На территории Свердловской области формировались: в г. Свердловске – штаб корпуса, 197-я танковая бригада, 88-й отдельный разведывательный мотоциклетный батальон, 565-й медико-санитарный взвод; в г. Нижнем Тагиле – 1621-й самоходно-артиллерийский полк, 248-й дивизион реактивных минометов («катюш»); в г. Алапаевске – 390-й батальон связи. Город Дегтярск стал местом формирования 30-й мотострелковый бригады (управление бригады, 1-й мотоциклетный батальон, разведывательная рота, рота управления, минометный взвод, медико-санитарный взвод).

На территории Молотовской области формировались: в г. Молотове (ныне г. Пермь) – 299-й минометный полк, 3-й батальон 30-й мотострелковой бригады, 267-я ремонтная база; в г. Кунгуре – 243-я танковая бригада.

На территории Челябинской области формировались: в г. Челябинске – 244-я танковая бригада, 266-я ремонтная база, инженерно-минометная рота и рота автотранспорта 30-й мотострелковой бригады; в г. Златоусте – 2-й батальон 30-й мотострелковой бригады; в г. Кыштыме - 36-я рота подвоза ГСМ, рота противотанковых ружей и рота технического обеспечения 30-й мотострелковой бригады. Местом формирования 743-го саперного батальона стал г. Троицк, а 64-го отдельного бронеавтобатальона – г. Миасс.

Одновременно по всему Уралу продолжался добровольный сбор средств в фонд создания корпуса, было собрано свыше 70 млн. рублей. На эти деньги у государства были выкуплены боевая техника, вооружение и обмундирование. Огромный вклад в общее дело внесли комсомольско-молодежные фронтовые

бригады, родившиеся на Уралмашзаводе: бригады электросварщиц Александры Рогожкиной, Полины Павловой, Феликсы Гржибовской, Полины Степченко, станочниц Анны Лопатинской, револьверщиков Михаила Попова, «пятисотников» и «тысячников» Анатолия Чугунова, Василия Пахнева, Дмитрия Сидоровского, Григория Коваленко, Ивана Литвинова, Тимофея Олейникова, Александры Подберезиной.

На Уралэлектротяжмаше славились своими трудовыми показателями бригады Марии Прусаковой, Анны Лагуновой, Валентины Бояринцевой, Таисьи Арзамасцевой, Леонида Вавилова, Михаила Ларюшкина.

На турбомоторном заводе трудились бригады Марии Жлобич, Веры Ильиной. Не считаясь со временем, работали слесарь станков-автоматов Федор Космынин, токари Николай Петров и Константин Орлов, Клара Верзилова, Людмила Кучерова, сверловщица Евгения Земскова, слесарь-сборщик Ан­дрей Шевцов.

На машиностроительном заводе им. Калинина самоотверженно трудились слесари Александр Ушаков и Петр Иванов, токари-расточники Владимир Тарпенко и Василий Андрюнин, фрезеровщик Алексей Кузнецов, токарь Борис Рябчиков.

В цехе № 125 Уралвагонзавода работали револьверщица Клара Печеницына, токарь Петр Катков. На военном заводе № 50 проявляли трудовой героизм токарь Ольга Коняева, шлифовщица Эмилия Чубыкина, слесарь Сергей Никитин. Шила солдатские шапки Клавдия Шаненкова, шинели — Вера Самохина, готовила сухари для бойцов Тамара Васильева.

Приказом Народного комиссара обороны от 11 марта 1943 года корпусу было присвоено наименование — 30-й Уральский добровольческий танковый корпус. С тех пор 11 марта считается днем рождения УДТК. 18 марта 1943 года командовать корпусом был назначен генерал-лейтенант танковых войск Георгий Семенович Родин, начальником штаба – Б.Ф. Еремеев, начальником политотдела – полковник С.М. Куранов.

Первые секретари Свердловского, Челябинского и Пермского обкомов партии от имени трудящихся Урала зачитали наказ добровольцам. В Свердловске наказ был озвучен в театре оперы и балета 9 мая 1943 года:

Автоматчики из танкового десанта батальона В. Фирсова перед отправкой на фронт на железнодорожной станции в г. Свердловске. Второй слева в первом ряду Очеретин В.К., слева в первом ряду Герой Советского Союза А.П. Николаев.

Уральский добровольческий танковый корпус по праву является одним из символов вклада наших земляков в победу над фашистскими захватчиками. Корпус был создан танкостроителями Урала в дни победоносного завершения Сталинградской битвы.

Летом 1943 года нас отправили в Нижний Тагил, где в течение двух недель бригада получала матчасть, затем мы вернулись в Свердловск, где на полигоне обкатывали танки, проводили учебные стрельбы и отрабатывали "боевые действия". Позже нас перебросили в подмосковный Загорск, здесь мы опять погрузили танки на платформы, и нас повезли на фронт. В ста километрах от передовой экипажи сгрузили танки и своим ходом двинулись к линии фронта. В конце июля мы сосредоточились в лесах в районе Козельска, и здесь 26-го июля бригада пошла в наступление в районе Хотынца, нам приказали перерезать железную дорогу Орел-Брянск.

Г.К. - Каким было боевое крещение бригады?

И.К. - Бригада выполнила поставленную задачу. "Первый блин" не вышел "комом".

Но первые бои оказались для бригады очень тяжелыми и кровопролитными.

Из 65 танков бригады уже через несколько дней в строю осталось всего 14 "тридцатьчетверок". В первую атаку мы шли прямо в лоб на позиции немецкой ПТА, и, кроме того, именно здесь нам пришлось вести встречные танковые бои с немецкими танкистами. Почти полностью погиб мотострелковый батальон бригады (батальон автоматчиков), были убиты все командиры батальонов (двух танковых и мотострелкового). Были очень тяжелые бои за высоту 212,2, за деревню Борилово.

В начале августа нас развернули на направление - станция Шахово, и бригада снова продолжила наступление. В середине августа нас отвели на короткий отдых в тыл, на пополнение, но через две недели бригада опять перешла в наступление, и нами был захвачен город Локоть. После этого наша бригада была отправлена на переформировку в прифронтовой полосе. В ноябре мы уже находились под Киевом, в Пуще-Водице, куда с Урала на пополнение бригады прибыло три эшелона с танками и личным составом из добровольцев. На передовую бригада вернулась в первые дни марта 1944 года и сразу была брошена в наступление в направлении на Тернополь и Каменец-Подольский.

Здесь нам вновь пришлось вести встречные танковые бои, уже с "тиграми"...

Г.К. - Что запомнилось из боев на Правобережной Украине?

И.К. - Со мной один эпизод случился во время взятия Каменец-Подольского, не из самых приятных. Мы обходили город с юга, и мой экипаж шел первым в батальоне. Навстречу нам появились четыре немецкие легковые машины, но когда они увидели танк на дороге прямо перед ними, то машины остановились, из них с поднятыми руками вышли немцы. Решили сдаться в плен, так как сразу поняли, что шансов спастись от огня танкового орудия и пулеметов у них нет. Танк остановился перед головной машиной.

И тут мой механик-водитель, абхазец Пипия, высовывается из своего люка с пистолетом и стреляет в ближайшего стоящего возле танка немца. Убил его единственным выстрелом.

А немец оказался генералом... Меня чуть не "съели" за это. Механика сразу куда-то увезли "на растерзание", а меня долго еще "таскали" на всякие допросы, ведь за взятие в плен немецкого генерал-лейтенанта многим бы из бригадного и корпусного начальства перепали бы ордена и почести, а Пипия им "всю обедню испортил". Я пытался объяснить, что находился в башне и не мог видеть, что делает высунувшийся из люка мехвод, но куда там... Отделался я легко, экипаж был лишен орденов за Каменец-Подольский, но сколько мне нервов тогда попортили, я и сейчас забыть не могу...

Тогда же, весной сорок четвертого, мне довелось лично увидеть командующего фронтом Жукова. Мы шли маршем вперед, выдвигались на передовую, головным был танк командира роты Саликова. Мимо нас пронеслись несколько "виллисов", в одном из которых, как оказалось, находился Жуков. Перед нами на дороге застряла санитарная машина с ранеными, и Жуков, придя в ярость от того, что движение застопорилось, приказал нашим танкодесантникам сбросить машину с ранеными в кювет...

Весь март и апрель шла непрерывная череда боев, каждый из которых был похож на другой. Немцы постоянно вводили в бой свои танки и самоходки, нас бомбила авиация, мы теряли экипажи и технику. Под Проскуровым мой танк подбили, но экипаж успел выскочить из танка. Май-июнь мы стояли на отдыхе, получали пополнение, а летом бригада снова пошла в наступление на Львов.

В конце лета в районе крепости Старый Самбор я вышел из строя, а мой танк был сожжен.

Г.К. - Как это произошло?

И.К. - Пошли в атаку, и в последнее мгновение, перед тем как в нас попали, я крикнул своему механику-водителю Жене Бандалету: "Женя, впереди воронка, бери правее!", но он не послушал меня... Тут нам влепили снаряд в бок и танк загорелся. Меня сильно контузило, экипаж выскочил, а я не смог. Но экипаж вернулся за мной, Женя Бандалет вытащил меня из танка и ребята оттащили меня от горящей "тридцатьчетверки". А через минуту Женю убило осколками разорвавшейся рядом мины... Я потом добился в штабе бригады, чтобы Женю посмертно наградили орденом Боевого Красного Знамени за мужество в бою и за спасение жизни командира... Меня в бригадном медсанбате осмотрел начальник санслужбы бригады Маташвили и сказал: "Я тебя в госпиталь не буду отправлять, мы тебя на месте вылечим!"... Больше я в свой танковый батальон не вернулся, после контузии попал в роту технического обеспечения бригады, стал танкоремонтником, электротехником бригады, занимался ремонтом электро- и радиооборудования в танках. Попал я в бригадные "технари" волею случая, и, как танкист, "пропустил" только наступление 1945 года, так как с конца августа 1944 и по январь 1945 года бригада боевые действия не вела, наш корпус находился в резерве.

Г.К. - Что лично Вы чувствовали перед танковой атакой? Надеялись остаться в живых или заранее были готовы к смерти?

И.К. - Сильного страха перед боем у меня никогда не было, а с напряжением я научился справляться. Когда мы в июле сорок третьего шли в атаку на Хотынец, то я немного волновался, хоть и провел к тому времени на фронте почти год, но до этого у меня не было опыта больших наступательных боев, ведь раньше все время пришлось воевать в обороне, а тут мы лавиной должны были идти на позиции немецкой противотанковой артиллерии. А после этой атаки спокойно шел в бой, верил, что останусь в живых и перед каждым боем говорил своему экипажу: "Ребята! Все выживем! Мы еще все вместе за нашу Победу выпьем!"... Почему верил, что выживу, спрашиваете?...

Когда стояли под Брянском, то к нашему танку подошла цыганка, попросила что-нибудь из еды для себя и детей. Я отдал ей весь наш НЗ и все, что было съестное в экипаже, а потом попросил: "Погадай. Скажи, вернусь с войны с руками и ногами или нет?". Цыганка достала карты, которые выглядели как карты Таро, раскинула их и сказала: "Целым останешься. Будешь жить больше восьмидесяти семи лет". Я поверил в ее предсказание и, как видите, не ошибся...

Был у меня еще один талисман-оберег, в который я верил. Весной сорок первого, на Пасху, я приехал из Ленинграда домой в Червень, и отец дал мне маленький перочинный ножик в кожаном мешочке и сказал: "Скоро война с немцами, тебя заберут в солдаты. Возьми, этот нож тебя спасет". Всю войну я носил этот мешочек с ножиком на себе.

И ведь спас меня отцовский талисман. Сколько раз я мог погибнуть на этой войне, а все же остался живым. Шел всегда, когда надо, первым вперед, ведь мне иначе было нельзя, сразу бы сказали: "Хитрый жид живым остаться хочет"...

Г.К. - Так бы прямо и заявили?

И..К. - Мне за войну много чего пришлось выслушать, и "жидовская морда" и прочее из "этого репертуара". Как-то стою у танка, мимо проходит штабной капитан и ехидно меня спрашивает: "Ну, как, жиденок, тебе воюется?". Я по натуре человек спокойный и неконфликтный, и бить каждую такую сволочь по роже не собирался, просто хорошо понимал к середине войны, что евреи в стране Советов считаются "людьми второго сорта", но мы, три еврея, служившие в танковых экипажах в нашем 1-м танковом батальоне, должны, невзирая ни на что, честно выполнить свой долг перед Родиной.

Было пару раз, что подходит ко мне мой ротный Саликов и, пряча глаза в сторону, говорит: "Я ничего не могу поделать. Начальник политотдела бригады подполковник Скоп приказывает вычеркивать твою фамилию из наградных списков".

И дело не в том, что я был один беспартийный на весь батальон, причина была одна - еврей по национальности... Иногда такой "подход" был завуалированным.

После взятия Львова бригада захватила крепость Старый Самбор, и оставшиеся танки бригады были размещены на крепостном дворе. И тут немцы пустили на крепость какой-то новый танк, незнакомой нам модификации. Не доходя четыреста метров до крепостных стен, танк остановился, экипаж выскочил через люки и был сразу перебит нашими пулеметчиками. В крепость прибыл генерал-лейтенант со своей многочисленной свитой, посмотрел в бинокль на брошенный немецкий танк и сказал: "Это "королевский "тигр". Самый новый немецкий танк. Уникальный экземпляр. Надо попробовать его вытащить любой ценой".

Три экипажа добровольцев попытались добраться до "тигра", но немцы, заметив ползущих, сразу открывали шквальный огонь, чтобы никого не подпустить к танку, и все наши танкисты были убиты. Я на тот момент был "безлошадным" и вместе с другими офицерами стоял неподалеку от генерала. И тут ко мне обращается замполит моего батальона капитан Прамагайбенко: "Ну что, Карась, пойдем с тобой?", и я ему ответил: "Пойдем, но при одном условии. Я командую. Вы все равно в танках не разбираетесь".

От крепостного рва в сторону немцев шла небольшая канава, и мы поползли по ней, и проползли так удачно, что танк остался за нашей спиной. Залезли в танк, я за рычаги, сразу понял, что скорее всего у немцев заклинило коробку передач, и тогда на второй скорости погнал танк к воротам крепости, а вслед по нам били из орудий.

Когда я загнал "тигр" на крепостной двор и мы с замполитом вылезли из танка, то генерал-лейтенант, не скрывая своей большой радости, прямо на месте стал вручать нам награды, у его адъютанта в полевой сумке уже были готовые, заранее подписанные бланки наградных удостоверений с печатями, оставалось только вписать имена награжденных.

Замполиту генерал вручил орден Боевого Красного Знамени, а мне - медаль "За Отвагу". Я не выдержал и спросил: "Я сидел за рычагами танка, и мне, значит, медаль, а политруку Красное Знамя?", на что генерал, чуть подумав, ответил: "Он же капитан, а ты только лейтенант"... Генералу, еще до того как мы вернулись, сказали, что один из двух добровольцев, лейтенант Карасик - еврей по национальности... Мне не важны были ордена, я до этого случая и так уже имел два боевых ордена Красной Звезды за танковые бои, но тут дело в элементарной справедливости, которую искать в армии нет особого смысла... А замполит Прамагайбенко погиб через две недели. Поехал с тремя бойцами вперед на "виллисе", не знаю даже, зачем, а потом нашли сгоревшую машину и возле нее четыре обгорелых трупа.

Уже будучи "технарем", я спросил у зампотеха бригады Ширяева: "Товарищ подполковник, когда мне присвоят очередное звание старшего лейтенанта? Я уже четвертый год в лейтенантах хожу!", на что Ширяев ответил: "Мы это обсудим", но пальцем даже не пошевелил. Кто я был для него? И не друг, и не собутыльник, перед ним не лебезил и "трофеями" не подкармливал, как другие, так чего ему за меня переживать?

У меня с ним и с командиром роты техобеспечения капитаном Павловым отношения не сложились. Ширяев все не мог мне простить, что из-за моей излишней "грамотности" с должности сняли его "товарища по стакану" Пастушенко, там у них была "своя компания", да тут я на их голову из батальона "свалился".

Зампотех бригады за последний год войны своему другу, ротному Павлову, повесил на китель пять орденов, за все давал - "за небо и за воду", а остальные... Кто мы были для начальства? "Мелкая сошка", нам регалий не положено.

Г.К. - Бригада была интернациональной по составу?

И.К. - В большинстве в нашей танковой бригаде служили русские люди, уральцы.

Но в экипажах было немало представителей других национальностей.

У меня, например, кроме абхазца Пипии, были в экипаже в разное время мехводы: армянин Шагинян, украинец Бандалет, заряжающий, казах Садриев, пожилой, лет 45-ти, из добровольцев. Непосредственно в экипажах никаких межнациональных проблем не было, экипаж каждого танка был как одна братская семья и отношения между командиром танка и экипажем всегда были панибратские, как между самыми родными людьми. В танковых частях иначе и быть не могло... Ведь пошел Бандалет на смерть, вытащил меня, беспомощного и оглушенного, из горящего танка...

Г.К. - Что было для Вас главным в отношениях между Вами, офицером, командиром танка, и экипажем?

И.К. - У меня всегда была одна мысль - сохранить жизни экипажа. Я старался любыми способами "выбить" из головы ребят "похоронные настроения", и перед каждым боем, как девиз, мы вместе говорили: "Один за всех, и все за одного!".

И еще одна, весьма немаловажная деталь: если офицер попадался "шкура" и "жмот", то таких танкисты из горящих танков не вытаскивали.

Я свой табак и доппаек всегда отдавал экипажу, поскольку считал себя простым бойцом, одним из них, а не "белой костью в золотых погонах". Почти всегда со мной в одном экипаже служили люди намного старше меня по возрасту, и таких сам бог велел мне беречь, ради их семей. Моим первым мехводом в 30-м УДТК был Морин, человек в годах, бывший главный инженер пивзавода "Красная Бавария", и когда в штабе бригады узнали, что такой специалист служит простым танкистом, то его забрали в штаб.

Заряжающим ко мне прислали Георгия Савельева, сорокалетнего человека, который работал инженером-конструктором в КБ танковых орудий и который сам, добровольно, отказавшись от "брони", ушел на фронт. Я пошел к помпотеху и сказал: "У меня заряжающий - дипломированный инженер. Заберите его в роту техобслуги, каждый человек, даже на войне, должен быть на своем месте". После войны Савельев стал лауреатом Сталинской премии, мы с ним неоднократно встречались потом в Свердловске.

Г.К. - Как танкисты относились к боевым потерям?

И.К. - Допустим, наш танковый батальон пошел в атаку, и половина машин сгорела в бою вместе с экипажами. Для нас это было обыденное явление... Рядовой бой...

Вечером старшина принесет бутылку водки на экипаж, по "сто грамм наркомовских" на брата, мы помянем погибших, и все... А на следующий день снова в бой, снова потери, не жизнь, а какая-то " русская рулетка", только в барабане револьвера не один патрон, а как минимум три, и, возможно, уже наша очередь подошла сгореть сегодня в танке...

У нас только с лета сорок третьего и до взятия Львова, за один год, сменилось пять или шесть комбатов - их или убивало, или тяжело ранило... К смерти относились как чему-то обычному и неизбежному, но были "романтики", вроде меня, которые верили, что все равно выживут на войне... Когда в атаку идешь, то напряжение столь велико, что никаких мыслей о смерти или страха уже в голове нет, думаешь только о том, как связь с ротным не потерять, и как свой борт почем зря под немецкий снаряд не подставить.

Давили людей и орудия "на автомате", ни о чем в эти секунды не думая...

У танкистов, несмотря на высокий уровень потерь, было одно неоспоримое преимущество в этом плане, в сравнении с пехотой. Танкисты воевали от операции до операции, а затем, утратив матчасть, танковые бригады по 4-6 месяцев находились в тылу на переформировках и на пополнении, занимались боевой подготовкой, а пехотинцы почти безвылазно находились на передовой, пока не ранят или не убьют.

Но меньше всего шансов выжить на войне было у наших танкодесантников...

Идет бой, выходим на исходные позиции перед атакой, я открываю люк башни, смотрю на наших танкодесантников, а у них у всех "белые" лица, тела вжались в броню.

Они понимали, какой огненный смерч ждет их через считанные минуты.....

Г.К. - С кем дружили на фронте?

И.К. - С танкистами своего экипажа, я в солдатской среде чувствовал себя лучше и комфортнее, чем в офицерской компании или с батальонным начальством...

Среди офицеров у меня было два друга. Первый, лейтенант Жора Кузьменко, погиб в сорок третьем году во время случайной неприцельной бомбежки. На похороны сына из Москвы приехал его отец, генерал-лейтенант, и Жору похоронили в гробу в отдельной могиле, как полагается. Обычно у нас убитых хоронили в воронках, слегка присыпав землей, а вот немцы своих предавали земле по-людски, каждого в отдельной могиле...

Вторым моим другом был командир роты Саликов, татарин по национальности. В сорок четвертом году мы стояли с ним рядом, и тут случился внезапный налет. Ротный бросился под танк, а ноги торчали снаружи, и Саликову осколками оторвало ногу...

Г.К. - "Смершевцы" себя как-то в бригаде проявили?

И.К. - Страх перед "особистами" был повальным. Капитан-"особист" буквально "висел" над комбригом, а что тогда говорить про простых танкистов.

У меня в первой танковой части, еще на Западном фронте, был механик-водитель Иванов, русский из Латвии. До прихода Советской власти в Прибалтику Иванов на своем грузовичке развозил продукты по частным магазинам, а когда началась война, он на грузовике успел выбраться из Латвии, в Смоленске отдал свою машину на армейские нужды и добровольно вступил в Красную Армию. Его наш стрелок-радист Медников все время расспрашивал: "Как жилось в Латвии при буржуях?" и Иванов ему рассказывал, что латыши тогда жили намного лучше, чем при Советах. И, видимо, Медников, а может и кто другой, "настучал" на механика-водителя "особистам", Иванова арестовали, и трибунал присудил его к десяти годам лагерей...

Г.К. - Ваше отношение к политработникам?

И.К. - Сугубо негативное. У нас в батальоне в 61-й гв. тбр замполитом был украинец, майор Бицуцкий, первостатейная сволочь, пьянь и мразь, "охотник за трофеями"... Такие люди только позорили армию и погоны. Никогда не забуду, как этот замполит узнал, что у ротного Саликова появился аккордеон, пришел в роту и стал требовать, чтобы ему отдали инструмент. И когда Саликов ему ответил: "Нет!"", то замполит ударил боевого офицера-танкиста кулаком в лицо. Этот майор знал, что Политотдел бригады всегда прикроет его "художества", комиссары "своих с Дона не выдавали"...

А начальник Политотдела 61-й гв. бригады, подполковник Скоп, мне лично ничем, кроме своего зоологического антисемитизма, не запомнился.

Г.К. - Как поддерживалась дисциплина в бригаде?

И.К. - Народ в бригаде был дисциплинированный, в батальонах сплоченные коллективы, так что проблем с выполнением приказов и с порядком почти не было. Несколько раз солдат и офицеров бригады собирали на показательные расстрелы дезертиров, самострелов и мародеров. Такие "наглядные примеры" тоже помогали.

Последним в бригаде на глазах всего личного состава был расстрелян наш начфин, уже после войны, в августе 1945 года. Начфин собирался то ли в отпуск, то ли на демобилизацию, с двумя чемоданчиками денег, но был пойман нашим "особистом". Выяснилось, что деньги он просто своровал из бригадной кассы, но, что самое страшное и циничное, начфин оформил свои бумаги так, что продолжал получать офицерские зарплаты погибших танкистов, как на живых, присваивая деньги погибших.

Расстрелян перед строем по приговору трибунала.

Г.К. - А как получилось, что Вы попали из строя в "технари"? Какими были Ваши обязанности в роте тех. обеспечения?

И.К. - После летних боев сорок четвертого года нас отвели в тыл, в леса, на пополнение.

Я был "безлошадным", ни танка, ни экипажа.

Иду по лесу и слышу, как комбриг орет на электротехника бригады капитана Пастушенко: "Ты же ни черта в своем деле не смыслишь! Кто тебя на эту должность вообще прислал?!". Оказывается, Пастушенко не смог провести освещение в штабном автобусе. Я подошел к комбригу Зайцеву, который меня хорошо знал и очень неплохо ко мне лично относился, и сказал: "Я могу сделать освещение" - "Откуда знаешь эту специальность?" - "Три курса политехнического института закончил". Я быстро справился с проводкой и выключателями в автобусе, и вернулся в свой "резерв безлошадных". А назавтра меня вызывает начальник штаба бригады и объявляет: "Ты назначен электриком бригады и переводишься в роту техобеспечения".

В моем распоряжении было три машины-"летучки": 1-я - для ремонта и зарядки аккумуляторов, 2-я - с оборудованием для газо- и электросварки, и 3-я - с инструментами для починки раций и электрооборудования в танках. В подчинении 7 человек. Аккумуляторами занимался Судницын, а техником по рациям был татарин Хажаинов, очень грамотный специалист, инженер по гражданской специальности.

Работать мне и моим ремонтникам очень часто приходилось под огнем, прямо на поле боя, но народ у меня подобрался опытный и смелый. Стартер в танке меняли за полчаса.

Г.К. - Какой эпизод войны Вы бы хотели забыть навсегда?

И.К. - Вопрос какой у вас... оригинальный...

Да я бы хотел вообще всю войну забыть напрочь, потому что ничего хорошего на войне нет. Сплошная кровь и людские страдания... Гибель товарищей... Один только раз мне приснилась война, так я проснулся посреди ночи весь в холодном поту... Те, кто по-настоящему был на фронте, воевал на передовой и сам убивал, вспоминать о войне не хотят, это слишком тяжелый груз, который мы несем по жизни все эти годы...

Расскажу один эпизод... В Германии мы поехали на "летучке" ремонтировать поврежденную танковую рацию. Танк находился возле перекрестка городских улиц, а впереди него, метрах в тридцати, на самом перекрестке, стоял еще один Т-34.

Мы уже закончили работу, сгрудились возле "тридцатьчетверки". Вдруг, напротив нас, из окна четырехэтажного дома показался человек с "фаустпатроном" в руках, он выстрелил по переднему танку, который сразу загорелся. Мы успели крикнуть танкистам, чтобы вызвали по рации мотострелков на подмогу, и заняли оборону. Мотострелки прибыли на машинах буквально через минуту, командовал ими офицер в звании старшего лейтенанта. Он приказал своим бойцам прочесать дом, из которого стреляли, и вскоре солдаты привели шесть пойманых немцев, мужчин среднего возраста, все в гражданской одежде. На вопрос: "Кто стрелял?", все немцы, как один, утверждали, что это не они. Никто не сознался. Тогда старший лейтенант приказал повесить немцев, и всех шестерых бойцы прямо на месте, без суда и следствия, вздернули на телеграфных столбах....

Г.К. - Как шел зачет на уничтоженные танки и другую технику противника?

И.К. - Никогда этим не интересовался. В штабе, наверное, что-то учитывали, по экипажам. За войну я со своими экипажами сжег два-три немецких танка, несколько БТРов и уничтожил несколько орудий, но точными подсчетами никогда не занимался... Зачем? За подбитые танки давали какие-то премиальные, но кому нужны были деньги на передовой?

Г.К. - После войны еще долго служили в армии?

И.К. - Из Чехословакии нас перебросили в Венгрию, стояли в замке графа Эстергази. Помню, как в начале 1946 года к нам с инспекцией приехал маршал Ворошилов, проверять боевую подготовку. На показательные учения с разных бригад собрали несколько танков Т-34/85, меня переодели в форму старшего сержанта и посадили стреляющим в танк нашей бригады. На стрельбах я удачно попал по всем целям и весь наш экипаж Ворошилов наградил личными подарками - немецкими мотоциклами.

Летом 1946 года я подал рапорт на поступление в Академию бронетанковых войск.

Из моего института мне прислали справку с подтверждением, что я окончил 3 курса "политеха", и я был допущен к экзаменам. Сдал все предварительные экзамены на "отлично" и поехал учиться в Москву... Но в канцелярии Академии БТ и МВ мне, без малейшего смущения или "конспирации", показали приказ за подписью начальника Генштаба, список из 20 фамилий, из которых 18 были еврейскими, а сам приказ маршала гласил: "Перечисленных в списке офицеров к экзаменам и учебе не допускать!".

Я вернулся в Венгрию и подал рапорт: "В связи с тем, что меня дискредитировали за мою национальность отказом допустить к экзаменам в академию, прошу уволить меня из армии в запас"... Рапорт был подписан, и поздней осенью 1946 года я демобилизовался и поехал в Ленинград, где меня в феврале 1947 года восстановили на учебе в Политехническом институте, но зачислили на 2-й семестр 3-го курса.

На моей специальности, "Сварка", тогда обучалось всего 11 человек, полный курс обучения длился шесть лет и только в 1950 году я получил диплом инженера.

Я начал трудиться на Балтийском заводе, стал старшим мастером участка, но сразу после похорон Сталина меня вызвал к себе начальник отдела кадров завода и сказал: "Мне наверху приказали - очистить завод от "космополитов", уволить всех евреев. Но ты хороший парень, ты сам напиши заявление на увольнение по собственному желанию".

Четыре месяца я искал работу в Ленинграде, но меня нигде не брали даже простым сварщиком, так как многие питерские начальники были уверены, что в "борьбе с космополитами" наступило только временное затишье... Я уехал в Минск, устроился на Тракторный завод, а через полтора года, когда я уже был заведующим лаборатории на МТЗ, из Ленинграда приехал представитель с личным письмом директора Балтийского завода, в котором он просил меня вернуться, обещая сразу дать квартиру.