---

  В тесной и теплой компании отечественных юмористов Ефим Шифрин всегда стоял немного особняком. Он слишком талантлив и умен, чтобы смешаться с толпой, и слишком интеллигентен, чтобы демонстративно из нее выделяться. Вы никогда не услышите от Шифрина откровенной пошлости, он очень хорошо чувствует грань, которую переступать нельзя. А уж вопрос о том, должен ли актер быть умным, в отношении Шифрина просто не возникает.
 
"ПОЧЕМУ КАРДИОЛОГ — БЛАГОРОДНЫЙ ВРАЧ, А ПРОКТОЛОГ — НЕБЛАГОРОДНЫЙ? И ТОТ И ДРУГОЙ СПАСАЮТ ОТ СМЕРТИ"

— Ефим Залманович, как вы относитесь к жанру интервью?

— Артисты всего лишь люди, работа которых — изображать других людей. Ни в одном веке писаной людской истории эта категория населения не была так популярна. А сегодня из них сделали некое подобие оракулов: спрашивают их мнение о политике, устройстве мироздания, вытягивают из них прогнозы на будущее. У кого — у шутов, скоморохов! Их дело — играть на сцене!

— И хоронить их надо за кладбищенской оградой!

— Ну, это вы, конечно, хватили! Я же не призываю лишить их журналистского и общественного внимания вообще. Но мне кажется, что регулярные скандалы — яркий показатель того, что актеры занимают слишком уж много места в наших СМИ. Не нужно открывать и закрывать газеты и журналы их фотографиями, посвящать им развороты.

В стране — как моей, так и вашей, да некогда нашей общей, — очень много достойных внимания людей. И я говорю это без какого-либо кокетства и самоуничижения. Ведь кто-то что-то выдумывает, кто-то по-прежнему сидит с пробирками и колбами, кто-то учит детей. Но о них мало пишут в прессе, а поэтому о них почти никто не знает.

В результате наука наша субсидируется по остаточному принципу и фундаментальные научные исследования начисто лишены государственного интереса. Почему? Потому что учителя и ученые не поют на сцене под фонограмму и у них нет римейков? А какой-то салага, который всего лишь день назад появился в эфире, сидит в уютной телевизионной студии и рассказывает о своих взглядах на брак, устройство общества, перспективы развития страны и даже нефтедобычу! Зачем?! Кто он такой?!.. Извините, вспылил.

На просьбу дать интервью я всегда с готовностью соглашаюсь, потому что считаю это частью своей работы. Заниматься собственной рекламой мне вроде бы уже поздно.

— Кстати, как вы сами определяете жанр, в котором работаете?

— Развитой терминологии у того, чем я занимаюсь, нет. Жанр этот в глазах серьезных театроведов, приличных эстетиков и уж тем более культурологов как был презренным, так таковым и остался. У него какое-то промежуточное положение. С одной стороны, он имеет отношение к театру, потому что все-таки выступаем мы на подмостках. К тому же в наших текстах можно различить какие-то намеки на драматургию, во всяком случае, в них есть начало, середина и конец. Эстрадная литература, какой бы простой и примитивной она ни была, несет в себе какой-то рудиментик театра.

С другой стороны, мы, конечно, часть развлекательной индустрии. Мы находимся на стыке: одной ногой стоим в зверской коммуналке, называемой шоу-бизнесом, другой — в отдельной квартире после евроремонта, с которой я сравнил бы современный театр. И меня, кстати, этот терминологический вакуум совершенно не пугает. Но хотелось бы все-таки, чтобы в нашей работе было больше театра. А эстрадная драматургия в силу своей простоты все еще тянет нас туда — на площадь, к шутам и скоморохам. И в этом нет ничего стыдного.

— Хотя актер Шифрин все-таки ближе к драматическому театру. Не хотели бы попробовать себя в классической драматургии?

— Сыграть Отелло?

— Необязательно. Но, возможно, и Шекспира.

— У меня есть хорошая работа — в спектакле Романа Виктюка "Путана". Мы его два раза привозили в Киев. После одного из них сидим на банкете, и ваш известный политик Валерий Пустовойтенко, с которым я до этого не имел чести быть знакомым, вдруг встал и, посматривая в мою сторону, произнес тост. Сказал, что два года назад, попав на этот спектакль в Театре имени Леси Украинки, совершенно изменил свое отношение ко мне и теперь воспринимает меня как серьезного артиста.

Я расцвел, как майская роза! И не потому, что эти слова сказал чиновник высокого ранга. Для меня дорого было такое признание, потому что, как оказалось, я могу не только смешить. Вы знаете, что Эйнштейн в свободное от научных изысканий время играл на скрипке? Чтобы не сравнивать себя со столь великим человеком, приведу другой пример: бывает, люди не могут дождаться субботы, чтобы уехать на рыбалку или заняться дайвингом. Мое маленькое бегство с эстрады в драматический театр, по сути дела, то же самое. И слава Богу, что такое счастье у меня есть, к тому же мне за него еще и деньги платят.

— Но и на эстраде вы стараетесь выбирать для себя не комические, а трагикомические тексты?

— Когда тексты становятся трагикомическими? Когда они несут в себе хоть какой-то смысл. Комедию делает трагикомедией некая мысль. Если человек споткнулся и упал, это еще не искусство. Хотя я всегда говорил, что физиологическая составляющая юмора, от которой так презрительно отмахиваются высоколобые критики, достаточно велика.

"Юмор ниже пояса!" — презрительно цедят они. Господа хорошие, так ведь не я это придумал! И даже не Чарли Чаплин. Все произошло задолго до нас, на заре истории культуры. Глупо, конечно, ссылаться на Рабле и Аристофана, а не сошлешься, получишь по морде. Так заведено, что трагедия занимается верхом, а комедия — низом. Ничего зазорного в таком разделении нет. Когда я об этом говорю, мне всегда приходит в голову одно и то же сравнение: скажите, вот почему, например, кардиолог — благородный врач, а проктолог — неблагородный? И тот и другой не только лечат людей, но и иногда спасают их от смерти. Просто у них разные сферы применения знаний и умений. Я вообще не уверен, что у человека есть стыдные места. По-моему, нет. Все идет от наших представлений о том, что хорошо, а что плохо. Для одного народа "Камасутра" не повод для шуток и анекдотов, а часть культуры. А для другого ничем не прикрытое женское лицо — преступление. Все зависит от того, кому мы адресуем свои шутки. А запретных тем и тем более мест у человека я не знаю.

— А есть темы, на которые вы не стали бы шутить ни при каких условиях?

— Достойны осмеяния только приобретенные пороки, которые мы, зная что это плохо, в силах исправить. Например, глупость. Врожденные же свойства человека, которые ему самому доставляют страдания, кажутся мне совершенно невозможными для смеха.

Я не могу смеяться над лилипутами — это грешно! Наверное, надо знать меру, когда прикасаешься к каким-то национальным особенностям, будь то речь или поведение.

Сексуальный выбор человека тоже не предмет моего осмеяния, мне кажется, в ХХI веке уже можно разрешить каждому жить так, как он хочет. С некоторых пор очень осторожно — по понятным причинам! — стал шутить над старостью. Вообще, все эти правила можно не устанавливать. Свод запретов, таких моральных табу, идет не от ума, а от культуры каждого. Просто внутри тебя сидит штатный, вместе с тобой сформировавшийся редактор, который не позволяет тебе делать вещи недостойные. Это же происходит не на уровне инструкций и предписаний, а на уровне морали и этики.

"МНЕ НИКОГДА НЕ ПРИДЕТ В ГОЛОВУ, ИСПОВЕДУЯ СИЛЬНУЮ ЛЮБОВЬ, ОТКАЗАТЬСЯ ОТ ФЛИРТА"

— Невозможно обойти вниманием тему, которую с полным правом можно было бы назвать "синдромом Хазанова": несколько лет назад Геннадий Викторович ушел с эстрады в театр, а бывшие "коллеги по юмористическому цеху" до сих пор не могут ему этого простить.

— Говорить о прощении можно только в случае оскорбления. Но мне кажется, что в случае с Хазановым факт оскорбления налицо: своих бывших коллег он назвал лепрозорием. Возможно, у него и были счеты к жанру, которым он занимался. Но приличный человек в подобной ситуации поступил бы по-другому. Подождал, когда все присутствующие поднимут очередной бокал, и, воспользовавшись шумихой, по-английски покинул бы общество, которое ему столь неприятно. Так ушел бы я, если бы сделал для себя выбор. Так поступил бы, как мне кажется, каждый порядочный, культурный человек.

— Как ушел Хазанов?

— Образно говоря, громко хлопнув дверью. Потом вернулся, позвонил и, когда ему открыли, прокричал: "А вы — лепрозорий!". И снова ушел. Спустился на первый этаж, вспомнил, что забыл сказать нечто важное, и не поленился снова подняться наверх, чтобы выкрикнуть очередное ругательство. Честно говоря, это выходит за рамки моих представлений о приличии. Но вокруг Хазанова и его поступка сейчас действительно очень много возни, и тут я выделяю два очень важных момента.

Во-первых, обличая коллег, обвиняя их в пошлости и низком уровне выступлений (с чем я, кстати, никак не могу согласиться!), Геннадий Викторович забывает: такое представление об эстраде сложилось в 70-80-е годы во многом благодаря ему самому. Возьмите тексты его выступлений той поры: что-то я не помню, чтобы он читал наизусть Блока или Спинозу.

Уровень эстрадной драматургии Хазанова ничем не отличался от уровня его коллег. Я не говорю сейчас о степени его одаренности, это отдельный разговор. Поэтому, бросая камень в огород нынешней эстрады, хорошо бы помнить, что его щедро поливал, удобрял и заботливо растил сам Геннадий Викторович, поскольку долгое время был лидером среди наших юмористов. Это первое соображение.

Второе касается его нынешних драматических опытов. К его большому сожалению и моему огорчению, — правда! — говорить о его победах на поприще высокой драмы никому из серьезных театроведов в голову не приходило. Я, чтобы не уподобляться писателям, которые осуждали роман Пастернака "Доктор Живаго", не читая его, ничего не буду говорить на этот счет. Но я общался с критиками, актерами и режиссерами, которые с радостью шли на его спектакли, — они ждали перевоплощения, метаморфозы, новой грани в даровании Хазанова. И что же? Все они потом с прискорбием констатировали: весь предыдущий эстрадный опыт мешает ему освоить новое театральное поле.

Поверьте, я говорю это без злорадства. Один мой знакомый, побывав на спектакле, где Хазанов играет вместе с Инной Чуриковой, сказал, что впечатление приблизительно такое же, как от Баскова на фоне Монтсеррат Кабалье. Но что случилось, то случилось.

Мне просто кажется, что Гене надо раз и навсегда закрыть эту тему и перестать комментировать свой уход. И уж тем более не стоит все время произносить филиппики в адрес жанра, которому — и исключительно ему! — он обязан своим успехом. Ведь Хазанов прославился не на государственной службе, не в театре и не в кино. Вся его долгая успешная жизнь прошла на эстраде. А театральная, чего уж греха таить, пока обходится без фанфар и шумных восторгов.

Да, там есть интерес к диковинке "Хазанов в театре", но не более того. Но даже если ты успешен в театре, все равно не стоит выкрикивать ругательства в адрес квартиры, в которой ты — наверное, к счастью для себя — уже давно не живешь? Тем более что он мог бы долгие годы совмещать хорошую эстраду с неплохим театром без ущерба как для одного, так и для другого. Главное — не тянуть шлейф эстрады в театр и наоборот.

— Как вы?

— Мне кажется, участие в виктюковских и других антрепризах дает мне право так говорить. Я ведь прекрасно понимаю увлечение Гены театром: это существование совершенно другого градуса и наполнения, совсем другой кайф! Но мне никогда в жизни не придет в голову, исповедуя страстную и сильную любовь, отказаться от легкого флирта! Человеческой натуре свойственно стремиться испытать все. Например, я безумно люблю свою жену. Так что же я теперь даже одним глазом не могу посмотреть в сторону?! Особенно если для этого складываются благоприятные обстоятельства.

Выйдите на набережную славного города Ялты, посмотрите, какие девушки там ходят! А когда они еще и раздетые да духами облитые! Ну какой, даже самый верный, семьянин здесь устоит? То же самое происходит и с эстрадой. Как можно не замечать ее легкости, ее широкой аудитории?! А театр я, вслед за Гоголем, считаю (цитирую дословно) "кафедрой, с которой можно сказать миру много добра". И если тебе дают такую кафедру, слава Богу! Было бы добро...

 

 

Ефим Шифрин 2016 Лучшие монологи

 

  

"МОЮ "ЛЮСЮ" ВОСЕМЬ ЛЕТ ВЫРЕЗАЛИ ИЗ ЮМОРИСТИЧЕСКИХ ПРОГРАММ"

— Насколько вам дороги ваши старые эстрадные номера? Тот же Хазанов, например, не переносит даже упоминания о своем "Кулинарном техникуме".

— Вот тут я Гену вполне понимаю. Дело в том, что в советское время славу нам составили совсем не те монологи, которые мы любили, а те, которые были эфирными. Меня, например, с моей "Люсей" восемь лет вырезали и оставляли за кадром немногочисленных юмористических программ. И я уже настолько отчаялся, что в 83-м году согласился на урезанный вариант этого монолога. Можете себе представить: "Люся" — и то урезанная?! Обычную, совершенно не представляющую собой опасности бытовуху сократили ровно наполовину!

— Если не секрет, что именно убрали?

— Сейчас даже смешно об этом вспоминать. Ну, например, я звонил Люсе, когда она делала операцию. И то, что я ее отвлекал, вносило какую-то остринку, какой-то трепет от несоответствия ее и моих проблем. Но даже это не могло пройти. Поэтому у меня к "Люсе" приблизительно такое же отношение, как у Хазанова к "Кулинарному техникуму".

Вообще-то, стыдиться нам нечего, все мы — дети той поры. Но если бы все старые пленки вдруг засветились или пропали, вы бы не увидели меня плачущим. Да что там, сам бы засветил! Часто говорят: "Ты же сам это делал, никто тебя не заставлял. Чего теперь возмущаться?". Но поймите: когда спустя столько лет меня по-прежнему воспринимают только как мужа Люси, о существовании которой сам я успел уже позабыть, мне делается плохо. А с другой стороны, кто, кроме меня самого, может за это отвечать?

— Как вы относитесь к пародиям на себя?

— Поскольку я уже давно и, как мне кажется, безвозвратно ушел от маски "мужа Люси", пародий на меня сегодня практически нет. А отношусь я к ним так же, как и все: себя не узнаю, но делаю вид, что мне очень нравится.

 

 

   

"ОТ ЗАПРЕТОВ КАЧЕСТВО ЮМОРА ТОЛЬКО ВЫИГРЫВАЛО"

— Юмор очень сильно меняется с течением времени. Над чем, например, вы шутили до и после перестройки?

— В результате всех этих перестроек, перестрелок, переделов и переездов на разные квартиры случилась одна великая, на мой взгляд, вещь — мы обрели свободу. В том числе и свободу высказываний. Которая оказалась палкой о двух концах. С одной стороны, глоток свободы, который мы сделали в 85-м году, нас опьянил. А что может сказать пьяный человек? Он начинает болтать абсолютно все, что приходит в голову, порой нарываясь на неприятности.

С другой стороны, это ощущение свободы такое прекрасное, что теперь я его уже ни на что не променяю. Человек, который знает, что такое свободно дышать, ни за что по доброй воле не сунется обратно — в душную и тесную комнату. Хотя сейчас многие мои коллеги с тоской вспоминают о том времени, когда существовали редакторские ножницы, фильтры и шлюзы для всего, что игралось и произносилось на эстраде. Лично я совсем не тоскую по тем временам, но должен признать: от запретов качество юмора только выигрывало.

— А почему так получалось?

— Знаете, что такое эффект плотины? Реку перекрывают, сужают ее русло, и она становится настолько интенсивной, что может даже двигать турбины, вырабатывающие электричество. Так, система советской поры дала нам феномен Аркадия Райкина. Вспомните, о чем он рассказывал?

О каких-то слесарях, управдомах и прочих людях непонятного социального свойства. А мы за этими незамысловатыми сюжетами видели смелые намеки на несовершенство системы и даже на то, что "прогнило что-то в датском королевстве"!

А когда сегодня смотришь старые записи Райкина, общественный запал его миниатюр кажется немного наивным. Например, мои племянники его не понимают. Я начинаю спорить с ними, злиться, топать ногами. Потом прихожу к выводу, что бесполезно! Им куда ближе голливудские комики или нынешние кумиры российской юмористики, чем этот совершенно святой для нас старец.

— А свобода могла бы дать искусству актера, равного Райкину по силе дарования?

— Не знаю. Ужасно не люблю сослагательных наклонений, но раз уж вы склоняете меня подумать на эту тему... Думаю, такой актер мог бы появиться и при свободе, просто его искусство приобрело бы какие-то другие черты. А еще он вряд ли стал бы таким кумиром и властителем дум интеллигенции, как раньше. Дело в том, что нынешняя публика выбирает героев помоложе. Сейчас вообще трудно представить себе седовласого кумира. Миром правит голливудский стандарт! Посмотрите на звезд театра и кино, которые молодятся из последних сил, делают безумные пластические операции и через одного увлекаются фитнесом. Мир очень сильно помолодел. Он знает множество способов сохранить или хотя бы продлить молодость. И седовласые старцы уже не кумиры сегодняшнего дня. Вот "Фабрика звезд", молодежь, надевшая топы с оголенными пупами, — это да! Если они завтра начнут изрекать какие-то истины, их быстрее признают гуру, чем немолодого, пусть и умудренного опытом человека. Вообще, в этом феномене лучше разбираться людям, для которых анализ — профессия. Я же высказал вам всего лишь некоторые соображения по этому поводу.

— И тем не менее ведущие актеры и авторы юмористического жанра пришли из советского времени. Современность пока что ни одного великого имени нам не дала.

— Знаете почему? Да потому что разговорного жанра в том виде, в каком он сложился в советские годы и знамя которого мы — к счастью или к сожалению — до сих пор несем, уже не существует. Посмотрите, каким образом все сдвинулось в сторону гротеска и клоунады! Например, новые русские бабки — трансформация и клоунада, Гальцев — абсолютный гротеск и клоунада, Галкин и братья Пономаренко — чистая пародия.

Сейчас не время произносить завуалированные истины и прятать откровения за лукавством. Актеров, которые представляли бы сформировавшийся в советское время жанр эстрадного монолога, практически не осталось. А посмотрите, как уходит с эстрады читающий автор. Иногда под стук собственных каблуков, а иногда просто не выходит, потому что интерес к человеку с листочком в руках катастрофически гаснет.

— Как вы думаете, почему?

— Потому что достаточно открыть почтовый ящик, вытащить газету и все это прочитать самому. Сегодня на сцену вышел играющий актер. О чем это говорит? О беззаботности нашего времени. О том, что мы живем в обществе, в котором дышится легко. Между прочим, публика тоже изменилась. Простые люди чаще выбирают не театр, а ночной клуб. А Концертный зал имени Чайковского стал заповедным местом богатых меломанов.

Той интеллигенции, которая, вырываясь из своих КБ, НИИ и учительских, ходила на филармонические концерты, как на работу, уже нет. Мне кажется, что наше представление об интеллигенции в последнее время как-то размылось. Где эти люди, куда они рассредоточились? Частью эмигрировали, частью переквалифицировались, остальные, наверное, просто не могут никуда пойти из-за отсутствия денег. Но не все так уж плохо. И когда мне говорят о том, с каким трудом формируется в нашей стране средний класс, хочется спросить: "Ребята, а вы в окошко давно смотрели? Даже в небольших, неиндустриальных городах забиты все летние кафе, порой совсем не дешевые!".

Что-то в нынешней жизни мне нравится, что-то вызывает сожаление, что-то — отвращение, с чем-то приходится мириться. Но в целом ворчать по поводу наступающего дня я не могу. А когда кто-то из уважаемых и обожаемых мною старших коллег пытается иронизировать, в том числе в мой адрес (дескать, Шифрин пытается вписаться в повороты времени), хочется сказать: "Ради Бога, стой на пьедестале! Не сходи к нам, простым смертным!". Ну в самом деле, ворчащий памятник — это же ужас! Франкенштейн! Такого быть не должно.

 

 

 

"ТЕШИТЬ СЕБЯ ИЛЛЮЗИЕЙ, ЧТО СЕРИЙНОГО УБИЙЦУ МОЖНО ПЕРЕВОСПИТАТЬ, ДАВ ЕМУ ПРОЧИТАТЬ "МУМУ", — НАИВНО"

— Вы в последнее время много спортом занимаетесь. Это потому, что мир помолодел или просто зрителям хотите нравиться?

— Своим походам в зал я могу придумать любые красивые оправдания. Но лучше скажу вам правду: мне это просто нравится. Нет никакой другой мотивации. Один раз попробовал и подсел. Как в анекдоте про человека, которому нравятся помидоры: кушать люблю, а так — нет. Спорт действует куда лучше успокоительной таблетки, я уж не говорю о том, что он гораздо полезнее. Точно!

Был случай, когда разграбили охраняемый гараж и изуродовали мою машину. Водитель позвонил и рассказал мне об этом, теряя дар речи. Боялся, что я сейчас забьюсь в истерике: как, у меня же там столько всего было?! Но ничего такого не случилось. Я просто сказал: "Сережа, ты там разбирайся, оформляй все эти несчастья, а вечером мне позвонишь!". Тут же взял свою спортивную сумку, поймал на углу машину и поехал в зал. Поверьте, через полчаса я начисто позабыл обо всем, что по идее должно было измотать мне все нервы.

Начинаешь с железячками возиться, и все чувства притупляются, будто бы пилюлю принял: уже не больно! Да, все, что связано с какими-то материальными вещами, бытом, доставляет массу неприятностей. И терять нажитое трудом обидно и тяжело. Но если все уже случилось, что тут поделаешь? Я что, поймаю этих воров и потребую для них аутодафе? Или перевоспитаю? Нет, конечно! Так чего зря себя изводить?

— Как вы считаете, людей стоит исправлять?

— Абсолютно бессмысленно! Исправлять людей не надо. А вот выстраивать такую систему общественных отношений, при которой люди, живущие правильно, не страдали бы от тех, кто нарушает их покой, необходимо! И если в подъезде живет пьяница и дебошир, то, поскольку заставить его не пить невозможно, надо сделать так, чтобы он не отравлял жизнь окружающим. Пусть люди будут свободны в своем выборе. Хочет человек ходить в синагогу? Дайте ему такую возможность. Жить не может без гей-клуба? Тоже не препятствуйте! Обожает секс-шопы? Не лишайте его удовольствия, тем более что он все равно найдет способ оттянуться. И люди, которые хотят напиваться до состояния невменяемости, пусть делают это, условно говоря, в специально установленном месте.

Но вы меня от них отгородите, разведите нас по разным квартирам. Дайте мне возможность не встретиться в темной подворотне с Чикатило — вот и вся моя просьба. А тешить себя иллюзией, что серийного убийцу можно перевоспитать, дав ему прочитать "Муму" или "Хижину дяди Тома", по меньшей мере, наивно.

— Что же делать с преступниками?

— Я совершенный противник смертной казни, как бы меня ни убеждали в ее необходимости те, кто говорит: "А вот если бы твоего сына! А вот если бы твою дочь!". Считаю: не я дал человеку жизнь, не мне ее и отбирать. К тому же мне кажется, что нет наказания убийственнее, чем пожизненное заключение. И никакая смертная казнь с ним не сравнится. Нет "героев" уголовного мира, которые отбыли бы его сполна, как правило, они умирают гораздо раньше отпущенного им природой срока.

— Неужели ничего нельзя сделать, чтобы все мы стали хоть чуточку добрее?

— Можно и нужно. Наше общество должно изменить систему просвещения и образования, провести такую школьную реформу, чтобы школьники не делали безумного количества грамматических ошибок на вступительных экзаменах во все (!) вузы без исключения. Тогда, возможно, мир и изменится к лучшему. А менять каждого индивидуума в отдельности — глупая затея. Ваш земляк, Николай Васильевич Гоголь, наверное, очень расстроился, когда после первого представления "Ревизора" в Александринке не увидел утром изменившуюся Россию. Но зато написал "Театральный разъезд". Мысль о том, что никто и ничто не меняется, еще одно замечательное произведение.

 

 

Ефим Шифрин - Кающаяся Мария Магдалина

 

 

— Что, кроме спорта, заставляет вас забыть обо всем?

— Очень люблю музыку, уж простите за банальное признание. Часто спрашивают: "А какую?". Отвечаю: "Кайфую уже от того, что она звучит!". Сегодня мы сидели в кафе на набережной Ялты, и тут поставили диск с записью этномузыки. Судя по тому, что ресторанчик был армянский, и музыка, наверное, того же происхождения. И я вдруг понял, что не могу есть.

Смотрю на своих собеседников — у них точно такое же ощущение. Бывают вещи, которые сильнее еды. Даже если ты очень голоден. Это хорошая музыка. Я, например, долго был глух к хорошей живописи. И это при том, что я очень впечатлительный, в кино или в театре хлебом не корми, дай поплакать. Могу разрыдаться даже над газетным очерком, если он меня задевает. А с живописью ну никак! Как я хотел ее почувствовать, как старался, учил изобразительное искусство сначала в училище, потом в ГИТИСе. Знал, конечно, кто из художников в каком году родился, кто что написал, но и только. И вот однажды меня проняло! В Пушкинском музее, где выставлял свою коллекцию один из музеев мира, — уж и не помню какой! — я вдруг увидел полотно Эль Греко.

— Неужели это была "Магдалина"?

— Нет, "Вид Толедо". Сразу понял: то, чего я так долго ждал, случилось! Как говорится, пробило. Оказалось, есть в живописи нечто завораживающее. Теперь-то я знаю, что любое произведение искусства — это наркотик: понюхаешь и еще хочется. Мне тогда было лет 25. Начал собирать картины. Руководствовался исключительно своим личным вкусом — покупал только то, что мне нравилось. И вдруг в это же самое время мне стали дарить картины, причем именно то, что мне нравилось. В результате сложилась коллекция, выстроенная по единому принципу, будто ее подбирал пристрастный искусствовед или коллекционер. Совершенно мистическая история!

— Верите в мистику?

— Всегда говорю, что нет. Но какие-то эпизоды в моей судьбе, выстраивающиеся в определенной зависимости и отстоящие друг от друга на много лет, убеждают меня в обратном. Хотя, возможно, все эти вещи как-то объясняются с материалистической точки зрения. Ну, например, стоит мне интенсивно подумать о человеке, выпавшем из моей жизни, поинтересоваться, куда это он пропал, и пожелать его видеть, как он тут же каким-то образом появляется. Интересно, что происходило это неоднократно и каждый раз — каким-то непостижимым образом: например, человек, живущий Бог знает где, вдруг оказывался в Москве или другом городе, в котором я на тот момент гастролировал. Почему? Не знаю! А как объяснить тот факт, что после часовой беседы с журналистом вдруг оказывалось, что она прошла просто так, исключительно для удовольствия беседующих, поскольку пленка в диктофоне осталась девственно чистой?

 

 

Ефим Шифрин "Тумбалалайка"

 

 

 

"МОЕМУ ЖЕЛАНИЮ СТАТЬ АКТЕРОМ В МОЕЙ СУДЬБЕ ПРОТИВОСТОЯЛО ВСЕ"

— Похоже, у вас просто очень сильная энергетика.

— Возможно... Но вот вам еще один пример. Я всегда знал, что совершенно нематериальные и необъяснимые нити связывают меня с мамой. Я лишился ее 12 лет назад, и казалось бы, степень моих дум о ней со временем должна гаснуть. Но мои сновидения, наоборот, все чаще и чаще возвращают меня к ней. И иногда очень странным образом. Она часто снится мне молодой, какой я не мог ее знать. Дело в том, что я поздний ребенок, родился, когда маме был 41 год, а ее фотографий в молодые годы у нас не было, они просто не сохранились.

И вот однажды в Израиле, в гостях у маминой младшей сестры, я увидел старые фотографии, на которых мама запечатлена молодой — это абсолютный персонаж моих снов! Как такое могло произойти?! Я же не антрополог и не мог наделить ее теми чертами, каких никогда не видел. Еще один пример — мое желание стать актером. Все в судьбе ему противостояло! И я, собственно, им уже не стал, поскольку после нескольких неудачных попыток поступить в театральный вуз успокоился в Рижском университете.

— Вы говорите об этом, как о смерти!

— Фактически так оно и было. Подумал: "Угомонись, чего уж там! Хватит с тебя трех неудачных поступлений!". Но я все равно знал, что буду актером! И что буду заниматься приблизительно тем, чем сейчас занимаюсь. И это несмотря на то, что я застрял в этом ненавистном университете! Так и случилось.

— И часто вы что-то заранее о себе знаете?

— Частенько. Когда-то меня, например, не приняли в Театральное училище имени Щукина, что при Вахтанговском театре. Но я почему-то был уверен, что когда-то обязательно буду играть на его сцене. Почему именно там? В Москве такое количество театров! Но вот была эта уверенность, и все тут!

Шли годы, смеркалось... У меня уже сложилась удачная творческая судьба на эстраде, меня знали не только у нас, но и в странах ближнего зарубежья, а также в русских общинах Америки и Канады. И однажды в моей квартире раздался звонок, это был Роман Григорьевич Виктюк. "Что у тебя в сентябре-октябре?" — спрашивает он. "А что?". — "Да я тут собираюсь ставить пьесу Альдо де Бенедетти "Я тебя больше не знаю, милый" в Вахтанговском. Завтра мы собираемся, и я хочу, детка, чтобы ты пришел: у меня есть для тебя роль!". И это после "Люси", после всей моей эстрадной репутации — вдруг такое предложение!

Спектакль шел семь сезонов при битковых аншлагах! Я это, разумеется, не отношу на свой счет, там играл весь цвет современного театра — Маковецкий, Максакова, Рутберг, Аронова. Но какую-то часть зрителей мог привлечь и ваш покорный слуга. Вот и скажите, есть этому событию рациональное объяснение? Нет в Москве театра, в котором бы Виктюк не ставил спектаклей. Так почему в этот раз он выбрал именно Вахтанговский? Почему однажды загаданное сбылось? Я ведь с ним своими надеждами и ожиданиями не делился.

— Для себя вы как-то все эти мистические истории объясняете?

— Когда сталкиваешься с вещами, объяснить которые не в состоянии, поневоле останавливаешься на пороге: трактовать их банально, по-шарлатански не хочется, а понять на уровне тонких материй невозможно. Проще всего сказать, что это совпадение. Но вот совпадение ли? Тем более что таких случаев в моей жизни действительно много.

 

http://www.bulvar.com.ua/arch/2004/473-46/419b3b8548237/

 

---