Марк Захаров: «Если хочешь, чтобы твоя душа восходила ввысь, надо беречь ноги и руки»

В воскресенье, 13 октября 2013 года знаменитый худрук Ленкома отмечает 80-летие. «Комсомолка» сердечно поздравила Марка Анатольевича с «авторитетной» датой, послужившей поводом для этого эксклюзивного интервью.

- Марк Анатольевич – у вас двойной юбилей. Ваш личный плюс 40 лет, как вы возглавляете Ленком. С чем вы подошли к такому дню рождения «в квадрате»?

- С осознанием, что я приобрел хорошую профессию, что востребован, что у меня хорошие отношения с труппой и с работниками театра. И театр пользуется успехом, у нас каждый день аншлаги. И вроде бы грех жаловаться. Хотя всегда есть что-то такое, что будоражит сознание и заставляет думать.

- А что будоражит и заставляет?

- То, что мы вступили в новую информационную эпоху и сегодня придумать то, что называлось раньше спектаклем, а теперь театральным проектом (чтобы красивее звучало), очень трудно. Во-первых, после падения железного занавеса мы стали конкурировать со всем миром. Поэтому поэты не могут собрать теперь на стадионах народ – не получается. Появилось много мест, куда можно пойти вечером. Кроме семьи, друзей, знакомых есть много выставок, много театров в Москве. Есть интернет. Есть музеи, дискуссии, беседы, встречи, концерты. Поэтому сделать так, чтобы люди подарили именно тебе 2,5 часа самого дорогого вечернего времени, сейчас сложнее, чем несколько лет назад.

- И тем не менее – в Ленкоме аншлаги. Значит, вы какой-то секрет знаете все-таки, что зрители к вам идут.

- Если упростить, то формула у нас такая: спектакль должен быть зрелищем. Таким интересным, чтобы и много видевший театрал, и зритель-новичок не ушли бы в антракте, да еще пришли бы на следующий спектакль.

 

 

 

- Авторские театры что-то сдают позиции театрам-супермаркетам с расширенным ассортиментом: и для ветеранов, и для закоренелых эстетов, и для молодежи...

- Вот вы сказали – для молодежи. И я вздрогнул и напрягся. Это значит надо найти какие-то ритмические построения? Что-то ритуальное пропеть-станцевать? Для молодежи что, все надо раскрашивать? Как раскрасили «17 мгновений весны», что я считаю преступлением с точки зрения этики и эстетики. Наша идеология, кроме молодежи, еще преувеличенно опекает патриотизм. Но вот что это такое, я до конца не знаю, потому что, если человек себя объявляет патриотом, значит, он подразумевает, что остальные люди не патриоты. Ну и есть навязанное опасение: чуть что, могут обидеться ветераны. Обидятся очень сильно, если, например, чуть-чуть отойти от сталинских мифов о войне. Но я дружил с тремя ветеранами – Астафьев, Богомолов, Васильев – они были очень умными людьми. Мне было очень интересно с ними, потому что они знали больше, чем я. А сейчас думаю: не убедили ли мы себя, что вот это были умные люди, а сейчас остались те, кого все раздражает? Это очень неверно. Умные люди остались. И не надо ориентироваться на какую-то молодежь с синдромом глухого дальтоника, которому непременно нужны яркие цвета и громкие звуки в ритуальных случаях… Так можно дойти до абсурда…

- А что вы думаете о нынешних реформах в мире культурологов и научных академиков? И если вдруг такая реформа коснется театральной сферы?

- Я как раз сейчас был на заседании в Госдуме, где обсуждалось первое чтение закона об учреждениях культуры. Там много вещей, которые хотелось бы прописать почетче – взаимоотношения с труппой, что такое переаттестация и конкурс (мне категорически не нравятся эти слова, они несут негативный оттенок). Есть хорошее слово – контракт. Оно никак не посягает на человеческое достоинство. Вот англичане говорят «истэблишмент». Нормально звучит. А у нас в ходу испорченное слово «чиновник», в смысле бюрократ. И редко говорят «управленец» - хотя это и слово русское, и звучит гармонично.

- Понимаю. Хорошо бы слову «чиновник» вернуть его нейтральный смысл…

- Да, но вся русская литература на чиновнике кормилась и разоблачала его. Это сидит в ментальности.

- Как сказал герой одного британского сериала, «я не успокоюсь, пока не решу проблем, которыми болен весь мир». Он же добавил: «Поразительно, насколько правым становишься с годами». Я хочу спросить вас об эволюции ваших взаимоотношений с властью. Вас когда-то запрещали… а сейчас вы в Совете по культуре при Президенте, и все хорошо.

- Ну, тут надо сразу по дереву постучать… Меня пару раз собирались серьезно снимать с должности художественного руководителя. Сказали – уже принято решение, вот давай в оперетту пойди поработай, мы тебя переведем осторожненько. Я говорю – будет приказ, тогда я честно покину эти стены, которые стали для меня уже родными. Знаете, это дело по линии КГБ шло – были звонки, потом какое-то решение, потом меня вызывали, а потом документы просто потеряли… У нас же все зависит от той женщины, которая бумажку на стол положит... или не положит. Жизнь наша и сейчас полна неожиданностей. Тут нам вдруг сказали, что нашим актерам надо освободить общежития. И с 1 января отдельно решат, кого можно поселить, а кого нет. Это же новая возможность для коррупции. Нет полного понимания, что такое театр. Что он ни под какие простые ранжиры не подходит. Не все можно прописать на бумаге. Как нет, например, закона, что нельзя разжигать костер в троллейбусе, поэтому я, сделав это, с помощью адвоката могу отделаться чем-то условным за мелкое хулиганство.

- Марк Захаров и мелкий хулиган? Смешно. Вас, кстати, трудно представить бурно веселящимся человеком. Скажите, что вас смешит?

- Выпуски новостей. Не хочется портить отношения с телевизионным начальством, но должен сказать, что там, конечно, идет атака на мозги… Не хочу ворчать, но наши развлекательные программы иногда где-то за гранью добра и зла, и вызывают саркастический смех… Есть стереотипы нашего ТВ – обязательно показать ребенка, которому руку отрубили или он потерял ногу – и вот как его лечат… Или штампуют шоу а-ля судебное заседание, где всерьез решается вопрос – правильно муж от жены ушел или нет, она его предала или он. И люди плачут. Есть в этом что-то убийственное в смысле культурного возрождения.

- Мне сложно представить, что вы смотрите телевизор, тем более что у вас в театре люди плачут совсем от другого. Я сейчас про «Небесных странников». Этот ваш новый спектакль можно назвать программным, фирменным спектаклем Захарова?

- Наверное, можно. Более того, он мне даже мешает дальше думать. Потому что там, конечно, организована какая-то тонкая ткань, и спектакль получился таким серьезным и этапным в моей жизни. Наверное, надо его записать туда, в ряд к «Тилю Уленшпигелю», к «Поминальной молитве», к «Юноне и Авось». Хотя я очень боялся, когда ставил, что ничего не свяжется. Такая трусость меня посещала страшная, физическая почти.

- Там ползала шмыгают носом…

- Послевкусие – это очень важно, что остается после спектакля или фильма. Вот американцы об этом очень думают. Мы сначала их высмеивали – хэппи-энд, хэппи-энд, а теперь понимаем, что именно мы очень много сделали в искусстве для мрака, ужаса и безнадеги. А надо бы ценить такой умный оптимизм.

- Бердяев, ваш любимый философ, писал как раз по поводу этических парадоксов. А какие двойные стандарты в обществе вас злят?

- Не то что бы злят, но скажу, что надо как-то умело и тонко показывать поступки первых лиц в государстве. Я помню зубодробительную коммунистическую цензуру, но были там и люди осведомленные. Когда Хрущев полетел в Индию с визитом, из показа, например, был изъят мультфильм «Лягушка-путешественница»… Ну, чтобы не рождались анекдоты ненужные. У нас таких кадров сейчас нет.

 

 

- Но тем ценнее ваше присутствие в чиновничьих рядах… на правах, так сказать, советника.

- Ну, вы преувеличиваете, конечно. Но во времена Горбачева и Ельцина мне в этих рядах действительно было очень интересно. Тогда, на съездах, я познакомился с удивительными людьми – с Сахаровым, Афанасьевым, Поповым…

- А сейчас?

- Нет, сейчас в Думу неинтересно идти. Гимн-то в честь нее сочинили, а такого человека, который объяснит, что такое пенсионная реформа, ее последний виток, там нет. И это почти такая же тайна, как тайна, связанная с ЖКХ. Почему одни платят по такой схеме, другие по другой? И все недовольны, нет прозрачности и понятности…

- Опять же Бердяев писал о том, что в начале ХХ века наблюдался такой культурный ренессанс по всем направлениям. Ровно век прошел – вы не чувствуете нигде хоть какого-нибудь ренессанса?

- Когда ворчат, что нет в театре каких-то новых талантов, каких-то новостей… я не согласен. Есть молодежь, которая мне очень нравится… знаете, если грубо, то вот мы, студентами, смотрели на преподавателей открыв рот, с изумлением, восторгом щенячьим – но больше за этим ничего не было. Ну, еще ходили по театрам. А сегодняшние люди хотят, чтобы их именно научили. Они не хотят общих разговоров на гуманитарные темы, они хотят овладеть профессией. Это хорошо. Они спрашивают конкретно, как создать театральное пространство и насытить его энергией, найти такие точки в режиссуре, которые бы излучали энергию, найти живую тему.

- Вы как-то сказали, что главное - семья и близкие, а все остальное – мура. Я очень удивилась, потому что это были такие очень неофициальные слова.

- Очень давно, когда я только пришел в театр, у нас был такой спектакль музыкальный и главную роль в нем играла Любовь Матюшина. Так вот, она играла этот спектакль в день смерти своего ребенка. И мы это воспринимали как замечательный героизм, достойный подражания. А сейчас я думаю по-другому. Особенно после смерти Абдулова. Что надо беречь свой организм – это твое тело, это сосуд души. Если хочешь, чтобы твоя душа развивалась и восходила ввысь, надо беречь ноги, руки, быть в хорошей форме и заботиться о своем здоровье. Быть нездоровым немодно.

- Марк Анатольевич, у вас есть ответ на любой вопрос. Я хочу спросить такое – о чем вы молчите?

- Молчу я, когда анализирую все глупости, которые я сделал раньше или высказал вслух. И еще я молчу – жду, когда залетит хорошая мысль. А она где-то витает там. Я верю в информационный слой и что кое-что приходит из космоса. Вот Бердяева вы упомянули –так он в своей книге «Самопознание» писал, что настоящий конфликт в искусстве - это не когда ругаются, отстаивая точку зрения. Настоящий конфликт - это когда человек противопоставляет себя большинству, не боится преодолеть нормы и выйти в более высокое измерение. Это сделал, например, Григорий Горин в своем сценарии про Мюнхгаузена, который мне удалось как будто бы неплохо воплотить в кино.

- А еще можно очень личный вопрос? Кто приходит к вам домой?

- Ширвиндт. Джигарханян. Швыдкой. Какие-то люди, которые связаны с искусством, с театром и с которыми я на «ты». С остальным большинством людей у меня очень доверительные отношения, в которых я очень берегу некую дистанцию, потому что помню правило американских ВВС: когда экипаж большого бомбардировщика начинает дружить домами, его расформировывают.

 - Марк Анатольевич, от вас очень хочется услышать что-то очень важное. Очень хочется.

- В чем смысл жизни?

- Да. Ну или о том, что есть самый страшный грех в жизни?

- Вот там есть 10 заповедей у Господа нашего, и вот там надо выбрать, что наименьший грех. Ну, большинство отвечают, что с чревоугодием можно смириться. Но я не знаю – это, наверное, зависит от настроя человеческого. Я считаю, что и праведный гнев иногда бывает полезен и нужен. Так что на этот вопрос я, наверное, ответить не смогу.

- Ну да, а у творческих людей очень сложное отношение к такому понятию, как предательство. На самом деле бывает, что человек просто перерос свое окружение, а его считают предателем.

- Вы знаете, поскольку я бывший артист, я для себя зарубку сделал в жизни – на артистов не обижаться. У них сложная жизнь, они расходуют свою нервную систему, свою психику. Свое сознание и подсознание они бросают в топку спектакля, поставленного мной. Поэтому человек, который много сделал для театра, если он вдруг что-то сказал, что мне не понравилось, то надо спокойнее к этому отнестись и подумать о прощении и примирении.

- Вы научились прощать?

- Я, наверное, не научился, но мы стараемся. Мы стараемся найти консенсус, как говорил Горбачев. И чаще всего нам удается. 

- Спасибо вам большое.

 

Режиссер Марк Захаров: «У нас с Татьяной Пельтцер была веселая любовь»