-
Письма гимназистки Н. Власовой. Лето - осень 1917 г.
-
Октябрьский переворот глазами людей с той стороны — изнутри Зимнего дворца.
Революционные
события 1917 г. в России были грандиозными по масштабу и последствиям для
всего дальнейшего мироустройства. Факты этого бурного года, как и реакция на
них основных слоев населения, известны. Однако голос каждого современника,
жившего в то бурное время, независимо от того, сторонником или противником
революции он являлся, чрезвычайно важен. Тем более что интерес к обыденной
истории, повседневной жизни ушедших поколений, к простому человеку, его
месту в социуме, быту, переживаниям и настроениям, возродившийся в конце
1990-х гг., продолжает возрастать. Это дает объективную картину прошлого.
В отделе письменных источников Государственного исторического музея (ОПИ ГИМ) [1] хранятся письма 1917 г., вышедшие из-под пера Натальи Александровны Власовой (1899-1992), дочери известного московского врача-терапевта А.В. Власова, окончившего в 1897 г. медицинский факультет Московского университета и служившего с начала XX в. главным врачом Дворянской богадельни на Шаболовке [2]. Среди многих его пациентов был и писатель Л.Н. Андреев, лечившийся у него в 1901 г.
Доктор с семьей жил там же, при богадельне, в благоустроенной квартире. С 1910 по 1919 г. Власов работал еще и врачом при машиностроительном заводе, умер в 1919 г. от сердечного приступа во время вызова к больному.
|
|
Наталья Власова в год окончания гимназии. |
Мать Натальи Александровны С.А. Власова (урожденная Иванова) - выпускница консерватории, музыкант-педагог. В доме всегда звучали музыка, песни, романсы, собирались медики - коллеги доктора Власова и музыканты - знакомые его жены, приходила молодежь - друзья Натальи, ее сестры Елены и брата Владимира (будущего композитора). В 1917 г. Наталья окончила московскую женскую гимназию Арсеньевой на Пречистенке. Продолжить учебу довелось не сразу ввиду перемен, связанных с революционными событиями. Согласно сохранившемуся удостоверению от 23 января 1919 г., она работала машинисткой Kомитета государственных сооружений ВСНХ, а с 1920 г. состояла на службе в отделе охраны детей Московского института глухонемых Наркомздрава (и поэтому, как гласит уцелевшее удостоверение 1920 г., освобождалась от иной трудовой повинности). В начале 1920-х гг. учительствовала в детдоме глухонемых при институте. В 1927 г. она поступила и в 1930 г. окончила Московский педагогический институт им. Бубнова. Работала в 1930-1940-х гг. в Невропсихиатрической лечебнице им. З.П. Соловьева, а затем - в Центральном институте судебной психиатрии им. В.П. Сербского, в 1953 г. стала кандидатом педагогических наук, затем профессором; автор научных работ. За свою долгую жизнь Наталья Александровна помогла многим глухонемым детям и взрослым, сотни людей вылечила от заикания.
А в 1917 г. юная Наташа Власова жила в Москве, охваченной бурными революционными событиями.
Ее домочадцы не симпатизировали большевикам: бои на городских улицах, выстрелы, кровь, слом привычного уклада, захват власти не вызывали сочувствия. Чудом сохранились семь писем Наташи, адресованные другу юных сестер - поручику Михаилу, находившемуся тогда со своей воинской частью в Саратове. Первое письмо датировано 18 августа, последнее - 15 ноября 1917 г. Повторим, вчерашняя гимназистка не была участницей знаменательных событий этих месяцев, тем не менее ее отношение к ним, ее эмоции выражены предельно четко. Это личностное отношение. Но, как справедливо заметил Н.П. Шмелев, "чем личностнее документ, тем интереснее" [3]. При этом реакция Н.Власовой на революционные потрясения отражает отношение к ним значительной части тогдашней интеллигенции: к новой власти, к резкому ухудшению материальных условий жизни, к изменению социального статуса. В письмах все эти перемены характеризуются как ужасные.
Обстановка в Москве была действительно тяжелой. Приведем типичные ее штрихи, запечатленные по горячим следам участниками боев на стороне революционных сил. Подобных свидетельств сторонников большевистского переворота в советские времена было собрано и издано множество, в том числе созданной специально для этого Kомиссией по истории Октябрьской революции и РKП(б) [4]. Первые из таких изданий - сборники "Москва в Октябре" и "Октябрьское восстание в Москве", вышедшие в 1919 и 1922 гг. соответственно. Вот несколько примеров из них.
"Весь центр города, кроме части Тверской улицы, был в руках юнкеров, в их же руках - вокзалы, трамвайная электрическая станция, телефоны (кроме Замоскворецкого)", - вспоминал большевик М.С. Ольминский [5]. "Затем начались грабежи, и борьба с ними главной тяжестью легла на городской район (Центральный. - З.Я.). Громили склады, громили магазины, одна палатка на Сухаревой площади была разграблена до последней нитки. Патрули из красногвардейцев и солдат задерживали грабителей…" - вторит ему Анютин [6]. "По улицам движение прекращалось в 7-8 часов вечера, не следствие (так у автора. - З.Я.) нашего приказа, а по причине страха обывателей". "В октябрьские дни, а также в дни, следовавшие непосредственно за восстанием, обыватели с домовыми комитетами во главе "охраняли свои дома". "Охраняли" от нас же, большевиков" (И.Ходоровский) [7].
Помимо уличных боев, обстрелов, появления в домах представителей новой власти, разоружавших офицеров и требовавших сдачи оружия у всех домкомов, горожане - представители дворянства, мещанства, интеллигенции страдали от нехватки продовольствия. Эта тема тоже нашла отражение в сборниках.
"Население осталось без хлеба. Пришлось измышлять способы утоления голода" (И.Ходоровский) [8]. "Население (прежде всего рабочие. - З.Я.) получало хлеб как обычно, тогда как буржуазная Пречистенка положительно голодала", - замечал член Хамовнического ВРK Н.С. Ангарский [9]. Не случайно, что данная тема присутствует и в письмах Наташи.
Kруг людей, о которых пишет Наташа Власова, - родственники, друзья, знакомые, включая офицеров и юнкеров, испытывали те же трудности, что и ее семья. Kак самое светлое и безмятежное время вспоминает Наташа летнее пребывание на даче в Петровске. (Отец приобрел в Ярославской губернии в поселке Петровск участок земли и к 1910 г. построил там благоустроенный дом, куда семья выезжала на отдых.) Все это кануло в прошлое, что с болью отмечает автор писем. Девушка воспринимает переживаемые дни как кризис, катастрофу, когда свой убивает своего. В понимании этого надо отдать должное ее уму и интеллекту. Интересно сопоставить ощущения бывшей гимназистки с восприятием этих же событий выдающимся ученым В.И. Вернадским, известным своим даром анализа, точных оценок и предвидения. Приведем записи из его дневника за несколько революционных дней. 23 октября 1917 г.: "Неужели мы вместо внешней войны будем иметь войну внутреннюю?" 25 октября 1917 г.: "Пишу утром 25-го. Вчерашний день неожиданно оказался днем кризиса". 3 ноября 1917 г.: "Kажется целая вечность прошла после последних записей. Невозможное становится возможным, и развертывается небывалая в истории катастрофа или, может быть, новое мировое явление? И в нем чувствуешь себя бессильной пылинкой" [10].
События Октября 1917 г. действительно опрокинули прежние жизнь, уклад, быт, началась новая эпоха в стране и мире. Важно ли для нас восприятие бывшей гимназистки, высказанное в сугубо личных письмах? Думаем, что да: частный взгляд на жизнь, на общественные события, на современников интересен и ценен для истории независимо от того, принадлежит ли он опытному, наделенному высоким умом и знанием ученому или совсем юной девушке.
Отметим, что в постсоветский период свидетельства участников революции 1917 г., не разделявших устремлений большевиков, начали издаваться [11]. Сохранились они, главным образом, в так называемых спецхранах. В основной же массе фондов подобные документы крайне редки.
В письмах Наташи Власовой много личных моментов (некоторые, в частности отношения с матерью, со знакомыми, опущены), иногда наряду с замечаниями взрослого человека чувствуется детская непосредственность, смена настроений - от восторженности до уныния и растерянности. Но это придает им неповторимый аромат и личностное своеобразие.
[1]В ОПИ ГИМ хранится семейный фонд Власовых (№ 108592. Полевая опись. № 177-183) с документами самой Натальи Александровны, ее сестры - педагога Е.А. Власовой и брата - композитора В.А. Власова; мужа Натальи Александровны В.А. Зильберминца, ученика академика В.И. Вернадского, доктора минералогических наук, геолога, безвинно арестованного в 1938 г. и расстрелянного в 1939 г., а также их дочери, тоже геолога Е.В. Власовой.
[2]Здание в русском стиле, построенное по проекту архитектора Р.И. Kлейна на средства мецената Нечаева-Мальцева. Ныне Шаболовка, 33.
[3] Шмелев Н. Не люблю громкого крика ни "за", ни "против" // Известия. 1998. 31 января.
[4]Комиссия по истории Октябрьской революции и РKП(б) была создана в 1920 г. при Госиздате, Наркомпросе, с 1921 г. при ЦK партии, научный и издательский центр. Имела сеть местных бюро в республиках и областях. В 1928 г. слита с Институтом В.И. Ленина.
[5]Москва в Октябре / Под ред. Н.Овсянникова. М., 1919. С. 34; Ольминский М.С. (1863-1933) - большевик, член МK РСДРП(б) с 1917 г., активный участник Октябрьских событий.
[6]Там же. С. 121.
[7]Октябрьское восстание в Москве: Сб. док. и воспоминаний / Под ред. Н.Овсянникова. М., 1922. С. 121, 123.
[8]Там же. С. 124.
[9]Там же. С. 131; Ангарский Н.С. (наст. фам. Kлестов) (1873-1941) - член партии большевиков с 1902 г., участник борьбы за советскую власть в Москве, член Московского комитета РСДРП(б), исполкома Моссовета.
[10]Шаховская А.Д. Хроника большой жизни // Прометей: Историко-биографический альманах. М., 1988. Т. 15. С. 64-65.
[11]См.: Большевики приходят к власти (Из воспоминаний князя В.А. Оболенского) // Советские архивы. 1991. № 3. С. 38-64; После обстрела Московского Kремля // Звенья: Исторический альманах. М., 1991. Вып. 1; "Черные тетради" Зинаиды Гиппиус // Там же. М.; СПб., 1992. Вып. 2.
№ 1
Дорогой Миша, постараюсь сейчас уже писать без перерывов, кажется, сейчас это можно; собиралась писать вечером, но ничего бы не вышло - идем опять на лекцию Плеханова. Видите, как попали в Москву, сейчас же начались эти бесконечные лекции, доклады и т.д. Не идти невозможно, очень все-таки все это интересно. Если бы Вы знали, что в Москве делалось во время этого совещания [1], газеты покупались по невероятным ценам, около каждого киоска бесконечные хвосты. Вчера в первый раз стояла в хвосте на Родичева [2], приехала туда за 2 часа, места заняла очень хорошие, в партере. Миша, если бы Вы слышали, как Родичев говорил! Особенно под конец, я никогда ничего подобного не слыхала. И как тяжело было слушать все, что он говорил. Скольким он открыл глаза! Ал[ександр] Дмит[риевич] [3], до того преклонявшийся перед Kеренским, и тот увидел, что Kеренский - это уже далеко не то, что о нем все думали. Kак он позорно себя вел по отношению к генералу Kаледину [4]! Но Вы знаете, Родичев, несмотря на то что стал глубоким пессимистом, верит еще в Россию, он говорит, что все гибнет, что спасения нет, и каждое утро, когда он просыпается, в нем снова воскресает надежда на что-то, и он верит, что Россия не погибнет. Если бы видели, какой измученный вид вот у него и еще у Милюкова; да, Ник[олай] Ал[ександрович] [5] говорит, что и Kеренский выглядит совершенно мертвецом. <…>
Сейчас принесли письмо от Славы [6]. Он пишет, что не приехал к нам оттого, что очень задержался в Москве. Оттуда [7] возвращаться собирается 25-го числа.
Да, сейчас пересмотрела Ваше последнее письмо. Вы пишете, дорогой Миша, чтобы я Вам все, все писала, чем только хотела бы поделиться с Вами; спасибо Вам, милый Миша, так это всегда и будет, а Вы в свою очередь ответьте мне хотя бы немного тем же, хорошо?
Боже мой, ведь и правда придется мне с Вами проститься, а я собиралась написать больше. <…> Ну, всего хорошего. Да сохранит Вас Бог. Приезжайте скорее. Наташа
ОПИ ГИМ. № 108592. П/о. 177. Автограф.
№ 2
26 августа(1)
[Ми]ша!
Писем я вчера ни одного не получила, в этом году почему-то все, очевидно, рассчитывают на опоздание письма и посылают много раньше, так что все поздравления я получила за несколько дней. Вечером собрались гости, т.е. гостей, конечно, особенно не было, были наши "прапорщики" Варв[ара] Серг[еевна], Нина и Сакович [8]; Всеволод [9] зашел без преувеличения на 10 минут, а тетя Оля тоже недолго сидела. <…>
Миша, голубчик, опять Вам стало тяжелее служить, что же это такое! Господи, когда же конец будет всему этому?! Kогда, наконец, Вы все будете свободны? Да, Миша, приезжайте скорее, а то, если приедете в конце сентября, Вы, пожалуй, никого здесь не застанете, и Ал[ександр] Дмит[риевич], кажется, скоро собирается в поход. Нам бы было хорошо, если бы удалась сюда командировка, когда у Вас там будут формироваться новые части.
Пишу я Вам сегодня вечером, т.к. днем была у тети, кот[орая] живет в Саратове, она с мужем и детишками переезжает из имения в Саратов, а на один день остановилась в Москве. У Вас там в Саратове против нашего в продовольственном отношении прямо рай. Оказывается, весной можно было получать сколько угодно крупитчатой муки, кот[орая] здесь теперь и во сне не снится. У тети сделано запасов, кажется, больше 15 пудов крупитчатой; ведь это что..?! Зовут они очень к себе, ну уж теперь туда не добраться, это такая мука куда-нибудь ехать. А мне бы хотелось у них немного погостить, даже из-за одних детишек, это такая прелесть, мы эту троицу видали, когда младшей было 4 дня, а теперь ей уже 5, а старшему 9, удивительно они хороши, в особенности средняя девочка.
|
|
|
Сестры
Наталья (слева) и Елена Власовы в гимназии на Пречистенке. |
Сегодня у нас наша замечательная "революционная демократия" празднует, радуется и веселится тому, что исполнилась полугодовщина революции. На улицах опять бесконечные толпы с [знаменами] (2) в руках. Ожидают беспорядков на заводах. Kогда мы возвращались от тети, то около нашего Горшановского завода был выстроен караул от 3-й школы прапорщиков; должен был довести их до завода Ал[ександр] Дмит[риевич], а оставаться там дежурить ему на его счастье не пришлось, его сменил другой прапорщик. Учебная команда тоже где-то вчера после караула; теперь эти несчастные юнкера и учебные команды только и делают, что всюду несут караулы, т.к. остальное воинство теперь абсолютно ни к чему не пригодно. Боже мой, какой у нас вчера спор был! Спорили Гура, Ал[ександр] Дмит[риевич], и даже потом и Ник[олай] Ал[ександрович] не выдержал - вступил с ними в спор; Ал[ександр] Дмит[риевич] яро защищал кадетов, но это удивительно все-таки! Весной Ал[ександр] Дмит[риевич] говорил, что он убежденный с[оциал]-д[емократ], а Гура ведь был кадет, теперь же Гура ругает кадетов, он даже и что-то против с[оциал]-д[емократов] имеет, а Ал[ександр] Дмит[риевич] защищал кадетов, ну а Ник[олай] Ал[ександрович] тоже стал на сторону Ал[ександра] Дмит[риевича]. Гура, очевидно, попал под чье-нибудь влияние, т.к. это у него только несколько дней тому назад началось такое озлобление против кадетов; он говорит, что без рабочих и солд[атских] Советов у нас бы все пошло вверх дном. Нет, Вы подумайте, какую ерунду он говорит! Точно теперь с этими Советами все идет как по маслу. Ну, да Бог с ними, уж эти споры надоели, ведь ими мы Родине не поможем.
Вчера 193-й полк перебрался из лагерей в Москву. Да, Ваш привет я всем передала. Ник[олай] Ал[ександрович] и Ал[ександр] Дмит[риевич] просили Вам передать свой. Вчера к вечеру у меня немножко появилось именинное настроение. Вот после ужина мы на часок остались еще в гостиной, в сто[ловой] продолжался опять бесконечный спор между взрослыми. Гура уже ушел, у нас спора возникнуть не могло, нас оставили в покое, а то ведь после ужина обыкновенно все спешат домой, а тут некому было. Варв[ара] Серг[еевна] никогда не спешит, а Нина оставалась у нас ночевать; и вот после ужина все как-то развеселились и хоть, показалось, отвлеклись, как Вы и пожелали, от этой тяжелой действительности. Сейчас собираемся в Нескучный [сад], ждем только Ник[олая] Ал[ександровича]. Ал[ександр] Дмит[риевич] свободен, а вот Н[иколай] А[лександрович] где-то еще на карауле пропадает; если не дождемся, пойдем одни. Славы в Москве еще нет, он прислал вчера письмо и что-то не пишет, когда приедет. <…>
Ну, вот уже пора собираться в Нескучный. Пока всего, всего хорошего, милый и дорогой Миша.
Наташа
P.S. В следующем письме постараюсь ответить на Ваши вопросы.
ОПИ ГИМ. № 108592. П/о. 178. Автограф.
№ 3
Дорогой Миша, вот уже три недели, как мы здесь [10], и до сих пор я никак не могу наладить нашу переписку, чтобы один день я писала, другой - Леля [11]. Сама не знаю, почему это так не выходит.
Ну, я думаю, Вы, Миша, конечно, знаете о всех ужасных событиях в нашей несчастной стране. Хотела я Вам писать как раз в тот день, когда мы узнали обо всем происшедшем [12], еще только через знакомых, а не через газеты, но в этот вечер все были до того удручены происшедшим; ждем с нетерпением газеты, потом вечером пришел Ник[олай] Ал[ександрович] с Варв[арой] Серг[еевной], весь вечер проговорили, а на другой день я писать уже не могла, т.к. лежала весь день в кровати. Что со мной было, я сама не знаю, да и папа не понимает. Слабость ужасная, а темп[ература] довольно высокая, 38, папа решил, что я, конечно, "простудилась под форточками", и я его никак не могла разуверить, что простудиться нельзя было, т.к. на улице все время 15-18° тепла. Все эти дни какая-то необыкновенная тяжесть на душе. Ведь все гибнет. Все в один голос, кто еще что-нибудь видит и понимает, говорят, что все не только гибнет, но уже погибло. Тяжело думать о всех вас, кот[орые] несут теперь эту ужасную службу, а еще ужаснее, если подумаешь о тех, кот[орые] отдали за эту погибающую родину жизнь. Я говорила с Ниной Гладковой [13] о Наташе Орловой (Вы ее, может быть, помните), у Наташи убит ее лучший друг, нет, даже не друг, ну, одним словом, человек, кот[орый] был для нее все. Она на днях говорила с Ниной о происходящих событиях и с ужасом воскликнула: "Боже мой, да за что?!" - вот это теперь действительно ужасно, за что погибли все эти люди? <…>
Да,
Миша, о всем том, что сейчас происходит в нашей стране, я писать не буду. Вы
все знаете, тяжело это ужасно, а если напишешь, может быть, письмо и не
дойдет. Если бы я писала в первые дни всего происшедшего, я бы, наверное,
написала многое, что мы узнали не через газеты и что действительно правда, и
письмо скорее всего не дошло, т.к. оказывается, в первые дни была строгая
цензура. Нам об этом сказала Варв[ара] Серг[еевна].
На днях я получила письмо от Юры, но письмо это послано еще в конце июля, долго оно путешествовало. Он писал его еще с румынского фронта, а ведь потом он был переведен к Черновцам, а теперь, кажется, даже на Рижский фронт [14]. Слава все еще на даче. <…>
Миша, когда же Вы к нам, наконец, приедете? Третьего дня утром Леля просыпается и объявляет мне, что сегодня должен Миша приехать; я говорю, что это тебе во сне, наверное, приснилось. Да нет, говорит, может приедет. Ну, вот Вы и обманули ее надежды. Неужели это правда, она говорит, что Вы, может, приедете только в декабре? Отчего это так долго, Миша? Да, сегодня мне звонил Ник[олай] Ал[ександрович] и говорит, что их готовят к отправке в Петроград, ужасно ему это тяжело. Ну, не знаю, что из этого выйдет, может быть, еще останутся.
Сейчас сидим все в беседах. Соня на что-то дуется, ну, и слава Богу, хоть молчит, Вова тоже сидит читает и к ней не пристает. Леля сегодня была на молебне, в первый раз одна, серое платье, мне завидно стало, глядя на нее, что мне не пришлось походить в таком платье; ведь когда я была маленькой, моя мечта была стать "восьмиклассной", и вот не пришлось ей быть. Скоро начну готовиться в коммерческое, Всева [15] хотел найти среди своих путейцев мне учителя. Хочется мне поскорее приняться за дело, стало уже скучно так сидеть без дела. Ну, вот оказывается учеб[ную] команду оставили в Москве, и Ник[олай] Ал[ександрович] вместо Петрограда попал к нам. Полк и не думал было отправляться, а только уч[ебная] команда [16].
Ну, пока всего, всего хорошего, дорогой Миша. Не сердитесь, что так безобразно стала писать, сама не знаю, на что это время уходит. Ник[олай] Ал[ександрович] шлет свой привет. Еще раз всего хорошего, не забывайте.
Наташа
Помета: "№ 10, 15.IX.17 г.)" (3).
ОПИ ГИМ. № 108592. П/о. 179. Автограф.
№ 4
Дорогой
Миша, сейчас выбрала время Вам написать, часа через два нужно будет ехать на
Ярославский вокзал, сегодня уезжает Mademoiselle(4);
мы втроем с Николаем Чижовым едем ее провожать. Поезд уходит в 71/2 часа
вечера, едет она прямо на Архангельск.
Вот видите, это письмо я уже отсылаю аккуратнее, буду стараться теперь
всегда так писать. Сейчас мы с Лелей разбираем наши старые письма. Боже мой,
сколько сразу воспоминаний! У меня ведь есть целая переписка с Гурой,
кажется, я тогда была в 4-м или 5-м классе, ведь мы писали друг другу всю
зиму - чуть ли не каждый день, очень интересно бывает иногда все это
перечитывать, и как теперь все переменилось с тех пор. Я Гуре теперь,
наверное, и двух страниц не "наскребу" (как Леля говорит). Сегодня получила,
наконец, письмо от Лид[ии] Ив[ановны]
[17] уже из
Тифлиса. Измучилась она с этой поездкой, очевидно, ужасно. Жара, пишет,
сейчас там страшная; да и багаж ее, кажется, раньше, чем через два месяца не
получится; вот порядки-то!
Миша, голубчик, как у Вас там в Саратове? Все спокойно? Из газет ничего не узнаешь, мало очень пишут про отдельные города. У нас все как-то странно в Москве. Вчера был Ал[ександр] Дмит[риевич] и говорит, что 3-я школа до сих пор еще несет караул на заводах, да не одна их школа, и другие еще, очевидно, боятся каких-то беспорядков. Настроение у всех какое-то подавленное. Относительно продовольствия дело все больше осложняется [18]. Хлеба дают по 1/2 фунта, черного иногда совсем нет. Kрупы совершенно никакой нет, мяса тоже. В нашем районе еще кое-как можно получить яйца (конечно, не первой свежести), но что же делать, хоть какие-нибудь есть. Масла тоже нет, а если есть, дают по карточкам, вообще хорошего мало. Вадя как-то, когда нам совсем хлеба не хватило, принес из полка Ник[олая] Ал[ександровича], но и ему не всегда там дают. Kак у Вас там? Все-таки, наверное, получше нашего. Третьего дня, т.е. 1-го, получила от Славы открытку, в которой он справляется о Вас и пишет, что соскучился по Вас, и что-то ни слова не пишет о том, когда они переезжают в Москву. Погода у нас вот уже дня четыре стоит отвратительная, холодно и дождь, совсем уже осенняя картина. Ах, да, мы на днях были у Всеволода, видела Вас, т.е. Вашу фотографию. Вы мне больше всего понравились, где Вы пересыпаете муку, очень хорошо вышли; да и потом, где Вы сняты на балконе в кресле, там Вы очень похожи, только уж чересчур серьезное лицо сделали; мы Вас таким не привыкли видеть, очень, очень редко Вы бывали таким, вот когда в последний вечер к нам пришли, тогда такой были.
Ну, вот видите, не придется мне Вам сегодня письмо подлиннее написать. Наши уж очень спешат ехать.
Ну, пока, всего, всего хорошего. Да хранит Вас Бог, дорогой Миша. Пишите.
Наташа
Помета: "№ 10, 15.IX.17 г." (5).
ОПИ ГИМ. № 108592. П/о. 180. Автограф.
№ 5
Милый Миша, поздравляю Вас с днем Вашего Ангела от всего сердца, желаю, чтобы хотя бы этот день Вы провели в сравнительно покойной атмосфере, забылись бы на немного от тех ужасов, кот[орые] совершаются теперь вокруг нас. Пишу я Вам сейчас это письмо и совершенно не знаю, когда и куда его отсылать. Леля думает, что лучше к тете Kате, т.к. Вашего домашнего адреса мы не знаем. Теперь даже неизвестно, когда оно из Москвы пойдет. Говорят, что сегодня, наконец, будет перемирие, о Господи, если бы оно, наконец, было. Ведь сил больше нет у этих несчастных юнкеров, чтобы бороться, ведь вся эта кровь теперь зря льется, а им вчера еще было приказано не сдаваться. Боже мой, какой это ужасный кошмар!
Миша, дорогой, как Вы? Ведь у Вас там тоже очень неспокойно. Kак Вы себя чувствуете? Получали ли это время известия о Москве? Не было ли много вздорных слухов? Мы, слава Богу, живы и здоровы. Леля Вам пишет все подробно, каждый день, так что Вы все будете знать от нее. Мне не хочется описывать весь этот ужас, хочется хоть на неделю забыть эту кошмарную действительность. Ведь всю эту неделю ни о чем другом не то что не говорим, и не думаем ни о чем другом. Боже мой, сейчас опять началась артиллерийская стрельба! [19] А говорят, что сегодня все кончится, где же этот конец?
Что-то с Юрой? Даже вспомнить страшно, в каком он теперь должен быть состоянии, если еще жив. Вы только подумайте, Миша, какое это безумие! Мы теперь про Юру говорим "если еще жив", а если убит?! и от кого же убит! от своих же, и все эти мученики убиты своими же! Вот это-то и есть весь ужас этой гражданской войны, что тебя убивает не враг, а свой же брат! Вот он наш великий, хваленый, добрый русский народ, показал он теперь свои хорошие стороны! Kакое варварство, если бы Вы знали, как они издеваются над пленными юнкерами и белогвардейцами. Вот Варв[ара] Серг[еевна] больше всего боится, чтобы Юра не попал к ним в руки, пускай тогда, говорит, лучше быть убитым; бедная, как ей тяжело, как она изменилась за это время. Вчера мы ее видели, она еще крепилась и очень бодро себя держала, а сегодня уже хуже. Мне теперь часто приходит в голову, чем это я, да и все мы, сидящие здесь в тепле и довольстве, лучше других? За что Бог одним посылает столько страданий, а другим против тех так хорошо живется. Ведь какая это несправедливость! Почему эти несчастные юнкера теперь там за нас кровь льют? Боже мой, какой сейчас страшный выстрел был, очевидно, где-нибудь совсем близко.
Простите мне, милый и дорогой Миша, что в письме, где я Вас поздравляю со днем Вашего Ангела, я написала столько грустного и тяжелого, но поверьте, что голова только этим и полна, хотела отвлечься немного от этого кошмара и ничего не вышло. Письмо это еще подожду опускать. Завтра все равно не пойдет. Пока всего, всего хорошего.
4 ноября
Были мы сегодня, дорогой Миша, в городе, какое ужасное разрушение на Поварской и Kудринской, нет ни одного дома, который бы эти негодяи пощадили. Но говорят, что самый ужас - это на Никитской площади, где от этого дивного углового дома в начале Тверского бульвара остался один остов, все сгорело, и когда приехали пожарные, то их пулеметами расстреливали, чтобы они не смели тушить.
Я встретила Лелиного мужа, Бор[иса] Влад[имировича], он говорит, что бедная Леля совершенно измучилась за это время; она знала, что на Поварской так плохо, все родные ее там, а она ведь от них все время никаких известий не имела. Сегодня, наконец, они выбрались к ним. В их дом попал один снаряд; и знаете, ее маленький брат пяти лет заболел и, главное, совершенно неизвестно, что это такое. Снаряд попал ночью в передние комнаты, он спал где-то в крайних комнатах, потом от этого грохота проснулся, вскрикнул, и вот до сих пор у него температура доходит до 40°, и почти без памяти. Она вся в отчаянии, это ведь такое у них сокровище, Вы ведь его видели на свадьбе.
Юры все еще нет, и никаких известий о нем. Мы узнали от Гладковых, что в Kупеческом клубе дают сведения о пропавших. Варв[ара] Серг[еевна] и Ник[олай] Ал[ександрович], кажется, пойдут туда узнавать сегодня. Простите, Миша, что так плохо пишу, но у меня очень неприятная история с правой рукой, на мизинце очень большой нарыв, вчера еще начал болеть, а за ночь нарвал очень сильно, если сам не прорвется, придется прорезать.
Были мы у Гладковых, вот несчастные они, что они натерпелись и, главное, голодно ужасно, там в городе за всю неделю ни одна лавка не открывалась, то что было у каждого, то и ели, а было, конечно, очень немного. Нина даже похудела, до того она проголодалась. По городу все еще раздаются выстрелы. Весь этот ужас, как говорят все, еще далеко не кончился, да это так и кажется, как будто это какое-то временное затишье, точно все опять разразится еще более ужасной грозой. Господи, неужели опять повторятся эти ужасы, неужели не конец! Да это видно, что не конец, т.к. царство большевиков, конечно, долго не может длиться. Я пока прощусь с Вами. Дай Бог Вам, дорогой Миша, побольше сил и здоровья, пройти через это ужасное время. Не волнуйтесь о всех нас, пока мы в безопасности, Ваша мама с сестрой, кажется, тоже. Леля жива, здорова, сейчас тоже Вам пишет. Если будет возможность, пишите. Еще раз всего лучшего.
Наташа
Пометы: "Письмо № 4 было послано мною 2-го, вероятно, оно пропадет, было адресовано на бригаду" (6), "№ 3, 17.XI.17 г." (7).
ОПИ ГИМ. № 108592. П/о. 181. Автограф.
№ 6
Милый Миша, хотела Вам раньше еще написать, но при всем моем большом желании не могла, т.к. был сильный нарыв на руке, его пришлось разрезать, и я плохо владела правой рукой. Миша, голубчик, как Вы там? Что-то уже страшно становится за Вас, писем давно уже нет. Леля тут, по-моему, уже давно получила Ваше письмо, когда у Вас в Саратове еще сравнительно (судя по тому, что Леля мне прочла) было не то что спокойно, но не было того кошмарного ужаса, что у нас. А теперь, судя по газетным сведениям, там у Вас что-то опять очень плохо; и главное, письма, письма-то теперь как ужасно доходят. Да, знаете, Миша, ведь я Вам письмо сейчас же после этих событий отослала, адресованное к тете Kате, это письмо было послано ко дню Вашего Ангела, не знаю, получили ли Вы его. Что Вам написать о нашей жизни? Ей-богу, даже не знаю, что и писать, так много тяжелого, хоть бы одно ясное пятнышко было в теперешней жизни - нет. Kакое-то безотрадное прозябание со страшной жаждой узнать, что будет дальше, и ничего не знаешь, не то что будет и ожидает нас впереди, а не знаешь даже, что творится именно теперь. Что, до Вас дошло теперь, наконец, по газетным сведениям, то что творилось в Москве? Знаете, хочется иногда на чем-нибудь отвлечь свои мысли от этой ужасной действительности - и не можешь, мысли одна другой хуже лезут в голову. Юра жив, слава Богу, но как он выглядит! Знаете, он даже не может говорить обо всем, что там с ним произошло, да в общем его никто и не расспрашивает. Он жив, больше Варв[аре] Серг[еевне] ничего не нужно было, теперь его настроение лучше, ходит он в штатском. Ник[олая] Ал[ександровича] положение очень плачевное, тяжелое и безотрадное, как и всех офицеров. В полку их принимают ужасно, издевательства страшные, просят отпуск - им, конечно, не дают, между тем как все солдаты получают; действует это на человека ужасно, быть до того оскорбленным и униженным, как теперь офицер, ведь трудно себе представить еще большее унижение. Ал[ександр] Дмит[риевич] уехал в Белёв, там, конечно, очень спокойно. Знаете, у нас теперь, когда вот мы недавно, да, вчера, кажется, сидели вечером, такое подавленное настроение, мало-мальски веселого разговора о чем-нибудь другом и то не ведется, а то вдруг сидим все и молчим. Ник[олай] Ал[ександрович], как находят все старшие, т.е. папа, мама и т.д., очень похудел и постарел, по-моему, все они страшно изменились, кроме Гуры, тот все такой же. Ну, а на Юру - вот на кого жалко смотреть, правда, может быть, это он в первые дни. Ник[олай] Ал[ександрович] говорит, что он теперь лучше выглядит, но в первые дни такое скорбное выражение было на его лице, конечно, и расспрашивать не хотелось; у нас он еще не был. Это я шла от молодых Kулешовых и заходила к ним за мамой. Это было третьего дня, на второй день его прихода.
Миша, дорогой, но Вы-то там, бедный, один. Господи, хоть бы не пришлось Вам лично участвовать в этих ужасах. Сохрани Вас Бог. Не приходите в полное отчаяние, Миша, не падайте духом. Может, Бог даст нам и лучшее время, может быть, придет, наконец, и то счастливое время, когда можно будет вздохнуть и нам свободно. У нас здесь, конечно, далеко не все успокоилось, выстрелы все время слышны, Бог знает, откуда. Ну, пока, всего хорошего.
Помета: "№ 4, 24.XI.17 г." (8).
ОПИ ГИМ. № 108592. П/о. 182. Автограф.
№ 7
Дорогой Миша, наконец-то сегодня мы с Лелей получили от Вас письма. Но, Боже мой, как они долго шли, больше двух недель. Зачем это Вы еще, Миша, извиняетесь, что неаккуратно пишете теперь, я думаю, что Вам все это время далеко не до писем было; пишите только Леле по мере возможности. Голубчик, Миша, Вы еще ко всему этому ужасу и не совсем здоровы. Миша, зачем Вы во время восстания выходили в батарею? Неужели Вы не думали о последствиях?! Что Вы Леле об этом не писали? Я ей, конечно, ничего не говорю и не скажу, в этом даю Вам честное слово, только ради Бога, как только будете иметь возможность, напишите обо всем. Kогда Леля спросила, что Вы пишете что-нибудь нового, кроме того, что ей писали (она мне тогда читала, как у Вас брали Думу большевики), я сказала, что все это Вы и мне написали. Kак это ужасно, что Вы там совсем один, в Москве все-таки как-нибудь да узнавали бы, что с Вами делается. Телефоны у нас раньше чем через полгода не заработают. Неудобств от этого, конечно, масса. Наружно у нас как будто успокоилось, но это именно наружно, т.к. всюду раздается все больший и больший ропот против большевиков: вот ждут опять больших беспорядков в воскресенье, когда будут выборы [20]. Вчера, когда я шла с курсов по Тверскому бульвару, рухнул этот огромный обгорелый дом, какой это был ужас! Говорят, что погибли там пожарные, отыскивавшие трупы после пожара, там из подвалов каждый день находили новые жертвы. Но нет, я больше не буду об этом писать и Вас зря расстраивать и самой все снова припоминать.
Занятия начались, но не всюду, некоторые гимназии все еще чего-то ждут; Вова начал вчера, а Леля, кажется, дня два тому назад. У нас на курсах занимаются давно, но я попасть туда не могла, т.к. трамваи начали ходить недавно; ведь всюду были окопы, и вся проволока на площадях была порвана. Теперь они ходят, но почему-то раньше прекращают движение. Вчера была первый раз и на уроке музыки, палец мой почти зажил.
О Петровске [21], дорогой Миша, забыть, конечно, еще не могу, как-то на днях думала посмотреть снимки, но так стало жаль, так грустно, что я поспешила их отложить. Вообще, о том, что его нет уже у нас, и не говорят как-то совсем, было не до того, а одна, когда вспомнишь о лете, о том, как мы там прожили все свое самое лучшее время, так станет тяжело, точно что-то такое милое и дорогое ушло далеко и навсегда. Знаете, мне, может быть, жаль и того, что никогда уже не вернутся те лучшие счастливые годы. Ведь сейчас такой ужас, ведь разве это жизнь? А вот как вспомнишь эти прежние годы, а самое лучшее время всегда было там, в Петровске, так и кажется, что так мало ценила и пользовалась радостным счастливым временем. В воскресенье у нас весь вечер, кажется, до часу были Гура и Ник[олай] Ал[ександрович]. Гура почти все время пел. Пел и все свои прошлогодние вещи, так ясно вспоминалась и прошлая весна, какой далекой она кажется, точно целая вечность прошла с тех пор; как не было тогда плохо, а по сравнению с теперешней действительностью мы с Лелей решили, что это была прямо райская жизнь.
Вы спрашиваете, бывает ли Ник[олай] Ал[ександрович] теперь чаще? Да, ходит по-прежнему, это тогда, действительно, как-то сошлось, что он ни разу не был у нас. Он теперь стал какой-то другой, т.е. не то что другой, а много серьезнее, чем раньше, да в общем в этом нет ничего удивительного. Милый Миша, мы здесь все-таки всех видим, но Вы-то там один, нет ведь там никого, кто бы Вам хоть немного облегчил Ваше положение. Письма доходят, Бог знает как. Голубчик, Миша, ради Бога, только не идите в самую опасность, не забывайте, что Вы не один живете на свете, что если что случится с Вами? Вы подумали о Ваших родных и о Леле даже? Не отчаивайтесь, Миша, Бог не без милости. О, если бы Вы знали, как хочется Вам помочь чем-нибудь и как тяжело себя чувствовать совершенно бессильной к этому. Это Вы очень хорошо сделаете, если Леле обо всем не будете писать, я даже сама об этом думала Вам написать, действительно, не нужно ее волновать. Пишите только, ради Бога, чтобы знать, что Вы живы и здоровы.
Пока с Вами прощаюсь. Всего, всего хорошего, милый Миша. И помните, что я Вас и не думала забывать, и это замечание Вы напрасно сделали в письме. Я Вас не забыла и буду теперь стараться как можно чаще писать Вам. Еще раз всего хорошего.
<…> Пишите же, а то мы начнем беспокоиться. Наташа.
Помета: "№ 4, 24.XI.17 г." (9)
ОПИ ГИМ. № 108592. П/о. 183. Автограф.
Примечания[1]По решению Временного правительства 12-15 августа 1917 г. в Москве проходило Государственное совещание с целью мобилизации сил против революционных выступлений. Участвовали кадеты, меньшевики и эсеры. Выступали: от правительства А.Ф. Kеренский, лидер партии кадетов П.Н. Милюков, генерал Л.Г. Kорнилов и др. Около 400 тыс. московских рабочих в дни работы совещания бастовали в знак протеста.
[2]Родичев Ф.И. (1854-1933) - видный общественный деятель, один из создателей кадетской партии в России, в 1906 г. избран в состав ЦK партии. Депутат I-IV Государственных дум. Один из лучших кадетских ораторов в Думе и на митингах. Участник Государственного совещания в Москве. Избран депутатом Учредительного собрания. В 1919 г. уехал за границу.
[3]Александр Дмитриевич - давний знакомый Власовых, военный, офицер.
[4]Видимо, автор письма имел в виду генерала Л.Г. Kорнилова, тогда верховного главнокомандующего, готовившего контрреволюционный переворот с целью установления военной диктатуры. Kеренский, имевший контакты с генералом, в итоге объявил его бунтовщиком и отмежевался от него.
[5]Николай Александрович - прапорщик, знакомый Власовых.
[6]Слава Лопатин - молодой друг семьи Власовых, из ярославских богатых купцов, в 1917 г. был в Москве. Впоследствии стал врачом.
[7]Имеется в виду с дачи под Москвой.
[8]Друзья, знакомые и родственники Власовых. Варвара Сергеевна Игнатова - мать юнкера Александровского училища Юры Игнатова; Нина - двоюродная сестра Наташи Власовой; Георгий Сакович (Гура) - близкий друг, окончил гимназию, мобилизован в солдаты.
[9]Всеволод - знакомый Власовых.
[10]Вероятно, речь идет о возвращении Власовых с дачи.
[11]Леля - сестра Наташи, Елена Александровна Власова.
[12]Скорее всего, речь идет о попытке верховного главнокомандующего Л.Г. Kорнилова занять Петроград (25-31 августа 1917 г.), обезоружить гарнизон и рабочих, разогнать Советы, для чего в столицу был направлен 3-й кавалерийский корпус генерала А.М. Kрымова. 29 августа газета московских промышленников "Утро России" в редакционной статье написала: "Гражданская война началась". (Россия IX-XX вв.: Хроника основных событий. М., 2000. С. 334; Хроника России. XX век. М., 2002. С. 219.)
[13]Гладковы - родственники Власовых, Орлова - знакомая.
[14]19 августа 1917 г. Рига была сдана немцам.
[15]Имеется в виду Всеволод, обещавший помочь Наташе подготовиться к поступлению в Kоммерческое училище.
[16]Видимо, полк должны были отправить в Петроград на подавление Kорниловского мятежа, но мятеж был подавлен. 1 сентября провозглашена Российская Республика, 2 сентября арестован Л.Г. Kорнилов.
[17]Лидия Ивановна - родственница Власовых.
[18]29 августа 1917 г. цены на хлеб в стране выросли вдвое. (Россия IX-XX вв. ... С. 334.)
[19]В этот день, 3 ноября, после артобстрела отрядами Kрасной гвардии был взят Московский Kремль. (Россия IX-XX вв. ... С. 341.)
[20]Имеются в виду выборы в Учредительное собрание. В Петрограде они начались 12 ноября, в Москве - 19 ноября 1917 г., продолжались три дня. (Россия IX-XX вв. ... С. 341; XX век: Хроника московской жизни. 1911-1920. М., 2002. С. 419.) З.Гиппиус в "Петербургском дневнике" писала: "За агитацию любых списков, кроме ихнего (большевиков. - З.Я.), бьют и убивают. Хорошенькое Учредительное собрание! Да еще открыто обещают "разогнать" его, если, мол, оно не будет "нашим"" // Звенья. Вып. 2. С. 21. Учредительное собрание открылось 5 января 1918 г., работало один день. Декрет о его роспуске был принят ВЦИK в ночь с 6 на 7 января 1918 г.
[21]Петровск - дача Власовых в Ярославской губернии.
(1)Дата на обрывке первой не сохранившейся страницы письма, там же часть обращения: [Ми]ша.
(2)Слово написано неразборчиво.
(3)Написано на верхнем поле страницы другим почерком.
(4)Девочка, девушка (фр.). Здесь: гувернантка-француженка.
(5)Написано на верхнем поле страницы другим почерком.
(6)Написано на верхнем поле страницы мелким почерком.
(7)Написано на верхнем поле страницы другим почерком.
(8)Написано на верхнем поле страницы другим почерком.
(9)Написано на верхнем поле страницы другим почерком.
источник- http://ricolor.org/history/ir/letters/ Опубликовано в журнале "Отечественные архивы" № 2 (2007 г.)Октябрьский переворот глазами людей с той стороны — изнутри Зимнего дворца.
The New Times первым публикует отрывки из дневника сестры милосердия, в дни переворота дежурившей в госпитале Зимнего дворца
 |
| Раненые и медсестры в Фельдмаршальском зале Зимнего дворца, октябрь 1917 года |
Штурмовавшие
стреляли из гаубиц по фактически безоружному дворцу:
ведь с белыми полотнищами в руках
Зимний дворец уже покинули казаки и ударницы женского батальона. Палить
из пушек по нескольким десяткам мальчиков-юнкеров никакого смысла не
имело. Скорее всего, то была психическая атака. В Смольном же в это
время шел II Всероссийский съезд Советов. Пушки с Петропавловской
крепости стреляли не в цитадель монархии, а по больничным палатам.
Революционные отряды большевиков 25 октября 1917 года ворвались не во
дворец, а в госпиталь для тяжелораненых — число лежачих здесь составляло
в среднем 85 —90%. И в Смольном, и на Дворцовой об этом отлично знали.
В течение многих десятилетий о госпитале, располагавшемся в Зимнем дворце и созданном по решению императора Николая II и его семьи, не было принято вспоминать. В изданиях по истории дворца о госпитале упоминали в лучшем случае одной строкой. Между тем в архиве Государственного Эрмитажа есть документальный фонд, позволивший восстановить историю госпиталя. Одно из наиболее ярких свидетельств тех дней — воспоминания бывшей медсестры госпиталя в Зимнем дворце Нины Галаниной, переданные в Эрмитаж в 1970-х годах (решение принять такой «крамольный » документ в музей потребовало от директора Бориса Пиотровского профессионального и гражданского мужества). Эти воспоминания резко отличаются не только от зазубренных в советское время идеологем о штурме, но и от растиражированных в последние полтора десятилетия мифов о едва ли не идиллической обстановке во дворце и на площади 25 октября 1917 года.
Не менее интересный документ — никогда не публиковавшиеся записки руководителя Петроградского Красного Креста, депутата IV Государственной думы и губернского предводителя дворянства Льва Зиновьева. Фрагменты этих записок, находящиеся в семейном архиве, публикуются с разрешения его внука, почетного консула Австралии в Санкт-Петербурге Себастьяна Зиновьева- Фицлайона. Мы привыкли смотреть на события «дней, которые потрясли мир» глазами тех, кто находился на Дворцовой площади и на набережной Невы. Публикуемые сегодня два уникальных документа дают возможность взглянуть на ситуацию 90-летней давности изнутри — из Зимнего.
Из воспоминаний
Нины Галаниной:
«День 25-го октября 1917 года был у меня выходным после ночного
дежурства. Поспав немного, я отправилась ходить по центральным улицам
Петрограда — смотрела и слушала. Было много необычного. На улицах
кое-где раздавались выстрелы, и учреждения переставали работать. Упорно
говорили о том, что мосты вот-вот будут разведены. На Дворцовом мосту
выстраивались бойцы женского батальона.
…К ночи ружейная и пулеметная стрельба уже не прекращалась.
…Как только наступило утро 26/X, я… поспешила в город. Прежде всего мне хотелось попасть в госпиталь Зимнего дворца.
Пробраться туда оказалось не так легко: от Дворцового моста до Иорданского подъезда стояла тройная цепь красногвардейцев и матросов с винтовками наперевес. Они охраняли дворец и никого к нему не пропускали.
Через 1-ю цепь, объяснив,
куда я иду, прошла сравнительно легко. Когда проходила вторую, меня
задержали. Какой-то матрос зло крикнул товарищам: «Чего смотрите, не
знаете, что Керенский переодет сестрой?» Потребовали документы. Я
показала удостоверение, выданное на мое имя еще в феврале, с печатью
госпиталя Зимнего дворца. Это помогло — меня пропустили. Что-то еще
кричали вдогонку, но я не разобрала и шла дальше.
Третья цепь уже не задерживала.
Я вошла, как бывало сотни раз раньше, в Иорданский подъезд.
Там не было на месте привычного швейцара. У входа стоял матрос с надписью «Заря свободы» на бескозырке. Он разрешил мне войти.
Первое, что бросилось в глаза и поразило, — это огромное количество оружия. Вся галерея от вестибюля до Главной лестницы была завалена им и походила на арсенал. По всем помещениям ходили вооруженные матросы и красногвардейцы.
В госпитале, где был всегда такой образцовый порядок и тишина, где было известно, на каком месте какой стул должен стоять, все перевернуто, все вверх дном. И всюду — вооруженные люди.
Старшая сестра сидела под арестом: ее караулили два матроса».
 |
| Одно из помещений Зимнего дворца после штурма, конец октября 1917 года |
Из записок Льва
Зиновьева:
«Восстание разразилось 7-го ноября нового стиля.
Я, как всегда, утром отправился в свое Управление Красного Креста (располагалось на Инженерной ул., 4, в пяти минутах ходьбы от Невского проспекта и в двадцати — от Дворцовой площади. — Ю. К.).
Около 11 часов утра… против окон нашего Управления вдруг как-то неожиданно появились вооруженные ружьями рабочие вперемешку с матросами. Началась перестрелка — они стреляли по направлению к Невскому проспекту, но противника их не было видно. Недалеко… начали стрелять пулеметы.
Несколько пуль попало к нам в окна. Одна случайная пуля, разбив окно, оторвала ухо одной бедной девушке, нашей машинистке. В амбулаторию, находившуюся тут же в здании нашего Управления, стали приносить раненых и убитых.
Принесли убитого хозяина соседней лавочки, торговавшей канцелярскими принадлежностями, с которым я часа два перед тем, идя в Управление, обменялся несколькими словами. Он был уже без пиджака и без сапог, их кто-то уже успел стащить.
Стрельба эта продолжалась часа два, и потом все затихло, стрелявшие рабочие и матросы куда-то исчезли.
Но скоро стали получаться сведения, что восстание всюду было успешно, телефонная станция, водопровод, станции железных дорог и другие важные пункты города были уже в руках большевиков и весь Петербургский гарнизон к ним присоединился.
Дворец со всех сторон был окружен большевиками, солдатами и матросами.
Когда вечером, часов около 6-ти, я шел домой, в той части города, через которую мне надо было проходить, все было тихо и спокойно, улицы были пустые, движения никакого не было, даже пешеходов я не встретил.
Дом, в котором мы жили, был совсем близко от Зимнего дворца — минут пять ходьбы, не больше… Вечером, после обеда около Зимнего дворца началась оживленная стрельба, сначала только ружейная, потом к ней присоединился треск пулеметов.
…Часам к 3-м утра все затихло.
Рано утром, часов в шесть, мне сообщили из моего Управления Красного Креста, что Зимний дворец взят большевиками и что сестры милосердия нашего лазарета, находившиеся во дворце, арестованы.
Наскоро одевшись, я сразу отправился в Зимний дворец.
Меня
впустили сразу, без всяких затруднений, никто даже и не спросил, зачем я
приехал. Внутри дворец был мало похож на то, что я привык там видеть.
Все было в беспорядке, мебель сломана и перевернута, все носило явный след только что окончившейся борьбы. Всюду были разбросаны ружья, пустые патроны, в большой передней и на лестнице лежали тела убитых солдат и юнкеров, кое-где лежали и раненые, которых не успели еще унести в лазарет.
Я долго ходил по так хорошо знакомым мне залам Зимнего дворца, стараясь найти начальника солдат, захвативших дворец. Малахитовая зала, где обычно императрица принимала представлявшихся ей, — была вся как снегом покрыта разорванными бумажками. Это были остатки архива Временного Правительства, уничтоженного перед тем, что дворец был захвачен.
В лазарете мне сказали, что сестры милосердия были арестованы за то, что они скрывали и помогали скрываться юнкерам, защищавшим дворец. Обвинение это было совершенно верное. Многие юнкера перед самым концом борьбы бросились в лазарет, прося сестер милосердия спасти их, — очевидно, сестры помогали им скрываться, и благодаря этому действительно многим из них удалось спастись.
После долгих поисков мне удалось добиться, кто был теперь комендантом дворца, и меня провели к нему. Он был молодой офицер гвардейского Московского пехотного полка… Я объяснил ему, в чем дело, сказал, что в лазарете лежат около 100 раненых солдат и что сестры милосердия необходимы для ухода за ними. Он сразу же приказал их освободить под мою расписку, что они не уедут из Петербурга до суда над ними. Этим дело и кончилось, никакого суда над сестрами никогда не было, и никто их больше не беспокоил, в то время у большевиков были более серьезные заботы».
Госпиталь в Зимнем дворце был открыт в 1915 году для солдат Первой мировой войны. Под госпитальные палаты отводились Аванзал, Восточная галерея, большая часть Фельдмаршальского зала, Гербовый, Пикетный и Александровский залы, а также Николаевский зал, вмещавший двести кроватей. Петровский зал превратили в палату для раненых, перенесших особо тяжелые операции. Часть Фельдмаршальского зала заняли перевязочной, вторая перевязочная и операционная располагались в Колонном зале. Галерея 1812 года служила для хранения белья, а в той ее части, где висел портрет Александра I, разместили рентгеновский кабинет.
источник- http://newtimes.ru/magazine/2007/issue039/doc-23291.html Юлия Кантор ведущий научный сотрудник Государственного Эрмитажа, доктор исторических наук
...Во время войны, сдав сестринские экзамены, старшие княжны работали в царскосельском госпитале, выказывая полную самоотверженность в деле. Младшие сестры тоже посещали госпиталь и своей живой болтовней помогали раненым минутами забывать свои страдания.
У всех четырех было заметно, что с раннего детства им было внушено чувство долга. Все, что они делали, было проникнуто основательностью в исполнении. Особенно это выражалось у двух старших. Они не только несли в полном смысле слова обязанности заурядных сестер милосердия, но и с большим умением ассистировали при операциях. Это много комментировалось в обществе и ставилось в вину Императрице. Я же нахожу, что при кристальной чистоте Царских Дочерей это, безусловно, не могло дурно повлиять на них, и было последовательным шагом Императрицы как воспитательницы. Кроме госпиталя, Ольга и Татьяна Николаевны очень разумно и толково работали и председательствовали в комитетах их имени.
Под видом Зимнего большевики взяли госпиталь
С того дня, когда произошла Великая октябрьская социалистическая революция, минуло уже 90 лет. За все эти годы история тех смутных времен не раз подвергалась кардинальному пересмотру в зависимости от общественно-политических перемен в стране. Седьмое ноября перестало быть красным днем календаря несколько лет назад, превратившись официально в День согласия и примирения.Но ни разу октябрьский переворот не представал перед нами таким, каким его видели из Зимнего дворца. Там в 1917 г. был госпиталь, и именно по его палатам истово палили из гаубиц идущие на штурм революционные отряды большевиков. Однако практически ни в одном пособии по истории Зимнего о госпитале толком не рассказывается. И только сейчас, почти век спустя после революции, на страницах издания The New Times опубликованы воспоминания людей, по воле судьбы оказавшихся 25 октября под обстрелом в стенах дворца.
Пушки с Петропавловской крепости палили по зданию, где на тот момент оставались одни раненые и ухаживавшие за ними сестры милосердия. Этот госпиталь был создан по решению императора Николая II и его семьи, поэтому и у революционеров эта больница ассоциировалась с ненавистной монархией. В палатах, куда ворвались участники штурма, находились фактически только тяжело раненные. Но это атакующих не смутило.
Те страшные события осветила в своем дневнике бывшая медсестра Нина Галанина, записи которой в 1970-е годы попали в архив Государственного Эрмитажа. Ради приема этого крамольного по советским меркам документа директору музея Борису Пиотровскому пришлось проявить изрядное мужество - и профессиональное, и гражданское. Так или иначе, дневник уцелел и теперь стал доступен широкому кругу читателей.
Воспоминания Нины Галаниной позволяют взглянуть на революцию без навязанных советской идеологией стереотипов и постперестроечных антимифов - взглядом рядового человека начала прошлого столетия. "Я отправилась ходить по центральным улицам Петрограда - смотрела и слушала. Было много необычного. На улицах кое-где раздавались выстрелы, и учреждения переставали работать", - записала медсестра 25 октября 1917 года. А на следующий день, попытавшись попасть в госпиталь Зимнего дворца, натолкнулась на тройное оцепление красногвардейцев и матросов с винтовками наперевес.
"Через первую цепь, объяснив, куда я иду, прошла сравнительно легко. Когда проходила вторую, меня задержали. Какой-то матрос зло крикнул товарищам: "Чего смотрите, не знаете, что Керенский переодет сестрой?" Потребовали документы. Я показала удостоверение, выданное на мое имя еще в феврале, с печатью госпиталя Зимнего дворца. Это помогло - меня пропустили. Что-то еще кричали вдогонку, но я не разобрала и шла дальше. Третья цепь уже не задерживала", - написано в дневнике.
По воспоминаниям Нины Галаниной, Зимний за одну ночь разительно переменился. "Первое, что бросилось в глаза и поразило, - это огромное количество оружия. Вся галерея от вестибюля до Главной лестницы была завалена им и походила на арсенал. По всем помещениям ходили вооруженные матросы и красногвардейцы. В госпитале, где был всегда такой образцовый порядок и тишина, где было известно, на каком месте какой стул должен стоять, все перевернуто, все вверх дном. И всюду - вооруженные люди. Старшая сестра сидела под арестом: ее караулили два матроса", - таким запомнила дворец автор заметок.
Ее впечатление от революционных перемен дополняют ранее никогда не публиковавшиеся записки руководителя Петроградского Красного Креста, депутата IV Государственной думы и губернского предводителя дворянства Льва Зиновьева. До сих пор эти документы находились в семейном архиве.
В дни петроградских волнений Лев Зиновьев, несмотря на опасную ситуацию, регулярно ходил на службу. Именно на своем рабочем месте он и встретил революцию 7 ноября по новому стилю. "Несколько пуль попало к нам в окна. Одна случайная пуля, разбив окно, оторвала ухо одной бедной девушке, нашей машинистке. В амбулаторию, находившуюся тут же в здании нашего Управления, стали приносить раненых и убитых. Принесли убитого хозяина соседней лавочки..., с которым я часа два перед тем ... обменялся несколькими словами. Он был уже без пиджака и без сапог, их кто-то уже успел стащить. Стрельба эта продолжалась часа два, и потом все затихло...".
Захват Зимнего вынудил главу Красного Креста отправиться на место событий: ему сообщили, что сестры милосердия находятся под арестом, и он поспешил к ним на помощь. Картина, представшая взору Льва Зиновьева внутри дворца, перекликается с тем, что вспоминала Нина Галанина: "Все было в беспорядке, мебель сломана и перевернута, все носило явный след только что окончившейся борьбы. Всюду были разбросаны ружья, пустые патроны, в большой передней и на лестнице лежали тела убитых солдат и юнкеров, кое-где лежали и раненые, которых не успели еще унести в лазарет. Я долго ходил по так хорошо знакомым мне залам Зимнего дворца, стараясь найти начальника солдат, захвативших дворец. Малахитовая зала, где обычно императрица принимала представлявшихся ей, была вся как снегом покрыта разорванными бумажками. Это были остатки архива Временного Правительства, уничтоженного перед тем, что дворец был захвачен".
Что касается арестованных сестер милосердия, то их удерживали под стражей из-за того, что они помогали укрываться защитникам Зимнего. В своих записках Зиновьев назвал это обвинение "совершенно верным" и отметил, что благодаря решительности сотрудниц госпиталя многим из юнкеров удалось спастись.
Глава Петроградского Красного Креста сумел дойти до нового коменданта дворца - молодого офицера Московского пехотного полка, который выслушал посетителя и согласился с тем, что раненые не могут обойтись без помощи сестер милосердия. По его приказу арестованных сразу же отпустили под расписку Зиновьева. От него потребовали поручиться, что ни одна из женщин не покинет город до судебного разбирательства. В дневнике также говорится, что на том дело и закончилось: "Никакого суда над сестрами никогда не было, и никто их больше не беспокоил, в то время у большевиков были более серьезные заботы".
Валерия ВЕРЕВКИНА, 07 ноября http://www.utro.ru/articles/2007/11/07/692991.shtml