...Иванченко Ирина Евгеньевна, родилась в 1941 году в Ленинграде (Санкт-Петербурге). Окончила в 1973 году Ленинградский (ныне Санкт-Петербургский) Государственный университет исторический факультет, искусствоведческое отделение.

    В 1983 году переехала в Нарву (Эстония), где занималась  литературным и историческим краеведением.   

   Тема краеведческих исследований связана с творчеством деятелей русской культуры и литературы и их пребыванием  на Нарвском взморье. 

Автор более 60 статей по литературному и историческому краеведению и материалам  семейных архивов рода Случевских-Столыпиных. Печаталась в США, Австралии, России, Эстонии.

  В 2004 году выпустила   книгу «Род Случевских в истории. Портреты и судьбы», СПб, 2004.

В июне 2011 году вышла вторая книга «Родов связующая нить», издательство «Алетейя».

      В 2006 году принята в Союз русских литераторов в Эстонии,  является членом правления Северянинского и Пушкинского общества Эстонии.

В настоящее время свободный исследователь и художественный руководитель независимого молодежного Поэтического театра г. Нарва, Эстония.

В репертуаре театра спектакли, получившие широкий отклик в Таллинне, Петербурге и Пушкинском Заповеднике Псковской области, среди них:

«Мы были музыкой во льду» по поэзии Серебряного века,  сезон 2009-2010 г.

«Пред ликом двух морей» (по  поэзии И.Северянина, М.Волошина, М.Цветаевой, Черубины де Габриак), сезон 2007-2010 г.г.

«Посвящение Иосифу Бродскому», 2011 год, показан в Таллинне, Силломяэ, Нарве, Петербурге в Фонтанном доме в музее  А.А.Ахматовой.

«На два голоса» по рассказу «Холодная осень» И.Бунина и  роману «Машенька» Владимира Набокова, сезон 2010-2011 г.г.

Ежегодно Поэтический театр приезжает в Пушкинские Горы в качестве волонтеров, где участвует не только в устройстве Заповедника, но и показывает спектакли для всех отдыхающих в  Святых горах. Режиссер и сценарист шести документальных фильмов.

Светлой памяти моих родителей ПОСВЯЩАЮ.
«Витай, витай, воспоминанье…»
В.Набоков.
 

мама, в 1939 году

...Все имеет свои истоки. Так и моя любовь к поэзии, литературе, театру, балету и классической музыке уходит в далекое - далеко моего детства. Родилась я в Ленинграде, в страшную декабрьскую, блокадную зиму 41-го года. Из десяти родившихся в этот день в живых осталась только я…

папа в доме И.Е.Репина в Куокалле, зима 1940 во время Советско-Финской войны.

     Ни бомбежек, ни холода, ни голода я не помню. Как умудрилась моя семья выжить в этом кромешном аду - одному Богу известно.  Сквозь пелену и туман времени помню только уют, любовь и тепло к нам детям, всех моих родных, ушедших уже в мир иной.
     Помню старую коммунальную квартиру  на 14-й  линии  Васильевского острова между Большим и Средним проспектом, дом 24, кв. 28. Подумать только, такой же адрес, как у Бродского, только улица другая…
Длинный тусклый коридор, большая кухня с чугунной плитой, медными самоварами, серебряными подносами, разной старой утварью.

По малости лет из блокадных впечатлений почти ничего не сохранилось в памяти, из былого высвечиваются только обрывки воспоминаний. Помню, наши поездки с бабушкой в магазин Елисеева на Невский проспект за маминым донорским пайком на шестом номера троллейбуса, который только что пустили. Значит, это было лето 1943 года, и мне было 2.5 года. Когда троллейбус с Дворцового моста поворачивал на Невский, меня всегда охватывал страх, так как я до ужаса боялась карикатуры Гитлера, висевшей на фасаде Елисеевского магазина.

 Боялась и ждала этой встречи. Почему ждала- понять не могла. Отчетливо помню День снятия блокады 27 января 1944 года и салют, который давали в этот день. Били из всех зенитных орудий, стоявших на Неве, на Стрелке Васильевского острова, били от радости так, что у нас вылетели все стекла в квартире. А мороз был жуткий! Дед забил их фанерой и чуть ли не до лета мы так, и жили, в полутьме. До мельчайших подробностей помню День Победы, беспрерывный звонок в дверь моей тетушки, которую отпустили с ночной смены в два часа ночи. Она была вся в слезах от радости!

Папа  на Ленинградском фронте, июнь 1942 г.

Им первыми объявили о подписании капитуляции. Что тут началось!!! Родные звонили во все квартиры на площадки, этажом выше и это известие в считанные минуты облетело весь наш шестиэтажный подъезд. Все из соседей, кто остался в живых, высыпали на лестничную площадку, обнимались,

мама в рядах сандружинницы, первый блокадный паек, сентябрь, 1941 года, Ленинград.

целовались и плакали! Такого единения, неподдельного восторга и общей радости в жизни я встречала мало. Разве, что еще однажды, когда Юрий Гагарин полетел в Космос, 12 апреля 1961 года. А в тот день все как с ума сошли от радости. Дед подкидывал меня к самому потолку и во весь голос кричал: «Победа!» А моя героическая бабушка, умершая в 1964 году от страшного беспощадного рака, выставила на стол настоящую!!! - бутылку водки «Московской», которую купила в первый же день объявления войны. Уже тогда - за победу. И всю блокаду (подумать только -ведь это месяц жизни!) хранила ее и никто не знал об этом! Дед даже прослезился, поднял ее на руки и торжественно поставил на стол, а сам преклонил перед ней колени!

Весь день двери нашей квартиры не закрывались, кто-то приходил, кто-то уходил, накрыли праздничный стол с белой крахмальной скатертью со скудным угощением, вспоминали тех, кто не дожил до этого дня, горевали, плясали и пели. Вечером был салют! Весь наш дом пошел его смотреть, мы остались дома вдвоем с дедом, так как после салюта в День снятия блокады я отчаянно его боялась, думала, что бомбежка. Дед сидел за столом, уже хмельной, что он пил, уже не помню, но что-то наливал в красивые, изумрудного цвета старинные «поющие» хрустальные бокалы, залпом выпивал и со звоном разбивал их о стену, каждый раз провозглашая: «За победу»! А я визжала от восторга. Из двенадцати бокалов остался всего один, как семейная реликвия, он теперь у дочери, живущей от меня за тридевять земель.

В первом коридоре-прихожей в ниши стояли два таинственных больших деревянных сундука. В верхнем из них было полно женских нарядов, тонких кружев, несметного количества лайковых перчаток всех цветов, мужских фраков, манишек, жилетов, салопов, меховых пелерин, театральных биноклей, женских сумок. На шкафах в коридоре стояло множество шляпных коробок разных размеров, в которых были женские шляпы необыкновенной красоты, а в углу шкафов, мы находили биллиардные шары из настоящей слоновой кости. Что находилось в нижнем сундуке, так никто из нас и не

мамино удостоверение

 узнал. Подрастая, мы все время слышали, как ночью кто-то приходил «от Морозова». Кто такой был «Морозов» мы не имели представления, почему он приходил все время ночью, то же нам, детям, было неведомо. Непонятно было и странное поведение

машина отца, подаренная ему Президентом Чехословакии Бенешом, май 1945 г., Прага.

взрослых, шепотом произносивших это имя. Спрашивать было бесполезно, я знала, что все равно никто ничего мне не скажет. Уже потом, спустя много лет, когда бабушка стала оформлять пенсию, выяснилось, что в девичестве она служила у Саввы Морозова, была связной между Максимом Горьким и каким-то революционерами. Когда бабушка выходила замуж, то Савва Морозов подарил бабушке все приданное. Ну, а после революции, вероятно, какие-то родственники Морозовых, те, которые остались в России, отправили сундуки с фамильными ценностями (думаю, что в нижнем были как раз они) бывшей прислуге, которую никто ни в чем заподозрить не мог. Он этот, таинственный «Морозов» и приходил по ночам, потом сундук куда-то бесследно исчез, а вместе с ним и «Морозов». Представляю, как бабушка спокойно вздохнула после этого. Мы же, все великолепие, находящиеся в доступном нам сундуке нещадно резали и кромсали, делая себе наряды для игры в театр. Взрослые на все это смотрели сквозь пальцы, иногда сами, помогая нам из роскошных женских платьев и кружев мастерить нам наряды, особенно для елки. Игра в театр была нашей страстью, особенно моей, так она и осталась со мной до сих пор. Помнится, что мы переиграли все сказки Шарля Перро и Ганса Христиана Андерсена, А.С.Пушкина и русские сказки. Иногда в них принимали участие родители, да и все родные участвовали в наших «театральных постановках», помогая сооружать нам декорации, сцену, кулисы…
Наша семья занимала в квартире две комнаты, одна из которых больше тридцати метров. В первые послевоенные годы в ней жило восемь взрослых и двое детей. Ни ссор, ни взаимных обид, ни сутолоки не было в нашей жизни. Помню большой овальный стол на гнутых витых ножках, сделанный руками деда. Стол стоял посреди комнаты, над ним – покрытая от времени патиной старинная медная люстра, с множеством висячих сосулек, кресло-качалка у окна, громадный комод черного дерева, горка с фарфоровыми статуэтками, большая этажерка с немногими книгами, сохранившимися после войны. Остальные, а их было около пяти тысяч, пошли во время блокады в обмен на жизнь. На одной из стен – белая кафельная печь от потолка до пола. Рядом с печкой - диван-канапе. Это мое спальное место.