 |
После капустника Адашевского очень долго властвовал умами капустник «Давайте не будем». Он базировался в Доме писателей. Руководителем его был в то время Александр Абрамович Хазин.
Капустники, как правило, игрались «для себя». Собирались знакомые люди, знакомые знакомых. Играли два-три раза, иногда четыре. Иногда играли «по страницам капустника». Но это никогда не было коммерческим предприятием, каким стало сейчас. Со спектаклем «Ах, эти звёзды» капустники кончились. «Звёзды» стали шоу-программой, которую можно было сыграть в любом ДК или на стадионе. А капустник — это всегда камерность. Коммерциализация многое меняет, для капустника же прежде всего характерен альтруизм. У Вадима Жука капустник — это уже их Дело. А капустник не дело, а радость.
Итак, мы начинали с капустников Хазина. Oн и ещё два ленинградских писателя — Борис Реет и Израиль Меттер создали альманах «Давайте не будем». В альманах были приглашен и Алексей Савостьянов, Ирина Зарубина, Александр Бениаминов, Усков, Бодгур. Капустники игрались , программы менялись. Для города это всегда было событием. Номера по тому времени были очень острые. Например, «Лагерный сбор драматургов»: с одной стороны стояли критики, с другой писатели. Писатели шли на них и говорили: «А мы прозу сеяли, сеяли…» А критики им отвечали: «А мы прозу вытопчем, вытопчем…» Был такой номенклатурный деятель Владимир Федорович Пименов, он занимал многие посты, начиная от зам. начальника управления по делам искусства, одно время был директором театра имени Вахтангова, начальником Управления культуры, ректором Литературного института. (Сейчас он всё вспоминает, как боролся, как нас защищал…О, Господи!) О нём была в капустнике песенка, называлась «Пименов здесь, Пименов там». Тогда это было очень опасно. Он был номенклатурной фигурой и упоминание его… сами понимаете. Вот почему я и говорю, что капустник всегда имел общественное значение.
В начале 50-х возник капустник под руководством Александра Белинского, который с небольшими перерывами просуществовал почти до наших дней. Капустная бригада имела несколько призывов. Ковель, Шарко, Юрский, Татосов, Сонина, следующее поколение — Лемке, Жвания, Боровкова, Никитенко. Он всё время обрастал новыми людьми. Но очень осторожно. Шёл отбор. Белинский приглядывался.
Капустный актёр — он особый. Во-первых, с юмором и не только бытовым, но и сценическим. Контактный и, конечно, может быть честолюбивый, ради успеха может работать ночами. Успех в капустнике в те годы многое значил. Тогда шли пьесы типа «Ураган» Софронова или «Человек со стороны» Дворецкого — фигня советская. Показаться в капустнике значило гораздо 6ольше, чем сыграть в этих пьесах.
Вот Сергей Юрский, будучи студентом, сыграл в капустнике роль Чацкого, его увидел Товстоногов. Увидел необычного Чацкого, которого все видели, как героя, а тут вдруг какой-то растерянный пацан: «Служить бы рад, прослушиваться тошно». И что? Через год Серёжа дебютирует в роли Чацкого на сцене БДТ. Вот что такое капустник! Он в ту пору был ещё и знаменем искусства, мерилом, отсчётом.
Валентина Ковель, которая в капустнике исполнила фельетон «Звезда экрана». На неё ходили по нескольку раз, слушали. И уже не помнят, как она чудно сыграла в «Друзьях и годах». Говорили: «Это та Ковель, которая в капустнике…» То же самое с Лемке. Был комик — и в ничего, а вот когда он сыграл в капустнике, было много разговоров.
Капустник был способом реализации нереализованного в театре. Возможностью если не получить хороший литературный материал (там были авторы такие, как мы), то, по крайней мере, отвести душу, посмеяться над тем, что обрыдло.
Что касается литературной основы, то, как правило, использовались знакомые произведения. Так было легче, доступнее для зрителя. Ну, скажем, «Горе от ума». Все знают. Перекладывается ситуации, но наполняется современным содержанием. В своё время привозили нам американцы «Мою прекрасную леди», мы с Борисом Рацером написали тогда пародию на этот мюзикл, которая называлась «Май фер Люда». Сюжет был близкий к источнику. Девочка с самых низов попадала в артистки. И — крах! Екатерина Алексеевна Фурцева — министр культуры, считала, что артисты должны быть из народа. Однажды Ливанов ей сказал: «Екатерина Алексеевна, если вы заболеете по женской части, вы же не пойдёте к самодеятельному гинекологу, вы пойдёте к профессиональному…» Однажды, после просмотра спектакля театра Комедии, она сказала главному режиссёру: «Почему комедийные, отрицательные роли играют хорошие артисты? Нельзя так, зритель сочувствует им». Вот какая была у нас министр культуры! Так вот в «Май фер Люди» шёл разговор как раз о тех, кто бросает свою работу, ремесло, идёт сначала в самодеятельность, губит свою жизнь, думает, что он артист, не понимая, что не учась как следует своему делу, нельзя стать артистом. «Когда страна быть прикажет артистом, у нас артистом становится любой!».
Капустник привлекал в свою сферу талантливых людей. Вот Семён Альтов работал вахтёром Дворца искусств и был на ночных репетициях капустников. Смотрел, слушал наши тексты, А. Хазина, и решил, что может написать не хуже. И написал «Монолог актрисы», который сделал Валентину Ковель знаменитой.
Капустник становился культурной средой высшего класса. Почему? Разные актёры, разные театры, мера смелости.
Мы написали номер «Четвёртый сон Веры Павловны». Рахметова играл Валера Никитенко. «Я буду спать на гвоздях…» и комментарий из Н. Тихонова — «гвозди бы делать из этих людей, крепче бы не было в мире гвоздей». Проститутки окружали Рахметова, а он пел, что он новый человек. Мы смеялись над тем искусственным героем, которого выводила литература. Кругом уже было гниение, тлен, а наверху твердили «коммунистический труд, ударники, нравственность»… Рахметов говорил о Вере Павловне: «Какой у неё станок, как она ткёт». Это была пародия, но не литературная, а жизненная.
Мы очень грустим по тем временам.
Расскажу о знаменитом номере Владимира Татосова. Татосов пародировал певца типа Рашида Бейбутова, который выходил на сцену шикарно одетый, все пальцы в перстнях, драгоценностях. От него исходило сияние. Он пел песню нефтяника: «Отец мой нефть бурил, и в бурю… Я родился в страшной нищете, в нищете жила моя родня, пахла нефтью каша у меня». В конце песни он протягивал вперёд руки, усыпанные перстнями. Была и ещё одна придумка: оркестр, сопровождавший пение, был без инструментов, и каждый актёр играл мимическую роль. Юрский — хромого виолончелиста, Аптекман — пианиста, Лурье — саксофониста без саксофона.
Преемственность в этом капустнике была очень важна. Адашевский — патриарх русской сцены — умер, когда ему было 90 лет. Ему было 80, когда он всё ещё выходил в капустнике.
Капустник — это среда, это счастье, это жизнь. Можно по-разному называть годы, которые мы прожили — застой, оттепель, перестройка, для нас всё воспринималось через капустник. Это одна жизнь, вмещённая в эти капустники. Мы с Борисом Рацером написали 50 комедий, их поставили более чем в тысяче театров, но никогда такого счастья не испытывали, как на премьере . капустника. Это уходящая «совковая» грусть, может быть, но это одно из немногого, что не стоило терять. Можно потерять наш идиотизм, непрофессиональность, мало ли что. Ведь раньше тоже были капустники, например, «Летучая мышь» Балиева; они были более домашними, в них пародировалась своя среда — кто как ходил, играл и т. д., а вот как думает и поступает министр культуры — это порождение нашего времени.
Были ещё капустники Лёвы Милиндера и Валеры Никитенко. Они никогда не приглашали нас, хотя, объективно говоря, мы-то пишем лучше, но так трогательно, тепло — не можем. Эти капустники были праздником, который не сравнится ни с какой премьерой, ну разве что со Смоктуновским в «Идиоте».
Жанр капустника впитывает в себя очень многое, он синтетический, и не знаю, можно ли назвать его жанром? Это способ какой-то. Жанр — это трагедия, драма, комедия и драма, и мелодрама. Он, прежде всего, эклектичен, сублимирует в себе все жанры, представляет собой нечто, созданное из театральных образований. Такого в театре не было. Он может быть разным — сегодня одним, а завтра другим. У него свои законы. Он предполагает остроумного зрителя, который должен соответствовать актёрам. Он, в какой-то степени, чуть элитарен и чуть для избранных, хотя некоторые номера понятны всем. Он предполагает зрителя понимающего и любящего театр, но и не только театр, тогда было бы скучно.
Капустник ходил по рукам, по устам. То, что там было схвачено, сказано, наутро все повторяли. Вечером в куплете, утром в газете. То, что было удачно в капустнике, сразу становилось известно. Какие-то остроумные фразы, устные рецензии.
Когда Товстоногов поставил «Горе от ума», спектаклю предшествовал эпиграф: «И угодил же меня чёрт родиться в России с умом и талантом». Сверху поступил приказ отрезать эпиграф. У нас в капустнике была сделана сцена, которая называлась «Палата». Лежал больной и стонал, все спрашивали, что с ним. Оказывается, у него эпиграф отрезали. Уже было ясно, о чём идёт речь. Капустник давал свою оценку происходящему. Он был скорой помощью, он быстро реагировал на политические события. И если критика хотела сохранить со всеми отношения, то капустник говорил откровенно.
Сейчас не самое лучшее время для капустника. При возможности всё говорить, при КВНах, которые соревнуются в пошлости, псевдоэлитарном остроумии. Сегодня капустник не привлекает как жанр, разве что как форма, как у Вадима Жука — немного. Быстро. Кратко. Вывод: капустник всегда оппозиционен. Это свободное творчество.
Капустник альтруистичен. Должна быть идея, а не деньги. Капустник всегда эскизен, всегда недосказан, недомолвлен, несёт следы поспешности, и в этом его прелесть. Капустник во всех своих проявлениях — прежде всего радость.
Запись Ольги Никифоровой http://ptj.spb.ru/archive/5/in-faces-5/zhizn-vmeshhennaya-v-kapustniki/