«Служба народа еврейского и его кагалов»

 

Евреи и Отечественная война 1812 года

 

В конце 1812 года русские войска, преследуя остатки наполеоновской армии, вошли в пределы Восточной Пруссии, и уже 1 января 1813 года через пограничный Неман переправились гвардейские части вместе с императором Александром I и начальником Главного штаба П.М. Волконским. Главная квартира Его Императорского Величества разместилась в местечке Лик, в 17 км от русской границы. Здесь 9 января 1813 года по представлению главнокомандующего генерал-фельдмаршала М.И. Кутузова государь дал аудиенцию Нафтали-Герцу Шульману, уроженцу белорусского местечка Старый Быхов[1].

 

Известный в кругах еврейских интеллектуалов Шульман еще в довоенные годы завоевал расположение Александра I публикацией на трех языках (иврите, русском и немецком) гимна в честь рождения в 1806 году дочери императора, великой княгини Елизаветы. Во время аудиенции император отметил личное содействие Шульмана командованию русской армии, а затем выразил свою признательность всему российскому еврейству: «С благоволением принимаю я службу народа еврейского и его кагалов. Надеюсь, что они оправдают мое доверие к ним»[2].

В годы военной конфронтации с Францией евреи, в массе своей, сохраняли лояльность русскому правительству. Известно резкое неприятие наполеоновской интервенции такими лидерами еврейства, как основоположник движения Хабад в хасидизме р. Шнеур-Залман или основатель воложинской ешивы р. Хаим Воложинер[3]. Пример Нафтали-Герца Шульмана свидетельствует об активной антинаполеоновской позиции одного из первых приверженцев российской Хаскалы.

Уже в 1807 году патриотические настроения еврейской экономической элиты выразились в щедрых пожертвованиях в пользу русской армии[4]. Из этих и более поздних доброхотных даяний субсидировалось так называемое «земское войско» (ополчение) и был пополнен общий военный бюджет действующей армии.

Широкое признание получило также участие евреев в снабжении воинских частей. Составляя в западных губерниях основной торговый элемент, евреи, естественно, оказались и в военное время важным партнером армии в обеспечении ее провизией, фуражом, обмундированием, снаряжением и проч. Усердие и бескорыстие многих из них не раз было отмечено военным командованием.

Разумеется, благодарность императора ни в коей мере не означала изменения еврейской политики властей: можно говорить лишь о возобладании сдержанного доверия над традиционной подозрительностью в отношении к евреям со стороны российской администрации. В годы русско-французского противостояния и войн (1805–1815 годы) эта борьба двух тенденций проявилась с особенной силой. Рецидивы подозрительности властей во время Отечественной войны 1812 года выливались в необоснованные аресты евреев, высылки и казни.

В то же время многие представители местной администрации, заинтересованные в надежном союзнике среди подвластного им населения, постепенно проникались доверием к евреям. Согласно свидетельству волынского губернатора М.И. Комбурлея от 2 августа 1812 года, «особенную приверженность к России в нынешнее время показал еврейский народ: они, страшась нашествия неприятеля, учредили между собой пост и молитву для испрошения российскому оружию успеха и счастия»[5]. Разумеется, и еврейская благотворительность в пользу армии, и усердие поставщиков, и антинаполеоновская агитация еврейских лидеров и патриотический настрой масс так или иначе доходили до сведения администрации, влияя на ее отношение к евреям. Однако в конечном итоге не эти факторы совершили перелом в сознании высшей власти, выразившийся в монаршем «благоволении».

 

 

Посещение Александром I синагоги в С.-Петербурге в Шабос.

Литография. (ЦАИЕН, RU110.)

* * *

В благодарности императора различима определенная двусмысленность. Казалось бы, сама «служба», отмеченная монархом, могла бы стать достаточным основанием для его «доверия» евреям. Однако, по его словам, евреям еще только предстоит «оправдать» доверие. Попытаемся разобраться: какую «службу» и какого рода «доверие» имел в виду император?

Известно, что евреи не только не допускались к государственной службе, до 1827 года они не призывались и на военную службу, а вместо нее, подобно купцам-христианам, несли денежную рекрутскую повинность. Лишь немногие евреи-волонтеры приняли непосредственное участие в сражениях с французами[6], но не эти единичные случаи заставили императора выразить свою признательность.

В самом начале Александровской эпохи в целях противодействия французскому военному шпионажу и пропаганде были заново учреждены «органы безопасности» или так называемая «высшая полиция». Ей вменялось в обязанность: «...доносить все распространяющиеся в народе слухи, молвы, вольнодумства, нерасположение и ропот, проникать в секретные сходбища» и предписывалось «допустить к сему делу людей разного состояния и различных наций, но сколько возможно благонадежнейших…»[7]. Последнее открывало и евреям путь к сотрудничеству с тайной полицией, если не в столицах, в силу запрета на проживание там, то, по крайней мере, в западных провинциях, где с польских времен они составляли значительную часть городского населения.

Еще в 1806 году, когда министр внутренних дел В.П. Кочубей призвал начальников западных губерний повысить бдительность и доставлять ему регулярные отчеты, губернаторы задействовали и евреев для сбора соответствующих сведений. Из донесений могилевского губернатора Бакунина правительство узнавало не только сведения местного характера, но также самые свежие известия с театра военных действий, которые доставляли губернатору его агенты-евреи, находившиеся по делам коммерции в крупнейших торговых центрах Европы[8].

С началом Отечественной войны 1812 года многие из функций «высшей полиции» перешли к полиции военной, которая подчинила себе местные полицейские структуры вместе с их секретными сотрудниками[9]. Организаторы тайной агентуры быстро оценили мобильность евреев, их умение действовать на свой страх и риск, знание языков, местных особенностей, путей сообщения. Эти качества, в совокупности с естественным прикрытием – разъездами по делам коммерции, превратили евреев в незаменимых агентов военной разведки и сыска.

В свою очередь и местная администрация использовала евреев в агентурной работе, прибегая к помощи кагалов (общинных управлений) при формировании секретной агентуры. Организаторы разведки и тайного сыска принимали поручительства кагалов за евреев, привлеченных к сотрудничеству, как своего рода гарантию их благонадежности. Высшее командование поддерживало связь с еврейскими общинами через официальных посредников – так называемых «депутатов еврейского народа» Зунделя Зонненберга и Лейзера Диллона, находившихся при Главной квартире Его Императорского Величества и официально занимавшихся военными поставками[10]. Командиры крупных воинских подразделений имели для той же цели своих собственных посредников. Функции такого рода были возложены во время войны и на героя нашего повествования, удостоившегося аудиенции императора, – Нафтали-Герца Шульмана.

Многие боевые командиры «рекрутировали» собственных тайных агентов из евреев-коммерсантов, знакомых им по интендантской части. Эти агенты поставляли сведения о численности, передвижениях и вооружении неприятельских войск. Читая сохранившиеся донесения евреев, невольно поражаешься тому, насколько сугубо гражданские люди были способны оценить и собрать сведения, представлявшие существенный интерес для военачальников. Так, Меер Михелевич, бежавший из Варшавского герцогства, сообщал 29 марта 1812 года сведения о протяженности фронта французской армии, ее численности (150 тыс.) и ближайшем расстоянии до Ковны (46 миль), о местоположении складов провианта и фуража, о местах сбора войск и планируемых главных направлениях движения[11]. Донесения евреев-разведчиков от 10 и 11 июля 1812 года, переданные начальником 3-го пехотного корпуса генерал-майором Шаховским командиру корпуса генерал-лейтенанту Тучкову, содержат подробные данные о местоположении вражеских лагерей на западном берегу Немана и месте пребывания Наполеона, о составе и численности войск (с именами командующих), о местах переправ, в т. ч. артиллерии, об ориентировочных сроках и основных направлениях наступательных операций[12].

Для скорейшей передачи командованию разведывательных сведений евреи-лазутчики задействовали издавна существовавшую «еврейскую почту», базовыми звеньями которой были придорожные корчмы[13].

Многочисленные свидетельства участия евреев в работе российских спецслужб во время войны собрал историк российского еврейства Саул Гинзбург в своей монографии «Отечественная война 1812 года и русские евреи», выпущенной к столетнему юбилею войны. Архивные документы, обнаруженные в последние годы, существенно дополняют и уточняют сведения о «бойцах невидимого фронта». Приведем некоторые примеры.

Житель Вильно, юрбургский купец 1-й гильдии, поставщик армии Исаак Адельсон находился в 1812 году на секретной службе при командирах Донского казачьего полка Родионове и Рижского драгунского полка де ла Касте, за что дважды был награжден золотой медалью. По окончании войны Адельсон снова вернулся к коммерческой деятельности[14].

«Охранный лист» за подписью начальника Главного штаба Волконского. (ЦАИЕН, НМ2/9443.5.)

Ковенский житель Берка (Борис) Нейман, приказчик россиенского купца и поставщика русской армии с 1807 года Натана Мееровича, в 1812 году состоял «агентом при высшей военной полиции... в Москве во время нахождения французов»[15]. Его служба отечеству, сопряженная с риском для жизни, была отмечена высшим командованием. Так, 20 февраля 1813 года по представлению генерал-фельдмаршала Кутузова ему была «всемилостивейше пожалована» серебряная медаль с надписью «За усердие» на Анненской ленте, а 10 мая 1820 года по представлению генерал-адъютанта барона И.И. Дибича «за оказанные в прошедшую (Отечественную) войну услуги и за успешное выполнение сделанных ему ныне секретных поручений» он был награжден золотой медалью на Александровской ленте[16].

В шеренге героев Отечественной войны – и дубенский мещанин Ушер Вольфович Жолквер. Его служба засвидетельствована аттестатами от генерал-майора Коминова, генерала от инфантерии графа Ланжерона и других военачальников. По словам полковника «свиты его императорского величества по квартирмейстерской части» Турского: Жолквер был «неоднократно, а наипаче в 1811 и 1812 годах употребленным в посылках как за границу, так и во внутрь; в немаловажных препоручениях, кои исполнял верно и аккуратно, подвергая себя часто большим опасностям... и... от других многих генералов командующих употребляем по сему предмету, исполнял все в пользу Отечества с немалым усердием и рачительностию, почему, будучи отвлекаем от своего хозяйства, понес как в имении, так и в здоровьи своем немалый убыток и лишился от пожара собственного дома, а сверх того вовсе ограблен был от неприятеля»[17]. Арестованный французами, Жолквер выдержал пытки, уничтожил тайную инструкцию, полученную от командующего 2-й армией П.И. Багратиона, и вырвался из плена. Уже после войны ему была вручена денежная награда и предоставлен паспорт[18].

Отмечая патриотизм, проявленный евреями во время войны, будущий руководитель тайной полиции А.Х. Бенкендорф заметил, что евреи заслужили «тем большей похвалы, что они должны были опасаться мщения французов и (польского) населения»[19]. Действительно, уже в марте 1813 года, накануне праздника Пейсах, в северо-западных губерниях начали распространяться слухи о погромах, подготавливаемых польским населением и помещиками. Полицейские службы проявили бдительность и пресекли погромную агитацию. Свой отчет об этом в Министерство полиции виленский губернатор начал с констатации общепризнанного факта: «еврейский народ оказывал во время нахождения в наших границах неприятеля особенную приверженность к российскому правительству»[20].

Впрочем, высшая администрация ограничилась лишь общим признанием заслуг евреев, до реального облегчения их положения дело не дошло. Даже временно отмененное выселение из сел возобновилось после войны. А с годами и само признание ушло в забвение. В эпоху Николая I евреи были вынуждены напоминать высшей власти о своих былых заслугах, с тем чтобы смягчить те или иные ограничительные меры. Так, обращаясь к императору, безымянный автор «Проекта об устройстве положения народа еврейского...» писал: «всяк согласиться должен, что побеждение неприятеля зависит не всегда от одних орудий, а иногда более от одних вернейших сведений его расположения и силы оного. По сему предмету евреи в 1812-м году сами по себе отличнейшим образом оказали свои способности и усердие на пользу общества, о чем неоднократно упомянуто было в реляциях и публичных ведомостях»[21]. Автор «Проекта» предлагал даже узаконить и регламентировать использование евреев в военное время для целей разведки[22].

В отличие от «забывчивой» администрации, в сознании российского еврейства сотрудничество с органами безопасности во время наполеоновских войн оставалось ярчайшим эпизодом. Еврейская коллективная память и историография сохранили многочисленные отзывы военачальников, а также императора и наследника престола о службе евреев во время русско-французской войны. Ограничимся здесь лишь отзывом о евреях начальника авангарда Главной армии в 1812 года генерала от инфантерии М.А. Милорадовича: «Эти люди – самые преданные слуги государя, без них мы не победили бы Наполеона, и я не был бы украшен этими орденами за войну 1812 года»[23].

 

* * *

Подорожная Шульману Г.А. за подписью начальника Главного штаба Волконского. (ЦАИЕН, НМ2/9443.5.)

Возвращаясь к аудиенции в Лике в январе 1813 года и просматривая бумаги, врученные Нафтали-Герцу Шульману, мы убеждаемся, что главной темой беседы императора с евреем из Старого Быхова стало обсуждение плана формирования разветвленной агентурной сети, которая должна была базироваться на еврейских общинных правлениях – кагалах. В силу секретности высочайшего повеления, Шульману были лишь вручены «писанное Собственною Его Императорского Величества рукою благоволение еврейскому народу», «охранный лист о освобождении избранных... в те кагалы от всякого притеснения и постоя», а также бланки «Подорожных» для оформления беспрепятственного проезда, как его самого, так и его агентов.

Поручение императора устраняет казавшееся несоответствие между первой и второй частями «благоволения», расставляя на свои места ключевые понятия «служба» и «доверие». Поблагодарив евреев за службу в армейских органах безопасности, Александр «доверил» им исполнение нового тайного проекта государственного масштаба и выразил надежду, что евреи «оправдают» его «доверие».

Кстати, обязанность финансировать этот проект была, в основном, возложена на еврейские общины. Для маскила Шульмана поручение императора, казалось, предоставляло уникальную возможность в контакте с верховной властью обеспечить «глубокое погружение» российского еврейства в жизнь империи, позволяло превратить жителей «второго сорта» в особо доверенных лиц, выполняющих важное государственное задание. Этот проект не требовал какой-либо специальной подготовки исполнителей, ни даже изменения их внешности. Не теряя времени, Шульман приступил к исполнению «Высочайше данного... поручения». Эта секретная деятельность продолжалась при поддержке местных властей более года. В феврале 1814 года в Радомысле (Киевской губернии) Шульман был задержан городничим во время организации выборов «трех человек, совестных и знающих еврейские законы, с тем, что он приведет их к присяге и откроет им секрет, которого они не должны обнаруживать до тех пор, пока надобность того не востребует»[24]. Несмотря на внушительные «охранные грамоты», полиция посчитала подозрительной деятельность Шульмана по формированию разведывательной сети вдали от линии фронта, а также противозаконными его разъезды за счет местных общин. Шульман был препровожден в Киев, а оттуда выслан к семье в Могилев. Все бумаги были отобраны у него и пересланы в Особенную канцелярию Министерства полиции. Попытки Шульмана вернуть их, с тем чтобы продолжить исполнение высочайшего поручения, ни к чему не привели. Конечно, окончательное прекращение совместного с евреями секретного проекта произошло с ведома верховной власти. Увлекшись в какой-то момент идеей создания еще одной независимой, на этот раз еврейской агентуры, император-победитель вскоре охладел к ней, занятый теперь мыслями о куда более грандиозном проекте мирового переустройства. Для труженика Хаскалы Шульмана пресечение его деятельности по созданию всеимперской еврейской агентуры обернулось, вероятно, не просто еще одним нереализованным проектом, но крахом идейных установок, потерей веры в возможность союза евреев с «просвещенным монархом»[25].

 

* * *

Как это ни кажется странным, но первыми среди российских учреждений привлекли евреев к широкому сотрудничеству именно органы безопасности. Этот процесс был вызван к жизни условиями военного времени. Общность цели и деятельное соучастие в ее достижении продемонстрировали и евреям, и администрации эффективность сотрудничества.

Не случайно, что после войны высшая власть проявила желание заново урегулировать отношения со своими подданными-евреями. Этот не вполне определившийся замысел впервые был вынесен на повестку дня аудиенции, которой император удостоил «депутатов еврейского народа» Зонненберга и Диллона в Брухзале (земля Баден) 29 июня 1814 года. Выраженное здесь Александром I «милостивейшее расположение еврейским кагалам»[26] напоминает его «благоволение» полуторагодовой давности. Однако в иных условиях оно, казалось, открывало поиск новых путей к сотрудничеству высшей администрации с российским еврейством. Появление этих намерений правительства – результат «службы» евреев во время войны, куда более значительный, чем отмеченное выше сотрудничество евреев с органами безопасности.

Оказавшиеся в пределах Российской империи в результате трех разделов Польши (1772–1795 годы) и в разной степени интегрированные в жизнь своего нового отечества, евреи, возможно, впервые ощутили в годину испытаний общность своей исторической судьбы и определенно связали ее с судьбой России. Будучи эпохальным событием в истории русского народа, Отечественная война 1812 года произвела также решающее воздействие на процесс консолидации и самоопределения российского еврейства. Таким образом, летучая фраза декабриста М.И. Муравьева-Апостола «Все мы дети двенадцатого года», будучи отнесена к российскому еврейству, довольно точно определяет начальный период его формирования.