Свою страну можно любить или не любить. Ее можно ругать, материть, смешивать с грязью и обзывать последними словами. Можно горячо ненавидеть главу ее правительства и столь же горячо обожать правителя соседней автономии. Встречать в штыки каждое решение парламента, подозревать всех и вся в коррупции, предательстве и казнокрадстве. Можно малевать на заборах обидные картинки, писать любые пакости в газетах и показывать небылицы по телевизору.

У нас можно все. Кроме, пожалуй, единственного. Самого заветного. Израильтянина нельзя называть евреем. Нигде. Ни в присутственных местах, ни по месту жительства, ни на дружеской попойке. Потому что израильтянин может обидеться. И усмотреть в данном названии злой умысел. И расквасить нос своему обидчику.

Впрочем, может и не расквасить. Потому что в этом случае обидчик сразу же поймет, с кем имеет дело. А это, сами понимаете, и есть самое обидное.

Евреи, судя по всему, остались в галуте. Все, поголовно. Израиль же породил (или старательно это делает) новую человеческую особь, не имеющую ничего общего с корнями, традициями и комплексами своих дальних родственников. Новый израильтянин – вовсе не старый еврей. Он другой. Абсолютно. Он свободен от условностей. Он космополитичен, раскован и открыт всему оставшемуся миру. Он все что угодно, кроме одного. Того самого…

Года два назад у меня гостил давний приятель. Из галута. Наивный, как только что выпеченный репатриант. Он приехал, чтобы искать еврейские корни. В Израиле. Не свои собственные, а вообще корни. Которые, по его мнению, должны питать еврейскую страну. Эти странные поиски были ему нужны для научной работы, которую он кропал в своем осовремененном перестройкой НИИ.

Мы шастали с ним по базарам, вслушивались в песни “таханы мерказит”, жрали шуарму с хумусом и запивали водкой “Голд”. Но вся эта экзотика его почему-то не взволновала. Он хотел “чистого еврейства”, и никак не мог его найти. Ни в Хайфе, ни в Афуле, ни в Иерусалиме. Памятники архитектуры возбуждали его не более, чем декорация на оперной сцене. Сувенирные семисвечники и мезузы раздражали своей вычурностью, а песни – назойливостью.

Я кормил его фаршированной рыбой, водил по синагогам, демонстрировал познания в иврите. Но он только вздыхал и продолжал долдонить про корни, еврейское братство и прочие галутные чудеса. Да так и уехал, твердо уверовав, что Израиль и евреи – понятия суть разные, несовместимые и противоречащие одно другому.

Мы простились очень сухо. Он – рафинированный еврей. И я – уже не еврей, но еще не израильтянин. Он уезжал, чтобы не потерять свои корни. Я оставался, чтобы раствориться в массе себе подобных – гордых, независимых и так далее.

В такие моменты, наверное, самое время пробежаться по пыльным дорожкам истории, чтобы по ходу припомнить, как Рабиновичи превращались в Рабиных, Перские – в Пересов, а Езерницкие – в Шамиров. Как новоявленные Яари, Бен-Мордехаи и Арци, вступив в непримиримую борьбу со своими местечковыми комплексами, под шумок уничтожали “маме-лошн”, прежнюю культуру и все то, что некогда отличало их – тогда еще Рабиновичей и Езерницких – от Ивановых, Смитов и Турсун-заде.

Можно было многое вспомнить, но процесс не заменит результата, который мы получили и который уже давно диктует и определяет стиль нашей израильской жизни. Не той, внешней, украшенной белоголубыми флагами и салютами по случаю Дня Независимости, а внутренней, направленной в себя, в собственное эго.

И тут вдруг выясняется, что тот, который живет внутри нас, совершенно не похож на внешнюю оболочку. Он немного румын, слегка йеменец, чуть-чуть русский. Он марокканец, немец, узбек, француз, иранец. Он кто угодно, только не еврей. Потому что еврей – это созвучно галуту, а истинный израильтянин с таковым себя идентифицировать не желает.

Новые израильтяне породили свой язык, свою письменность и свою субкультуру. У нас, как у эскимосов, непременно должны были появиться свои писатели, поэты и песенники. Причем, на голом месте. Точнее на предварительно очищенном от всего, что раньше именовалось культурой еврейского народа. Но чем отличается израильский писатель от того, который живет в другой стране мира? “Мы пишем о нашем народе. И на его языке”, – пояснил мне один известный литератор, при жизни занесенный в сонм классиков.

“О каком народе? – переспросил я его. – О русских, марокканцах или иранцах?” – “Об израильском народе!” – гордо ответил он.

Мне трудно судить о качестве современной израильской литературы – я не специалист и недостаточно хорошо знаю иврит, чтобы улавливать тонкости. Но смысл сказанного я, похоже, все-таки понял. Героем современной израильской литературы никогда не станет Гершеле из местечка. Им будет продавец фалафеля, эмансипирующая женщина Ближнего Востока, отставной полковник ЦАХАЛа, медсестра из “купат-холим” или репатриант, прошедший трудный путь от несознательного еврея до сознательного израильтянина. У нас уже не будет песен, положенных на галутные мотивы, – их давно вытеснили либо напевы  ”таханы-мерказит”, либо непонятные шлягеры в исполнении еще более непонятной Даны Интернейшнл.

Возможно, в стремлении к такому “самоочищению” нет ничего плохого. Возможно, даже наоборот – народ новой страны обязан строить свое будущее собственными руками, отбросив все старое и, как говорили на доисторической, мешающее поступательному движению вперед. Все возможно. Но в таком случае возникают очередные вопросы. К себе. К тому, что существует за внешней оболочкой.

Такие мысли приходят ко мне каждый раз накануне праздников. В прошлый Пурим, например, я напрасно ползал по телевизионным и радиоканалам, пытаясь найти программу, так или иначе связанную с этим самым веселым еврейским праздником. Не “голубой”, естественно, огонек, но все-таки… Но на Первом канале, объявившем, что террористам никогда не удастся отнять праздника у наших детей, долдонили о политике и заманчивых видах на мир, открывающихся с Голанских высот. Второй канал праздновал традиционными “нарождающимися звездами” и развлекаловками, в которых, правда, ведущих, музыкантов и гостей раскрасили губной помадой и облачили в соответствующие моменту костюмы. По радио гнали концерты американских поп-групп со вставками из современных израильских песен.

То был Пурим, который демонстрировал собой единство народа и его стойкость перед внутренними и внешними врагами. И если бы не кабельное телевидение с его познавательными передачами на канале “История”, то можно было бы подумать, что в Израиле живут какие-то непонятные люди, хотя и общающиеся друг с другом на иврите, но никакого отношения к евреям и их праздникам не имеющие.

Лично мне не понятно, почему охочие до революционных проблем израильтяне до сих пор не переименовали тот же Пурим в карнавал государственного значения. Тогда бы, по крайней мере, стало понятно, почему главными масками на этом празднике постоянно являются герои из американских мультфильмов, а в ходе торжественных мероприятий звучат какие угодно песни, только не имеющие отношения к собственно Пуриму.

Вначале я было подумал, что руководители радио и телевидения, идеологические пристрастия которых хорошо известны, специально очищают свои каналы от религиозной, а равно и галутной скверны. Мол, спой им сегодня по телевизору хасидскую песню, так завтра вся страна погрязнет в ортодоксальной скверне. И понесется на всех парах к лапсердакам, парикам и пейсам. Но потом понял, что в данном случае этим руководителям бояться уже нечего. Пурим был заменен карнавалом и на улицах, и на площадях, и в ресторанах – всюду, где израильская публика демонстрировала свою обновленную, раскрепощенную и так далее сущность.

И тогда мне почему-то подумалось, чтобы, к примеру, произошло, начни кто-то петь “Эвейну шолом алейхем” на русской масленице. Или на пасхальных гуляниях возле Собора Парижской Богоматери. Или на Наврузе в Багдаде. Но мы, слава Богу, живем не в Багдаде. Увы, не в Париже. А с американцами у нас вообще особые отношения. А посему да здравствуют семейство Адамс, Человек-Паук и Покимоны! Пусть видят все, как мы свободны, независимы и космополитичны.

Во всем. На всех уровнях. От всех. И прежде всего от себя. Потому что никакими указами и властными распоряжениями галутный комплекс не вылечить. Да и никто по большому счету этого и не пытался сделать. Просто одни поведенческие стереотипы заменили другими, которые затем гордо назвали чисто израильскими.

К чему это привело? К самым неожиданным явлениям. Мы уже давно привыкли, что в ходе празднования Дня Независимости рядом с традиционными израильскими флажками, которыми украшают в этот день свои машины жители страны, красуются американские. Причем, никто из водителей не удосуживается даже задуматься, насколько уместно такое соседство в этот праздник. Стереотипы мышления (“США и Израиль – братья навеки!”, “Америка – страна равных возможностей”, “Построим свою Америку в Израиле!” и т. д.), вбитые и вмонтированные в наши оболваненные головы, исключают необходимость напрягать серое вещество. Они как истина в последней инстанции, согласно которой фамилия Рабин гораздо лучше Рабиновича, а американские шлягеры куда приятнее еврейских.

Ну а далее все очень просто. Свободный и гордый народ обязан принять в объятия сирых, обиженных и обделенных. Он должен пускать слезы умиления при виде “большого брата”, приехавшего к евреям потолковать об арабах. Он должен веселиться, когда хочется плакать. Заботиться о врагах, которых следовало бы поставить к стенке.

Митинговать против строительства в собственной столице и требовать справедливости по отношению к запертым в собственных домах потенциальным террористам. При таком раскладе разъяренных арабов, швыряющих камни и бутылки с зажигательной смесью в израильских солдат, следует величать демонстрантами, а главу собственного правительства – предателем.

При таком раскладе активисты “Шалом ахшав” являются носителями гуманной идеи, поселенцы – просто ублюдками, а религиозные евреи – осквернителями Ближнего Востока.

При таком раскладе нет необходимости дорожить тем, что свято, хранить то, что завоевано, гордиться тем, что навсегда. Сильный, а главное гордый народ обязан постоянно демонстрировать свою широту, мощь и готовность к компромиссам. В противном случае, кто-нибудь непременно назовет его жидовским. А это стыдно. И очень обидно. И возвращает к тщательно похороненным комплексам.

Однажды в карнавальный день, который подменял собой Пурим, я оказался в Дизенгоф-центре, где шло праздничное представление. Стоящий рядом со мной человек в кипе, послушав и посмотрев происходящее на сцене, горько заметил: “Машиах никогда не придет к нам. С такой музыкой мы его никогда не дождемся…”