Вот одно из
достаточно авторитетных свидетельств: “Крепостные
крестьяне жили лучше – они получали свое
питание и необходимую одежду. Теперь
крестьянин не получает ничего и должен
платить еще подати. До 10 годов
крестьянские дети бегают голыми. Вместо
сапог они получают деревянные колодки.
Не хватает у крестьян земли. Замирает
вся жизнь в деревне. В России
крестьянские дети так редко видят белый
хлеб, что считают его лакомством.
Пшеничную муку крестьянин иногда
получает к пасхе, мяса он даже по
праздникам получает очень мало. Ему не
хватает одежды, обуви, гвоздей”. Это
слова не Ленина, не Плеханова, и даже не
Милюкова. Это говорил, по свидетельству
его секретаря, Григорий Распутин,
которого никто не заподозрит в
“большевистской пропаганде”.
Это свидетельство подтверждает и
статистика. Вот данные о потреблении за
год на душу населения, в килограммах,
Россия в 1913 году и СССР в 1989 году
(при «пустых» полках): мясо – 29 и 67,
рыба – 6.7 и 17.2, молоко и молочные
продукты – 154 и 363, яйца, шт. – 48 и
268, сахар – 8.1 и 42.5. В задачу статьи
не входит демонстрация успехов советской
экономики. Эти данные приведены для
обратного счета: показать, насколько
нищим было питание народа России... Если
же вернуться в начало XX века, то вот
еще всего одна цифра: англичане
потребляли сахара в то время уже по 29
кг в год, в три с половиной раза больше,
чем в России.
Жилье.
В среднем на одного горожанина
приходилось 6,3 кв. метра общей площади.
О качестве его говорить не приходится:
канализация имелась только в 23 городах,
электричество – в 178, и, разумеется,
лишь в богатых домах.
Рабочее время.
Под давлением нарастающих волн рабочего
движения и, прежде всего, революции 1905
года, предприниматели были вынуждены
последовательно сокращать
продолжительность рабочего дня с 12 в
начале века, до 9-10 часов к 1913 году.
Впрочем, это относилось только к крупным
предприятиям. На основной массе заводов
и фабрик действовали «собственные
законы», и рабочий день оставался
намного дольше.
Миф второй.
«Россия кормила своим зерном весь мир»
Понятно, что если императорская Россия
не могла, как следует, прокормить свое
население, то «весь мир» она, тем более,
прокормить не могла. И те, кто
утверждает подобное, просто ленятся
заглянуть в статистические справочники
или в учебники истории и бездумно
повторяют услышанные когда-то и где-то
фразы, запущенные в оборот сознательными
лжецами. В действительности, экспорт
зерна в наиболее урожайном 1913 году
составил лишь 9 млн. тонн, из которых
половина шла во Францию и Германию. А
больше и быть не могло, ибо всего зерна
(в границах СССР) было собрано 86 млн.
тонн. А что такое 86 млн. тонн? Это
ровно столько, сколько собрано (правда
тоже в рекордный год) в современной
Российской Федерации, т.е. без Украины,
Казахстана и других республик, и в два с
лишним раза меньше, чем советский урожай
1989 года (211 млн. тонн). При этом
товарным хлебом располагали лишь
помещики и богатые крестьяне. Они
вывозили хлеб из страны, хотя основная
часть крестьян жила впроголодь.
Булату Окуджаве
восемьдесят лет. Это кажется невероятным. Потому что однажды (как недавно это
было - всего полвека назад!), вырвавшись из грохота разухабисто-напористой
идеологической глупости и пошлости, тихий и мудрый голос поэта навсегда остался
в сознании огромного числа людей не просто современным. Он закрепился как
олицетворение существующего сегодня, сейчас, где-то совсем рядом, благородства и
интеллигентности , глубокого лиризма, тонкой, ироничной искренности,
мужественной доброты...
Судьба Булата
Окуджавы символична - он родился 9 мая, а ушел из жизни 12 июня - в День
независимости России. Его творчество - яркий монолог о неприкосновенности права
каждой личности на духовную свободу.
В публикации,
которую мы предлагаем вниманию читателей, Булат Шалвович рассказывает о себе
сам. Она составлена из интервью поэта, ответов на записки слушателей на его
концертах разных лет, мы использовали и отрывки из книги "…Я никому ничего не
навязывал".
- Я родился в 1924
году в Москве, на Арбате. По происхождению я - грузин, но, как говорят мои
грузинские друзья, "грузин московского разлива". Учился в школе, как все. После
девятого класса семнадцати лет добровольно ушел на фронт. Был очень, сейчас я
вспоминаю, смешной и нелепый солдат, конечно. Но старался честно делать то, что
мне поручалось. Героем не стал - на амбразуры не бросался. Остался жив. Был
ранен. Учился в университете. По образованию я филолог. Ну и по мере обучения в
университете писал стихи, подражательные стихи. Учился.
После окончания
университета поехал в Калужскую губернию в сельскую школу. Работал учителем
русского языка и литературы. Писал стихи, посылал их в калужскую областную
газету. Получал стандартный ответ, как обычно пишется: "Вам нужно больше читать
Пушкина, Лермонтова, Некрасова". Читал. Преподавал. Писал. Потом однажды приехал
в Калугу, зашел в редакцию этой газеты, говорю - вот я такой-то. А так как я им
много посылал, они уже мою фамилию запомнили. Они говорят: "Да, это вы, да?! Ну
заходите, заходите! - как старому знакомому. - Есть новенькое что-нибудь?"
"Есть", - говорю я, и дал им те же самые стихи, которые они мне отправили
обратно. И они их опубликовали. И так я начал печататься. Даже получил маленький
гонорар. Счастлив был безмерно. Потом я переехал в Калугу - работал в калужской
школе. И так как в то время там поэтов серьезных не было, то я считался самым
лучшим. И это мне очень кружило голову. И даже пошел разговор о маленькой
книжечке стихов. И вышла, наконец, маленькая книжечка очень плохих стихов,
потому что я писал - ну о чем я мог? - я писал стихи в газету к праздникам и ко
всем временам года. Значит: весна - стихотворение, зима - стихотворение, по
известным шаблонам. Все это печаталось, потому что это было очень спокойно,
благополучно, и я получал гонорары. У меня даже появился узкий круг читателей.
Ну - продавщицы книжных магазинов... человек двадцать, может быть. Я был уже
известен в узких кругах. Но где-то в глубине червь сомнения жил во мне: что
этого недостаточно, того, что я делаю. Но это благополучие было так приятно, что
мне не хотелось особенно шевелиться.
Затем я с этой
маленькой книжечкой переехал в Москву снова и попал в одно литературное
объединение, где были моего возраста молодые люди, очень крепко подготовленные,
которые в то время уже писали прекрасные стихи. Но не опубликовали еще ни одной
строчки, потому что это не так просто. А я разговаривал с ними снисходительно,
потому что я автор книжки. Потом они устроили мое обсуждение и на этом
обсуждении начали меня бить. Сначала я подумал, что они от зависти, но очень
быстро понял, что я этого заслуживаю. Потом я обиделся на себя самого: года
полтора я не писал ничего, мучился очень. Но потом природа взяла свое, и я снова
стал писать, но уже совсем иначе.
***
Первая песня
появилась у меня совершенно случайно в 1946 году. Тогда я был студентом первого
курса университета. Я очень гордился своим новым званием и, так как я писал
стихи, решил написать обязательно студенческую песню. По моим представлениям,
студенческая песня должна быть очень грустной, типа "Быстры, как волны, дни
нашей жизни..." - что-то в этом роде. И вот я написал эту песню. После этого я
десять или одиннадцать лет никаких песен не писал и об этом вообще не думал. И
не думал никогда, что я смогу выйти на эстраду с гитарой. Но вот в 1957 году я
совершенно случайно написал шуточные стихи и придумал мелодию, спел эту песенку
своим друзьям. Им это очень понравилось. И за эту пес-ню в течение многих лет
меня люди, которые не были хорошо знакомы с моим творчеством, считали
сочинителем блатных песен. Хотя я никогда ни одной блатной песни не написал, не
имею к этому отношения, хотя с уважением отношусь к блатному жанру - к
настоящему - как к фольклору. Но лично я никогда в этом жанре не работал. Но эту
песню с легкой руки легкомысленных критиков почему-то причислили к блатным. Хотя
эта песня, в общем, шуточная и о грустной вещи - о том, что он любит, а она не
любит. Это песня о Ваньке Морозове.
***
Я был очень робкий
человек. Иногда я выступал со стихами в числе других поэтов, и меня воспринимали
очень средне. Меня это вполне устраивало. Была маленькая потребность - может
быть, это любовь к фольклору - была маленькая потребность некоторые свои стихи
не просто читать, а чуть-чуть декламировать, а еще бы лучше под музыку. И
однажды меня научили на гитаре трем аккордам - самым примитивным. И я взял
гитару, и однажды, когда мы встретились с друзьями, я свое старое шуточное
стихотворение напел под случайную мелодию, которую только что придумал, и моим
друзьям очень понравилось. И мне это было очень приятно, и я тут же напел второе
стихотворение. Потом у меня появилось пять таких песен, потом шесть. Я работал
тогда в "Литературной газете". И однажды вечером, в конце рабочего дня, позвонил
незнакомый человек и сказал мне: "Не согласитесь ли вы приехать к нам домой
попеть свои песни?" "Конечно!" - сказал я с радостью - и поехал по незнакомому
адресу. Приехал. Там собралось человек тридцать тихих интеллигентов, стоял
магнитофон - тогда это была большая новость. Я спел им эти пять песен, потом мы
сделали перерыв, потом я спел снова эти пять песен, потом мы опять сделали
перерыв, потом я опять эти песни спел... Магнитофон записывал. Я оттуда уехал.
Забыл этот адрес. На следующий вечер мне позвонил совершенно незнакомый человек
и сказал: "Не приедете ли вы попеть свои песни?" - и я опять поехал. И так я
ездил года полтора по чужим домам. Количество песен прибавлялось, магнитофоны
крутились, все это переписывалось. Потом я начал получать письма из других
городов. Например, из города Кирова я получил письмо, где один рабочий мне
писал, что он слушал на ленте мои песни, они ему очень понравились, особенно
понравились ему десять песен - он приводит список - и ни одной моей песни. Да,
тогда все мне приписывалось: "Здравствуй, моя Мурка!.." и многие другие песни.
Потом некоторые в России все время думали, что Окуджава - это женщина.
Однажды мне
предложили выступить публично. Это было в ленинградском Доме кино. У меня уже
тогда было двенадцать песен. Я спел в первом отделении двенадцать, во втором я
их повторил снова. Меня очень хорошо принимали, была очень хорошая аудитория. А
потом, когда я вернулся в Москву, мне позвонили из московского Дома кино и
говорят: "Что же это вы?! В Ленинграде выступаете, а в Москве не выступаете!" Я
сказал: "Пожалуйста!" - и помчался туда. Но это был не мой вечер, а это был
вечер отдыха, суббота. Значит, большой зал, сидит публика, которая меня вообще
не знает. Представьте себе - вот такой зал, сцена, выступает эстрада: контральто
поет арию, потом выходит какой-то тяжеловес, поднимает гири, потом чтец читает
стихи Маяковского. Потом говорят: "А сейчас Булат Окуджава споет свои песни". В
зале пахнет шашлыком из ресторана, публика идет в ресторан, возвращается обратно
- все время такое вот времяпрепровождение. Я выхожу - маленький, тщедушный,
становлюсь в углу сцены, микрофон плохой, играть на гитаре не умею, петь не
умею. Начинаю петь свою песню. В зале начинается свист. Я беру гитару - и ухожу
со сцены.
А после этого
начался большой скандал. Композиторы меня ненавидели, гитаристы презирали,
вокалисты на меня были обижены. Так продолжалось несколько лет - до тех пор,
пока не выступил в прессе один поэт, старый, заслуженный, и сказал всем:
"Успокойтесь, это не песни - это просто способ исполнения своих стихов". И тут
все успокоились, каждый занялся своим делом: увидели, что я им не соперник. В
Союзе писателей меня обсудили - приняли в Союз писателей. Но, правда, до этого
было несколько фельетонов в газетах. В фельетонах, например, писали такие вещи:
"Вот на эстраду вышел молодой человек с кудрявым чубом (тогда еще у меня был) и
стал петь какие-то пошлые песни под гитару. Но за таким поэтом девушки не пойдут
- девушки пойдут за Твардовским и Исаковским!" Такой оригинальный способ
определять качество литературы - за кем пойдут девушки. Вот сейчас все это очень
смешно, конечно, а тогда было не до смеха.
У меня есть песня
про Леньку Королева. Меня однажды вызвали наверх и сказали, чтобы я эту песню не
пел, потому что она неправильно ориентирует нашу молодежь. "Чем же неправильно?"
- спросил я. "Ну видите ли, там у вас ваш Король уходит на фронт. Ну, во-первых,
королей у нас нету. А потом - когда он погибает, его некому оплакивать. Как, то
есть, некому оплакивать - а общество наше?" Но я, на свое счастье, продолжал ее
петь. Пел я ее года три, пока у меня не сочинилась другая песня, про дураков. И
мне в связи с этим пришлось опять совершить путешествие туда, и мне сказали:
"Послушайте, у вас же есть замечательная песня про Леньку Королева! Зачем вам
петь про дураков?.." Я понял, что время - прекрасный доктор, оно все само ставит
на свои места. Ну, это было давно - теперь мы уже другие люди. Мы же воспитываем
время, но и время нас воспитывает: мы постепенно привыкаем к вещам, которые нам
кажутся несуразными, неестественными, иногда даже опасными. Потом привыкаем,
потом все становится на свои места. Главное только - не поддаться, быть твердым,
принципиальным, а время само сделает свое дело: оно оставит лучшее, а слабое и
худшее оно постепенно отметет в сторону. Но, к сожалению, тогда уже, когда все
стало на свои места, я перестал писать стихи - стал писать прозу. И вот за
двенадцать лет я написал три романа, сейчас заканчиваю четвертый. Мне казалось,
что я никогда не приду снова к стихам и песням, но в прошлом году мне повезло:
вот на меня снизошло вдохновение, и я написал новые стихи, и некоторые из них
стали песнями.
***
Я жил на Арбате с
двадцать четвертого года по сорок первый. В сорок первом году меня выселили… То
есть не то, что выселили - я ушел на фронт, а когда вернулся, квартира была
занята и мне ее не вернули, потому что я числился сыном врагов народа. Значит, я
не мог за нее воевать. Ну вот, и с тех пор с Арбатом было покончено.
Что собой
представлял Арбат? Это была прелестная улица. Внешне. Для меня это родная улица,
я очень люблю ее. Но сейчас я не склонен идеализировать прошлое. Прежде это была
правительственная трасса, по которой ездил Сталин. Поэтому все ворота и подъезды
были забиты специальными людьми. Тогда я как-то не понимал этого, и даже
интересно было. А сейчас вспоминать об этом неприятно…
Жили скученно.
Подавляющее большинство - в коммунальных квартирах. Теперь вот говорят, что в
коммунальных квартирах есть своя прелесть и даже что расселение по отдельным
квартирам принесло в нашу жизнь какие-то дополнительные сложности… Так говорят.
Не знаю…
***
Задача художника -
музыканта ли, поэта ли, прозаика, живописца - во все века и времена всегда одна
и та же: имеющимися в его распоряжении средствами рассказать о себе, выразить
себя. Что я - по мере своих возможностей и сил - и пытаюсь делать. И я думаю,
что бумажный солдат, если он когда-то нашел отклик в душах других людей,
наверное, это явление более распространенное, чем я сам, со своими слабостями и
неудачами житейскими. Я думаю, что и среди вас, хотя вы все очень мужественные и
закаленные люди, тоже найдутся, если поискать как следует.
***
Я и не хочу, и не
собираюсь никого перевоспитывать. Пусть время перевоспитывает. Оно или
перевоспитает, или нет. В конце концов, эти люди прожили свою жизнь - что же
теперь? Я не считаю возможным и следующее поколение воспитывать на свой вкус.
Мне многое не нравится, ну и что? Отвернись, если не нравится. Свобода - не
стихия, не вольная волюшка. Мы многому должны научиться. Мы, наконец, посмотрели
на себя и увидели, что очень несовершенны, примитивно мыслим, многого не умеем.
Каждому нужно привести себя в нормальное состояние, тогда и общество станет
более нормальным. Слава богу, что смогли к этому прийти - значит, мы еще не
полные идиоты и не полные скоты.
Мы переживаем
трагические обстоятельства, и естественно, что люди обескуражены, напуганы,
многого не понимают. Период реанимации - то ли выживем, то ли нет...
Я верю в духовный
потенциал России, в русскую культуру. Бывали ситуации крайние, но общество
выходило из них - с потерями, но выходило и начинало качественно новую жизнь.
Верю, так и будет. Но к надежде на скорые, ранние удачи отношусь подозрительно.
Есть во властных структурах умные, честные личности, которые пытаются наладить
нашу жизнь, часто неумело, часто срываясь - ну что делать?
По-грузински это
звучит "Равкна!" - трагическое звучание.
Стихи разных лет
***
Настоящих людей так
немного!
Все вы врете, что век их настал.
Посчитайте и честно и строго,
Сколько будет на каждый квартал.
Настоящих людей очень мало:
на планету - совсем ерунда,
на Россию - одна моя мама,
только что она может одна?
***
Мой мальчик, нанося обиды,
о чем заботятся враги?
Чтоб ты не выполз недобитый,
на их нарвавшись кулаки.
Мой мальчик, но - верны и строги -
о чем заботятся друзья?
Чтоб не нашел ты к ним дороги,
свои тревоги пронося.
И все-таки, людьми ученый,
еще задолго до седин,
рванешь рубаху обреченно,
едва останешься один.
И вот тогда-то, одинокий,
Как в зоне вечной мерзлоты
Поймешь, что все, как ты, двуноги
и все изранены, как ты.
***
На арбатском дворе - и
веселье и смех.
Вот уже мостовые становятся мокрыми.
Плачьте, дети!
Умирает мартовский снег.
Мы устроим ему развеселые похороны.
По кладовкам по темным поржавеют коньки,
позабытые лыжи по углам покоробятся…
Плачьте, дети!
Из-за белой реки
скоро-скоро кузнечики к нам заторопятся.
Будет много кузнечиков. Хватит на всех.
Вы не будете, дети, гулять в одиночестве…
Плачьте, дети!
Умирает мартовский снег.
Мы ему воздадим генеральские почести
Заиграют грачи над его головой,
грохнет лед на реке в лиловые трещины…
Но останется снежная баба вдовой…
Будьте, дети, добры и внимательны к женщине.
***
В саду Нескучном тишина.
Встает рассвет светло и строго.
А женщину зовут Дорога…
Какая дальняя она.
***
Александру Сергеичу
хорошо!
Ему прекрасно!
Гудит мельничное колесо,
боль угасла,
баба щурится из избы,
в небе - жаворонки,
только десять минут езды
до ближней ярмарки.
У него ремесло первый сорт
и перо остро.
Он губаст и учен как черт,
и все ему просто:
жил в Одессе, бывал в Крыму,
ездил в карете,
деньги в долг давали ему
до самой смерти.
Очень вежливы и тихи,
делами замученные,
жандармы его стихи
на память заучивали!
Даже царь приглашал его в дом,
желая при этом
потрепаться о том о сем
с таким поэтом.
Он красивых женщин любил
любовью не чинной,
и даже убит он был
красивым мужчиной.
Он умел бумагу марать
под треск свечки!
Ему было за что умирать
у Черной речки.
***
Разлюбила меня женщина и
ушла не спеша.
Кто знает, когда доведется опять с нею встретиться.
А я-то предполагал, что земля - это шар…
Не с кем мне было тогда посоветоваться.
***
Вселенский опыт говорит,
что погибают царства
не оттого, что тяжек быт
или страшны мытарства.
А погибают от того
(и тем больней, чем дольше),
что люди царства своего
не уважают больше.
***
Антон Палыч Чехов однажды
заметил,
что умный любит учиться, а дурак учить.
Скольких дураков в этой жизни я встретил!
Мне давно пора уже орден получить.
Дураки обожают собираться в стаю.
Впереди - главный во всей красе.
В детстве я верил, что однажды встану,
а дураков нету: улетели все.
Ах детские сны мои - какая ошибка.
В каких облаках я по глупости витал!
У природы на устах коварная улыбка…
Может быть, чего-то я не рассчитал.
А умный в одиночестве гуляет кругами,
он ценит одиночество превыше всего.
И его так просто взять голыми руками…
Скоро их повыловят всех до одного.
Когда ж их всех повыловят, наступит эпоха,
которую не выдумать и не описать.
С умным хлопотно, с дураком плохо.
Нужно что-то среднее, да где ж его взять?
Дураком быть выгодно, да очень не хочется.
Умным очень хочется, да кончится битьем…
У природы на устах коварные пророчества.
Но может быть, когда-нибудь к среднему придем
Не пробуй этот мед: в нем ложка дегтя.
Чего не заработал - не проси.
Не плюй в колодец. Не кичись. До локтя
всего вершок - попробуй укуси.
Час утренний - делам, любви - вечерний,
раздумьям - осень, бодрости - зима.
Весь мир устроен из ограничений,
чтобы от счастья не сойти с ума.
ББК
66.3 (2) Ш 557 ISBN
5-88604-021-8 ©
Вячеслав Широнин, 1997
Издательство "ЯГУАР", МОСКВА,
1997
...Потребовалось
несколько лет, чтобы большинству народа
стало на своем опыте понятно, что такое
настоящий развал и кто на самом деле
несет за него ответственность. ...Стоит
еще раз взглянуть на ту дореволюционную
Россию, которую, по ностальгическому
выражению сегодняшних монархистов, “мы
потеряли”.
Булату Окуджаве
восемьдесят лет. Это кажется невероятным. Потому что однажды (как недавно это
было - всего полвека назад!), вырвавшись из грохота разухабисто-напористой
идеологической глупости и пошлости, тихий и мудрый голос поэта навсегда остался
в сознании огромного числа людей не просто современным. Он закрепился как
олицетворение существующего сегодня, сейчас, где-то совсем рядом, благородства и
интеллигентности , глубокого лиризма, тонкой, ироничной искренности,
мужественной доброты...