Леонид Блох. "Еврейское счастье" - сказка советского времени

Пошли на книжный рынок, сказала мне жена. Но денег на книги не было, и той же ночью, в перерыве между выгулом собак, где-то с первого по двадцать восьмое февраля 2007 года, я написал первую повесть.
Ты с ума сошел, вздохнула жена, проснувшись в ту ночь с первого по двадцать восьмое и увидев исписанные листики блокнота. Ладно, вздохнула она еще раз, иди погуляй с собаками, а я попробую почитать этот бред и подтянусь к тебе попозже.
В этот вечер и на следующее утро я гулял с собаками один.
Жена при мне хмуро читала, а когда я не видел, смеялась и плакала. А я все гулял с собаками.
Ладно, призналась жена как-то вечером, твоя взяла, можешь не тратить деньги на книги. Пиши дальше.
А я что, меня не надо уговаривать два раза, особенно женщине.
С тех пор и пишу. Потому что денег все нет и нет.
Я ж смеюсь над собой, чтобы легче переносить глупость других.
Присоединяйтесь. То есть смейтесь вместе со мной.

Эти два слова, стоящие рядом в названии, уже вызывают смех и споры. И даже раздражение слева в партере. Продолжим без тех, кому неинтересно.
Итак.

Жила-была одна девочка, родом из маленького городка на юге России. Она говорила на дикой смеси трех языков – идиш, русского и украинского. При этом еще и картавила. Добавьте к невеселой картине высокий рост, толстые ножки, при виде которых вспоминаешь, что давно не варили холодец, рыжие волосы, отсутствие талии и присутствие длинного носа, доставшегося ей в наследство от папаши.

Она так бы и помогала отцу в овощном магазинчике и впоследствии заменила бы его. Но на несчастье девочка родилась умной и амбициозной. И что делать еврейскому ребенку с такими аномалиями в глухой провинции Советского Союза?

Короче говоря, взяла девочка из кассы магазинчика немного денег и поехала в Москву. Поступать в институт поехала. И не в какой-нибудь завалящий, а в, страшно подумать, МГИМО.

Папаше записку оставила следующего содержания:

«Дорогой отец, не волнуйся. Деньги заработаю и верну. Твоя Ида».

Это ее так звали. Ида Ицковна Гринблат.

Ну?

Где МГИМО, а где Ида Ицковна Гринблат?

Представьте себе эту комическую картину.

Заходит Ида в институт, где без связей и русскому делать нечего. Находит приемную комиссию и громко, на понятном только ей и жителям родного городка языке, спрашивает:

– Хде тута учут на дыпломатов?

Там же, понимаете, никакого паспорта не надо было, чтобы понять, что написано у девушки в пятой графе.

Но, поднимем большой палец вверх, проклятая демократия и соблюдение приличий. Не принять у Иды документы не было никаких оснований. Аттестат с пятерками, советское гражданство, комсомол и так далее.

Поэтому Гринблат оказалась в числе абитуриентов. И даже получила место в общежитии, как иногородняя. Студенты же в ту пору на каникулы разъехались.

Представьте себе забор, в котором все дощечки одна к одной, зеленые. И вдруг одна желтая.

Вот так и фамилия Гринблат в списке поступающих среди сплошь Ковалевых, Петренко и Драчиков. Что очень нервировало членов приемной комиссии.

В общем, Ида Ицковна была обречена.

Уже был разработан план, как ее завалить на первом же экзамене, то есть сочинении. Тем более, что с таким диким акцентом она наверняка и писала так же. По крайней мере, так думали в приемной комиссии.

Если вы не в курсе, то фамилии абитуриентов не ставят на их письменные экзаменационные работы. Только номера. Якобы для непредвзятости.

У Иды номер был тринадцатый. Уже неплохо. А?

И проверять ее работу должна была член партии с сорокового года, Нинель Ивановна Ибрагимова, в девичестве Курощипова. Представляете, что Иде Гринблат светило?

Но есть бог на свете, тем более, что, простите за напоминание, он тоже был евреем.

Была одна организация, о которой мало кто знал, чутко следящая за различными проявлениями несправедливого отношения к нашим людям. Нет, на каждую несправедливость они, естественно, не реагировали. Это ж какой штат и связи надо было иметь! Но иногда…

А руководил тогда организацией Иван Иосифович Перчик. Почему Иван? Да мало ли. Может, для конспирации.

Вот к этому-то Ивану и попала информация, что какая-то безумная девица из провинции сдает экзамены в МГИМО. И там тоже были наши люди. То ли завхоз, то ли бухгалтер, не знаю точно.

Может, ради смеха. А, может, ради того, чтобы отточить, так сказать, профессиональное мастерство, Перчик заинтересовался этим делом.

Изучив обстановку и преподавательский состав в МГИМО, Иван понял, что внутри ему положиться не на кого, кроме самой Иды Гринблат. Но ее в известность ставить было нельзя. Испугалась бы провинциалка и все бы испортила. Завхоз или бухгалтер ему в этом деле тоже были не помощники.

Но организация имела связи во многих сферах. Иначе невозможно было бы решать такую массу разнообразных вопросов.

Короче говоря, кто-то сверху прислал проверяющего в МГИМО. Типа, для изучения объективности и исключения взяток.

Тот, который сверху, понятия не имел, что делает это ради аномалии по имени Ида Ицковна Гринблат.

Ему просто намекнули на какие-то темные обстоятельства и подсказали, кого именно надо направить. Честного и неподкупного товарища, Василия Петровича Куркина. Из министерства образования.

Этот Вася Куркин, как и многие тогда, тщательно скрывал от окружающих свою еврейскую маму из Крыжополя.

Но в нашей организации стояли на учете все тайные еврейские мамы. Поэтому и обратились к Василию, нежно любящему маму, с просьбой, нет, не помочь поступить Иде Ицковне, а не дать завалить ее на первом экзамене. Хотя бы. Что уже было бы победой, по мнению Ивана Перчика. На сочинении обычно половину отсеивали.

Иван Перчик пришел в министерский кабинет к Куркину и, счастливо улыбаясь, положил тому на стол упаковку мацы.

– Что это? – строго спросил Вася.

– Из Крыжополя, – лучезарно светясь всем лицом, ответил Перчик, – от мамы.

– Уберите немедленно, – побагровел Куркин. – Сюда могут войти!

– Я уберу, – ласково сказал Перчик, – но не обидится ли мама? Если я ей расскажу о вашей реакции. А?

– Что вам нужно?

– Только справедливости, Василий Петрович, – подобрался Иван Иосифович. – В МГИМО поступает одна ваша землячка. Да, понимаю, что это бред. Но дайте девочке шанс. Пусть сдаст сочинение на общих основаниях, без пристрастия. Поможете? А я эту мацу сейчас же отсюда вон.

– Как зовут вашу абитуриентку? – Куркин приготовился записывать.

– Заранее благодарен. Всего один экзамен.

– Мацу оставьте! – Куркин положил руку на хоть и пресные, но дорогие сердцу лепешки.

***

Так этот Василий Петрович не отходил от Нины Ибрагимовой, пока та не проверила все работы. И сам за ней еще раз все проверил, чтобы убедиться в объективности оценок.

Ида получила четверку! Это в институте, где выше четверки вообще никому не ставили! Даже любовнице ректора.

Но это еще было только начало. Иван Перчик, когда узнал про эту четверку, долго смеялся. А потом сказал, что теперь он за эту девочку отвечает.

Ну, а Ида Гринблат была убеждена, что все делает правильно. Ее же в школе учили, что Советский Союз – страна равных для всех возможностей. Она вместе со всеми пела патриотические песни, собирала металлолом и ходила строем. Хоть и не в ногу, но под барабан. Она была комсомольской активисткой и хотела вступить в партию.

Но вернемся к вступительным экзаменам. Вторым была история СССР. Сдавали устно. С одной стороны, завалить легче, с другой – сложнее. Можно задавать кучу дополнительных вопросов из всего курса. Но если ты подготовился, то можешь стоять до последнего.

Ида не выходила из общежития. Она привезла с собой кучу книг и читала с утра до ночи. Думала, бедная, что от ее знаний что-то зависит.

А у Ивана Перчика было свое мнение по этому поводу. Он через знакомого завхоза или бухгалтера узнал, кто будет принимать экзамен по истории. Тщательно подготовился. И вечером сел на скамеечку перед выходом из института. С газеткой «Московские новости» на английском языке.

– Юрий Сергеевич? – окликнул Перчик нужного человека и радостно вскочил, раскрыв руки чуть ли не для объятий.

– Мы разве знакомы? – насторожился преподаватель, замедлив шаг, но не собираясь останавливаться окончательно.

– Вы меня не знаете, Юрий Сергеевич, – нежно улыбнулся Иван, – и, как говорится, крепче спать будете. Достаточно того, что я вас изучил, как мой лечащий врач-уролог изучил мою же простату. Дай им обоим бог здоровья. В смысле, и врачу, и простате. Да шучу я, Юрий Сергеевич, не обращайте внимания.

– Что вам нужно от меня? Я очень спешу.

– Софочка ждет? Не надо делать такие страшные глаза, дорогой мой. Я – ее единственный дядя. И меня очень беспокоит то, что моя любимая племянница напропалую встречается с женатым мужчиной, да еще и членом партии. Да вы никак покраснели, Юрий Сергеевич! Как это мило. Если человек в вашем возрасте и социальном положении не разучился краснеть, значит, он еще не потерян для общества. Не делайте снова такие страшные глазки, Юрий Сергеевич. Я желаю вам только добра. Но поймите меня правильно. Ваша супруга Ирина Павловна и малолетние детки, Алексей Юрьевич и Елена Юрьевна, не должны переживать по поводу ваших встреч с Софочкой. Нет, если моя племянница любит вас, то я ее не осуждаю. Но какие у вас планы на ее счет? Не отвечайте. Я все читаю в ваших глазах. Юрий Сергеевич, хотите, я исчезну из вашей жизни так же внезапно, как и появился? Ответ очевиден. Только одна просьба. Завтра будьте снисходительны к моей другой племяннице, Идочке Гринблат. Кстати, они с Софочкой троюродные сестры. Да, разбросала нас судьба-судьбинушка. Софочка и не помнит про Идочку. Вот они, коллизии жизни. Так я надеюсь. Поклон супруге. И поцелуйте Софочку. Не надо говорить ей про наш разговор. Да, просто будьте объективны, как этого требует устав нашей любимой партии. Пролетарии, всех стран, объединяйтесь. Я бы добавил, но только по любви. Шучу, Юрий Сергеевич. А с простатой будьте поаккуратнее. Не застудите, дорогой мой.

***

Да, если бы Перчик старался для круглой идиотки, то я бы понял ваше возмущение, дорогой читатель. Но девочка была готова на все сто. Этот Юрий Сергеевич с удивлением выслушал ответы на вопросы попавшегося Иде билета. Потом аккуратно, осторожно озираясь, задал пару сложных вопросов про французскую революцию и Леву Троцкого. И только после этого с чувством выполненного долга поставил ей пятерку.

В институте запаниковали. Срочно собрали комиссию. Вопрос стоял один. Не допустить! Оставался один экзамен – английский. Если она сдаст его хотя бы на четыре – все, придется принимать. Придумали хитрый ход. Поручили секретарше сообщить Гринблат о переносе времени экзамена. К примеру, двадцатого июля в шесть часов вечера. А на самом деле оповестили всех остальных лично, что экзамен состоится тоже двадцатого, но в десять утра. Ида тем утром снова засела в библиотеке. Готовилась, дурочка. А экзамен уже вовсю шел.

***

Но и Перчик понимал – вот он, последний и решительный. Надо мобилизовать все усилия.

Иван Иосифович пошел на разговор к ректору МГИМО.

Пора была горячая. Простого смертного к нему бы и не пустили. Но Перчик заручился звонком от того же знакомого из министерства образования.

И в назначенный час в кипе, черной шапочке, прикрывающей макушку, и с пейсами, вьющимися из-под нее, сидел в приемной ректора. На Перчике был строгий черный костюм и лакированные туфли.

В приемной стояла напряженная тишина.

В самом престижном вузе страны, в советское время, когда Израиль считался одним из главных мировых агрессоров, спокойно сидела ну очень вызывающая фигура. Вокруг одни славянские лица, ожидающие приема и явно возмущенные таким соседством.

Но Иван Иосифович невозмутимо читал какую-то газетку на иврите, улыбаясь чему-то смешному. И даже тихо посмеиваясь.

– Перчик! – громко произнесла секретарша.

Как будто объявила коронное блюдо на банкете.

Блюдо встало, с уважением поклонилось сидящим в приемной и аккуратно приоткрыло дверь в кабинет ректора, на которой висела табличка «Коваленко Степан Миронович».

***

Челюсть у Коваленко отвисла.

Таких посетителей в его кабинете еще не бывало. Что-то защемило в груди, предчувствуя беду.

Степан Миронович уже после звонка из министерства почуял неладное. Вот оно и подтвердилось. Пейсы в МГИМО! Хана всем устоям!

– Шалом! – радостно сказал посетитель, вежливо кланяясь.

– Коваленко, – на всякий случай также вежливо ответил ректор.

– Я вас умоляю, Степан Миронович, – пропел Перчик. – Вы только задумайтесь, чем вы руководите. Ну? Подсказать? Московский государственный институт международных отношений! Чувствуете, какая на вас лежит ответственность? Готовите кадры для всех наших международных отношений, как было сказано выше.

– Вас прислали, товарищ Шалом, чтобы мне лекцию прочесть? Ближе к делу.

– Куда уж ближе, Степан Миронович, – загадочно протянул Перчик. – Это очень правильно, что вы меня товарищем Шаломом назвали. Вы очень близки к истине. Скажите мне, дорогой мой интернационалист, где среди ваших отношений место для маленького государства Израиль?

– У Советского Союза нет никаких дипломатических и политических связей с Израилем, – четко, как на лекции, отрапортовал Коваленко.

– Правильно, – кивнул Перчик. – Но это только пока. Вы, надеюсь, в курсе, что первая волна репатриантов уже внедрилась в израильские населенные пункты? И не за горами вторая волна.

– Изменники родины! – воскликнул ректор. – И мы делили с ними одну краюху хлеба! Пусть убираются, куда угодно!

– Ша! – Перчик даже привстал. – Не надо делать скоропалительных выводов. Если наша партия и лично дорогой Леонид Ильич приняли решение выпустить евреев на якобы историческую родину, то это что-то, да значит. Или вы сомневаетесь в дальновидности и стратегическом мышлении товарища Брежнева?

– Да как вы можете! – Коваленко с любовью посмотрел на портрет генерального секретаря, висящий у него над головой.

– Тогда только представьте себе, что через несколько лет Израиль будет похож на шестнадцатую республику Советского Союза. И к вам придут товарищи из Центрального Комитета, и спросят: «А подготовили ли вы, Степан Миронович, кадры для работы в Израиле?» И что вы им ответите на их законный вопрос? Что ни одного еврея и на дух не подпускали к стенам МГИМО?

– Но что же делать? – Коваленко в отчаянии посмотрел на Перчика.

– Вот! – улыбнулся тот. – Поэтому я здесь, среди вас. Я надеюсь, вы в курсе, что сейчас сдает экзамены одна очень перспективная девушка, по имени Ида Гринблат?

– Что-то такое слышал, – смутился ректор. – Позвольте, но я же не могу знать про всех абитуриентов.

Коваленко нажал кнопку и сказал тут же явившейся секретарше:

– Председателя приемной комиссии пригласите ко мне. Срочно!

Ректор и Перчик в ожидании несколько минут помолчали. Вдруг Коваленко, будто что-то вспомнив, спросил:

– Может, чаю, кофе?

– Кефиру нет? – ухмыльнулся Иван Иосифович.

– К сожалению, – начал оправдываться ректор, но осекся и впервые за все время разговора улыбнулся, тоже вспомнив классику.

Вошел председатель приемной комиссии. Увидев человека в кипе и пейсах, в изумлении встал в дверях, не зная, как себя вести.

– Гринблат Ида, – сказал Коваленко. – Как она сдает экзамены? Говорите, как есть. Здесь все свои.

«Ну, если для него уже пейсатые свои», – подумал председатель Хворостюк, а вслух ответил.

– Сочинение и историю сдала хорошо, а вот на английский почему-то не явилась.

– Не может быть! – воскликнул Перчик. – Это какое-то недоразумение.

– Факт остается фактом, – буркнул председатель.

– Подождите пару минут в приемной, – попросил ректор Перчика.

Тот пожал пейсами и вышел.

Как только за ним закрылась дверь, Коваленко зашипел:

– Немедленно найти ее и принять экзамен. И без этих ваших штучек. Хотите международный скандал? Уволю в тот же момент!

***

Вы, конечно, не в курсе, но в Министерстве иностранных дел России давно уже работает женщина. Зовут ее Аделаида Ицковна Герловина. Лучший специалист по Ближнему Востоку.

«Неужели, Ида?» – спросите вы.

И это таки правда.

Кстати, замуж за Давида Герловина она вышла без помощи Перчика. И детей родила. Тут уже проснувшаяся природная хитрость плюс повысившаяся самооценка.