Разгром в Ленинградском университете. 1948 г.
Шестьдесят лет назад, в июне 1948 года, была проведена первая «репетиция» кампании, вошедшей впоследствии в историю под названием «борьбы с безродными космополитами». Для этого был выбран один из сильнейших в стране вузов, Ленинградский университет, и его лучший факультет – политико-экономический
|
|
|
|
Хуже войны
Когда в конце восьмидесятых, как и многие, я пытался разобраться в причинах деградации страны, то все чаще обращался в годы тридцатые и сороковые. В перестроечную пору каждый день мы узнавали о новых жертвах времен беззакония и террора, в их числе – о замечательных ученых: экономистах, философах, историках, обществоведах. Мы тогда впервые узнали о трагических судьбах всемирно известных экономистов Чаянова и Кондратьева. Открылись подробности разгрома Института мирового хозяйства и мировой политики, который возглавлял академик Варга. Но все-таки то, что произошло в Ленинграде, имело особый размах.
Придите сегодня на факультет политэкономии ЛГУ: мемориальная доска в холле хранит имена тех, кто не вернулся с фронтов Великой Отечественной. Однако потери, нанесенные преподавательскому корпусу войной и блокадой, меркнут по сравнению с тем трагическим опустошением, которому подвергся университет в годы сталинщины. Еще в 1925 году закрыли в Ленинградском университете так называемый факультет общественных наук, существовавший с 1919-го; в конце двадцатых уничтожен Всесоюзный коммунистический сельскохозяйственный университет имени Зиновьева; в 1938-м разогнали Военно-политическую академию Красной армии имени Толмачева; подобная участь постигла и кафедру статистики ЛГУ и ее заведующего Плотникова; перед самой войной перестали существовать Ленинские курсы при ЦК ВКП(б)... Однако наибольшего размаха кампания по уничтожению науки и научных кадров в Ленинграде достигла в конце сороковых на политико-экономическом факультете ЛГУ.
|
|
Факультет возник как отделение: в 1939 году свое детище выпестовал Александр Алексеевич Вознесенский, первый декан, вскоре ставший ректором Ленинградского университета. Александр Алексеевич приложил немало усилий к тому, чтобы привлечь лучших специалистов из тех, кто чудом уцелел в многочисленных кампаниях по борьбе с «врагами народа». Курс статистики читал ученый с мировым именем, один из создателей теории статистики Ликарион Витольдович Некраш. Финансы преподавал Антоний Иосифович Буковецкий – автор многочисленных работ по кредиту, которого еще в 1911-1914 годах думская фракция большевиков определила себе в консультанты по финансовым вопросам. Буковецкий был одним из авторов проекта Государственного банка СССР. Историю экономических учений вел Виктор Морицевич Штейн – человек необъятной эрудиции, владевший многими европейскими и
|
|
восточными языками. Когда-то он был консультантом Сунь Ятсена – китайского революционера, основателя партии Гоминьдан. Позже стал профессором, деканом восточного факультета, а также преподавал на географическом и на политэкономическом... Экономику промышленности вел Яков Самойлович Розенфельд, крупный специалист в этой области, преподносивший свой предмет, по воспоминаниям студентов, поистине артистично. Декан факультета Виктор Владимирович Рейхардт читал лекции по политэкономии, истории политэкономии, истории народного хозяйства. Будущие экономисты внимали тем, кто составлял гордость исторической науки: академикам Тарле, Грекову, Струве, профессорам Ковалеву, Мавродину... Про лекции самого Вознесенского и говорить нечего: когда его ученики вспоминают про них, их лица светлеют...
В трудную военную и послевоенную пору жизнь на факультете била ключом: ученые разрабатывали проблемы «нашей» и «их» экономик, защищали интересные диссертации… Первой университетской премии была удостоена книга Штейна «Очерки развития русской общественно-экономической мысли XIX–XX веков». Обсуждение этой книги состоялось в июне 1948-го. Труд ученого расценили как вылазку классового врага: «написано космополитом с позиций космополитизма». Книге досталось за то, что в ней была «извращена историческая правда», ибо утверждалось, что западники прогрессивнее славянофилов, а не наоборот. Кроме того, в ней не было ни слова о «корифее всех наук», «гении всех времен и народов» товарище Сталине.
Особенно усердствовал в «разоблачениях» книги замдекана Серафим Андрианович Ильин. Все шло по плану: заранее подготовленные ораторы громили «безродного космополита», а завершающую точку, по сценарию, должна была поставить молодой кандидат наук, многообещающий ученый Софья Фирсова. Однако случилась осечка: поднявшись на трибуну, Фирсова скрупулезно, пункт за пунктом, разъяснила, какие бесчестные приемы применяли коллеги, дабы скомпрометировать серьезное исследование. Как они передергивали цитаты, чтобы исказить их смысл. Заодно привела ленинскую оценку западников и славянофилов. И относительно «корифея всех наук» тоже дала спокойный, резонный ответ.
В общем, профессора Штейна удалось отстоять. Но Фирсовой этого заступничества не простили: после ее ареста стенограмма ее речи станет главным документом обвинения.
 |
Получивший неожиданный отпор Ильин отступать не собирался. Спешно была создана комиссия по проверке фондов факультетской библиотеки. Комиссия обнаруживает номера журнала «Под знаменем марксизма» двадцатых годов, а в них – статьи давно запрещенных Троцкого, Бухарина, Каменева, Зиновьева, Радека... Вообще-то установки на изъятие подобных журналов не существовало, инструкция предусматривала уничтожение лишь книг этих авторов. Но бдительная комиссия и ее вдохновитель, обнаружив крамолу, развернули кампанию по дискредитации декана Рейхардта.
В чем только его не обвиняли! Во-первых, смущала нерусская фамилия. Во-вторых, не устраивало его дворянское происхождение (дед Виктора Владимировича был ученым-лесоводом в звании действительного статского советника). В-третьих, его книга «Очерки по экономике докапиталистических формаций» в 1934 году была переведена в Японии! Скоро это даст следователю повод объявить Виктора Владимировича японским шпионом. А за выявленные в библиотечных завалах запретные статьи расстрелянных «врагов народа» объявили профессора вдохновителем троцкистской пропаганды.
Травля достигла апогея, когда началась подготовка к выборам нового состава партбюро. Ильин с единомышленниками потребовали от Рейхардта, чтобы он взял самоотвод. Виктор Владимирович не выдержал давления и на собрании снял свою кандидатуру. Но большинство присутствующих с ним не согласились. В перерыве группа Ильина развернула агитацию против декана. Однако когда уже за полночь председатель счетной комиссии Фирсова сообщила о результатах голосования, стало ясно: противники Рейхардта проиграли. Деканом остался Виктор Владимирович, а секретарем партбюро избрали Ильина, которому и вручили протоколы голосования для передачи в райком.
На следующий день по представлению Ильина бюро Василеостровского РК ВКП(б) постановило: выборы считать недействительными. Виновной в фальсификации выборов, в результате чего в партбюро «пролез троцкист Рейхардт», объявили Фирсову. А раз так – исключить ее из партии! Член счетной комиссии аспирант Григорьев позже признается, что дать ложные показания против Фирсовой («Иначе вылетишь из аспирантуры!») его заставил Ильин.
К счастью, тогда вмешался Александр Алексеевич Вознесенский и спас Фирсову. Но относительно перевыборов райком был неумолим. И вот – новое собрание. Предварительная обработка парторгов на кафедрах сделала свое дело: Рейхардт оказался за пределами партбюро. В результате вожделенное деканское место занял Ильин – и тут же развернул кампанию против очередной жертвы.
Вскоре университетская многотиражка известила: «Носителем идеи буржуазного объективизма и космополитизма на политико-экономическом факультете является профессор Я. Розенфельд. Его книга «Промышленность США и война», изданная в 1947 году, позорит имя советского ученого. Вместо того чтобы показать глубочайшее загнивание американского капитализма, его паразитический характер, и привлечь внимание советского читателя к потрясающим картинам абсолютного и относительного обнищания американских трудящихся, Я. Розенфельд, забыв о чувстве советского патриотизма, пресмыкается перед американским капиталом».
Так клеймили блистательного ученого, влюбленного в свой предмет, в своих студентов. Поносили человека, который в самые трудные из блокадных месяцев, кроме университетских занятий, почти каждый день, шатаясь от слабости, выступал с лекциями в воинских частях, госпиталях, на предприятиях.
Ленинградский «конвейер»
Главный защитник факультета, его создатель и хранитель Александр Алексеевич Вознесенский помочь уже не мог: только что назначенный министром просвещения РСФСР, он находился далеко от Ленинграда. И вот, возвратившись 30 августа из отпуска, преподаватели узнали, что некоторые из них (Фирсова, Юдовин, Торкановский) переведены в другие вузы, а профессора Рейхардт, Штейн и Розенфельд уволены.
Как известно, в феврале 1949 года с благословения «отца народов» Берия, Маленков и Абакумов запустили кровавый конвейер, получивший название «Ленинградского дела». В обстановке массовых репрессий, когда одним из первых погиб Александр Алексеевич Вознесенский, страшная судьба не могла миновать и тех, с кем он когда-то созидал политико-экономический факультет, кого считал своими помощниками и друзьями. Тем более что многие из них стараниями Ильина и его приближенных уже были ошельмованы.
Шесть профессоров из семи – Некраш, Рейхардт, Штейн, Буковецкий, Розенфельд, Раутбардт, а также большая группа доцентов – Фирсова, Зак, Свещинская, Варшавский – были объявлены врагами народа, брошены в тюрьмы, лагеря. Лишь профессору Бортнику, который заранее покинул Ленинград, удалось избежать этой участи. Были изгнаны доценты Виленкина, Свердлова, Цага, Штипельман, Буслович, ассистент Герасимова...
Сердце Виктора Владимировича Рейхардта не выдержало пыток 16 ноября 1949 года. Еще раньше, 1 сентября, погиб на допросе Ликарион Витольдович Некраш. Объявив в тюрьме голодовку, умер «подельник» экономистов профессор филологического факультета Григорий Александрович Гуковский. Из-за перенесенных страданий вскоре после освобождения скончались Антоний Иосифович Буковецкий и Виктор Морицевич Штейн. Вернувшись из ссылки, Яков Самойлович Розенфельд горько шутил, что «колымский свежий воздух и строгая тамошняя диета оказались ему, язвеннику и диабетику, весьма кстати». Но и он сгорел быстро. Всю оставшуюся после возвращения из лагеря жизнь боролся за восстановление справедливости и наказание доносчиков Саул Давидович Зак. А доктор экономических наук, профессор Софья Михайловна Фирсова поведала мне, как тогда Григорьев цинично усмехался в лицо своей недавней коллеге: «Будешь теперь знать, что такое лагерная жизнь...» Что ж, эту жизнь она познала сполна. На пятом месяце беременности оказалась во внутренней тюрьме «Большого дома» на Литейном. Вскоре пришло известие, что муж, который смело воевал на фронте, теперь струсил и от арестованной жены отрекся. Сын родился в «Крестах» и вместе с мамой отправился в Интинский лагерь.
Посмотреть в глаза
Когда в середине пятидесятых те, кто выжил, стали возвращаться из тюрем и ссылок, от греха подальше уехал из Ленинграда проректор ЛГУ Серафим Ильин. Обосновался под Москвой. В 1964 году стал доктором наук. Потом работал в Казани, затем – в Ярославском университете.
И вдруг в 1989 году я узнаю, что пенсионер Ильин вновь вернулся в Ленинград, получил здесь квартиру. Наведался я туда, глянул на хозяина: конечно, стар, немощен... Только хотел задать несколько важных вопросов, как получаю в руки толстенный том в зеленом коленкоре, по которому золотым тиснением значилось: «С.А. Ильин. Моя трудовая жизнь. Июль 1983». Раскрываю первую страницу: «Я, Ильин Серафим Андрианович, родился 8 июня 1913 года в деревне Белое озеро Яльчинского района Чувашской АССР».
И потекло подробнейшее жизнеописание. Наконец – вот он, период, который меня интересовал больше всего: в октябре 1946-го Ильин избран на факультете секретарем партбюро. Итак: «Новый состав партбюро, в частности, я, как его секретарь, с первых дней нашей работы столкнулись с порочной непартийной системой подбора кадров на факультете. Тогдашний декан Рейнхардт подбирал преподавателей(...) не по деловым и политическим качествам, а по «кумовству», идейному и национальному родству, взяв при этом за правило полностью игнорировать политическое прошлое принимаемых на факультет людей. Результаты такой системы не замедлили сказаться. Все ведущие профессора факультета имели запятнанные политические биографии». Дальше уточнения: один – «бундовец», другой – «имел отношение к гучковскому Центральному военно-промышленному комитету», третий – «выступал в роли крикливого подголоска контрреволюционной буржуазии», четвертый – «протаскивал троцкистские взгляды»...
«Для существовавшей «системы» подбора кадров было характерно, что на протяжении многих лет преподаватели коренной, русской национальности почти совсем не имели доступа на факультет». И идет скрупулезный подсчет: сколько – русских, сколько – нерусских. (Профессор Антоний Буковецкий, хоть и русский, «с далеко не марксистскими взглядами и крайне сомнительной политической репутацией».)
Я поинтересовался, смог ли бы он спокойно глядеть в глаза тем бывшим коллегам, которым (в отличие от других, погибших) в пятидесятые годы удалось все же вырваться из заключения? Ильин невозмутимо ответил:
– А чего мне не глядеть на них спокойно? Раз выпустили, значит, общественной опасности уже не представляли. Сейчас такая жесткая политика не проводится. Живем по обстановке...