Алла Евгеньевна родилась 16 июня 1932 года в
Ленинграде. Ее родственниками были художник Боровиковский (его работы
выставлены в Третьяковской галерее, но большая их часть в Русском музее), популярный в свое время поэт Боровиковский, пианист Софроницкий. В семье придерживались старых традиций –
принимали гостей, ходили к родственникам на чаепитие, вместе садились
ужинать, строго воспитывали детей…
Две бабушки, няня и мама зорко следили за Аллой, оберегали от всех
напастей и не пускали ее гулять одну, чтобы девочка не подверглась
тлетворному влиянию улицы. Поэтому большую часть времени Алла проводила
дома со взрослыми. А ей так хотелось в компанию, к ровесникам! И когда
она, возвращаясь из школы, случайно увидела объявление о записи в
какой-то кружок, то упросила бабушку ее туда отвести – это был шанс
вырваться из четырех стен и попасть в коллектив.
Кружок
оказался хореографическим. И через год занятий педагог настоятельно
посоветовал показать Аллу специалистам из балетного училища, так как
обнаружил у девочки "данные".
21 июня 1941
года стал известен результат просмотра – Аллу приняли в первый класс
Ленинградского хореографического училища, где преподавала Ваганова
(сейчас это Академия русского балета им. Вагановой).
На следующий
день началась война. И Алла вместе с другими детьми и педагогами училища
срочно отправилась в эвакуацию сначала в Кострому, а затем под Пермь,
куда потом к ней приехали мама и бабушка.
Занятия велись
в спартанских условиях. Репетиционным залом служило промерзшее
овощехранилище, оборудованное в церкви. Чтобы держаться за металлическую
перекладину балетного станка, дети надевали на руку варежку – такой
холодной она была. Но именно там, по признанию А.Е. Осипенко, у нее
проснулась всепоглощающая любовь к профессии, и она поняла, "что балет –
это на всю жизнь". После снятия блокады училище и его воспитанники
вернулись в Ленинград.
Фамилию Алла
Евгеньевна носит отцовскую. Ее отец Евгений Осипенко был из украинских
дворян. Однажды на площади он принялся ругать советскую власть и
призывать людей идти и освобождать заключенных – бывших офицеров царской
армии. На дворе стоят 37-й год…
Хореографическое училище Алла Осипенко закончила в 1950 и тут же была
принята в труппу Ленинградского театра оперы и балета им. Кирова.
Все поначалу
складывалось удачно, но когда она после генеральной репетиции первого
большого спектакля "Спящая красавица" – 20-летняя, вдохновленная - ехала
домой на троллейбусе, то в порыве чувств не вышла, а выпрыгнула из него.
В результате - тяжелое лечение поврежденной ноги, полтора года без
сцены… И только упорство и сила воли помогли ей вновь встать на пуанты.
Потом, когда с ногами стало совсем плохо, операцию за границей ей
оплатила ее подруга, замечательная балерина, Наталья Макарова.
В Кировском
балете в его лучшие годы все отдавались служению профессии и творчеству.
Репетировать артисты и балетмейстеры могли даже ночью. А одна из
постановок Юрия Григоровича с участием Аллы Осипенко вообще рождалась в
ванной Григоровича.
Своеобразным
венцом творчества А. Осипенко является Хозяйка Медной горы в балете
"Каменный цветок" на музыку Прокофьева. В Кировском театре его поставил
Григорович в 1957, и после премьеры Осипенко стала знаменитой. Эта роль
совершила своеобразную революцию в балете Советского Союза: Мало того,
что партия хранительницы подземных сокровищ – сама по себе необычная,
так еще, чтобы усилить достоверность образа и сходство с ящерицей,
балерина впервые вышла не в привычной пачке, а в обтягивающем трико.
Но через
некоторое время небывалый успех в "Каменном цветке" обернулся против
балерины – ее стали считать актрисой определенного амплуа. Вдобавок
после того, как Нуреев остался на Западе, Алла Евгеньевна долго была невыездной – на гастроли ее выпускали лишь в некоторые соцстраны, на
Ближний Восток и по родным советским просторам. Были моменты, когда Аллу
Евгеньевну запирали в номере, чтобы она за границей не последовала
примеру неблагонадежных товарищей и не осталась в капиталистическом
мире. Но "выкинуть фортель" и до введения "драконовских мер" Алла
Осипенко не собиралась – она всегда любила родину, тосковала по
Петербургу и не могла оставить родных. При этом Осипенко считала, что
бежать Нуреева вынудили, и добрых отношений она с ним не порывала.
Алла Осипенко.
Умирающий лебедь (Alla Osipenko dances "The Dying Swan").1967
Скрывая
истинную причину недоступности удивительной балерины западной публике,
"ответственные товарищи" ссылались на то, что она якобы рожает. И когда
в Ленинграде ее разыскивали дотошные иностранные коллеги – мастера
мирового балета, то первым делом выясняли, сколько у нее детей, так как
в их прессе сообщалось об очередных родах балерины Осипенко.
Репертуар Аллы Евгеньевны большой и разнообразный: "Щелкунчик", "Спящая
красавица" и "Лебединое озеро" Чайковского, "Бахчисарайский фонтан"
Асафьева, "Раймонда" Глазунова, "Жизель" Адана, "Дон Кихот", "Баядерка"
Минкуса, "Золушка", "Ромео и Джульетта" Прокофьева, "Спартак"
Хачатуряна, "Отелло" Мачавариани, "Легенда о любви"
Мелик-Пашаева… В Малом
театре оперы и балета она исполнила Клеопатру в спектакле "Антоний и
Клеопатра" по трагедии Шекспира…
После 21 года
работы в Кировском театре Осипенко вынуждена была его покинуть. Уход ее
был сложным – все слилось воедино: творческие причины, конфликт с
руководством, унизительная атмосфера вокруг… В заявлении она написала:
"Прошу уволить меня из театра по творческой и моральной
неудовлетворенности".
Алла
Евгеньевна была замужем несколько раз. И ни про кого из бывших мужей не
сказала плохого слова. Отцом ее единственного и трагически погибшего
сына стал актер Воропаев (многие помнят его – спортивного и статного в
фильме "Вертикаль")
Супругом и
верным партнером Аллы Евгеньевны был танцовщик Джон Марковский.
Красивый, высокий, атлетически сложенный и необычайно одаренный, он
невольно привлекал внимание женщин, и многие, если не все балерины,
мечтали с ним танцевать. Но, несмотря на заметную разницу в возрасте,
Марковский предпочел Осипенко. А когда она ушла из Кировского театра,
ушел вместе с ней. Их дуэт, просуществовавший 15 лет, называли "дуэтом
века".
Марковский
говорил про Осипенко, что у нее идеальные пропорции тела и поэтому
танцевать с ней легко и удобно. А Алла Евгеньевна признавалась, что
именно Джон был самым лучшим ее партнером, и ни с кем другим ей не
удавалось достичь в танце такого полного телесного слияния и духовного
единения.
После увольнения из Кировского театра Осипенко и Марковский стали
солистами труппы "Хореографические миниатюры" под руководством Якобсона,
который специально для них ставил номера и балеты.Как известно,
необычное и новое во все времена понимается не сразу и прорывается с
трудом. Якобсона травили, не желая воспринимать его необыкновенно
выразительный хореографический язык и неистощимую творческую фантазию. И
хотя его балеты "Шурале" и "Спартак" шли на сцене, но и их заставляли
перекраивать. С другими его произведениями было еще хуже – чиновники
разных инстанций постоянно выискивали в танцах признаки антисоветчины и
безнравственности и не допускали к показу.
Когда
совершенно не разбирающаяся в искусстве партийно-комсомольская комиссия
углядела в танцевальном номере "Минотавр и нимфа", поставленном
Якобсоном, "эротику и порнографию" и исполнение балета было
категорически запрещено, то от отчаяния и безысходности Алла Евгеньевна
вместе с хореографом кинулась к председателю Ленинградского горисполкома
Сизову.
"Я балерина Осипенко, помогите!" – выдохнула она. "Что вам нужно –
квартиру или машину?", – спросил большой начальник. "Нет, только
"Минотавра и нимфу"… И уже когда она, радостная, с подписанным
разрешением, уходила, Сизов окликнул ее: "Осипенко, а может, все-таки
квартиру или машину?" "Нет, только "Минотавра и нимфу", – вновь ответила
она.
Якобсон –
талантливый новатор – обладал ершистым, резким и жестким характером. Он
мог воплотить в хореографии любую музыку, а придумывая движения,
создавая пластические формы и выстраивая позы, требовал от артистов
полной отдачи и порой даже нечеловеческих усилий в процессе репетиций.
Но Алла Евгеньевна, по ее словам, была готова на все, лишь бы этот
гениальный
художник творил с ней и для нее.Так родились "Жар-птица" (Стравинский,
1971), "Лебедь" (К. Сен-Санс, 1972), "Экзерсис-ХХ" (Бах), "Блестящий
дивертисмент" (Глинка)… И Алла Евгеньевна начала видеть в балете иные
горизонты и возможности.
В 1973
Осипенко вновь получила тяжелую травму и некоторое время не могла
репетировать. Ждать балетмейстер не захотел, сказав, что калеки ему не
нужны. И вновь Осипенко ушла, а за ней и Марковский. Они участвовали в
сборных концертах Ленконцерта, а когда работы для них было совсем мало,
ездили выступать по отдаленным сельским клубам, где порой было так
холодно, что впору было танцевать в валенках. В 1977 началось
сотрудничество с талантливым хореографом – Эйфманом, в труппе которого
под названием "Новый балет" они стали ведущими артистами.
Эйфман
сделал для Осипенко спектакль по "Идиоту" Достоевского, положив действие
на музыку Шестой симфонии Чайковского. Настасья Филипповна Аллы Осипенко
– "это женщина страстной любви, которой все возрасты покорны".
Актриса отказалась от пышных шляп и платьев, выбрав для роли трико, так
как была уверена, что это "образ на все времена и на все возрасты, не
нуждающийся в каком-либо обрамлении". Впрочем, по ее признанию, в
спектакле она играла себя.
Были еще и
другие партии. Но опять неожиданное и свежее наталкивалось на
бюрократические препоны. Так, миниатюра "Двухголосие" на музыку группы "Pink
Floyd", снятая на пленку, была уничтожена.
Алла Евгеньевна считает, что хореография и сценические страдания должны
иметь сюжет, но при этом, повторяя слова Ю. Григоровича, добавляет, что
не нужно "рвать страсти и грызть кулисы", а следует и в танце сохранять
свое достоинство и быть сдержанной. И это у нее получалось. Зрители и
коллеги подмечали ее особую манеру исполнения – внешне несколько
статичную, а внутренне – страстную. Ее исполнение было глубоко
драматичным, а движения необычайно выразительными. Не случайно про нее
говорили: "Только увидев, как танцует Осипенко, понимаешь, что техника
Плисецкой небезупречна".
С Эйфманом Осипенко проработала до 1982. Среди ее партнеров были
Барышников, Нуреев, Нисневич, Долгушин, Чабукиани, Лиепа…
Осипенко
никогда не боялась кинокамеры. На кинопленке запечатлены не только
балетные партии А. Осипенко, но и ее роли в художественном кино.
Дебютной ее ролью стал эпизод в фильме Авербаха "Голос". А чаще всего
она снималась в фильмах Сокурова. В 1986
году вышел короткометражный фильм "Ампир", где Осипенко сыграла главную
роль. Этот фильм ярко раскрыл драматическое дарование актрисы. Алла Евгеньевна
его очень любит.
Балерина
неизменно тепло и с глубоким чувством благодарности вспоминает о своих
педагогах и тех, кто так или иначе помог ей в профессии. Эти люди учили
ее преданности профессии, трудолюбию, упорству, интересу к литературе,
живописи, архитектуре, музыке и воспитывали личность, умеющую
фантазировать, рассуждать и отстаивать собственное мнение. У Осипенко
хранится кольцо Анны Павловой, которое ей передали как творческой
наследнице великой балерины.
С приходом
перестройки жить на грошовую пенсию Алле Евгеньевне – народной артистке
РСФСР, лауреату премии им. Анны Павловой Парижской академии танца,
диплом о присвоении которой в 1956 году ей вручил Серж Лифарь, а также
премии "Золотой софит" с формулировкой "За творческое долголетие и
уникальный вклад в театральную культуру Санкт-Петербурга" и
обладательнице многих других наград - стало просто невыносимо, ей
необходим был заработок. Больше 10 лет она проработала педагогом во
Франции, Италии, США, Канаде и других странах.
Она всегда элегантна, стройна и неустанно поддерживает форму, хотя и
отдала балету и сцене уже больше 60 лет своей жизни. Осипенко говорит,
что в настоящей балерине должна быть магия, как была она в Дудинской,
Уланова, Плисецкой… В ней эта магия, несомненно, есть.
«Она актриса и
человек выдающихся качеств. Существование её рядом для многих было
нетерпимо. Для балетмейстеров она была, видимо, слишком умна, для коллег она
была грандиозно одарена, да и личность её многим не давала покоя. Я не
встречал людей её масштаба. Как среди женщин, которых я знал в жизни, я
такого масштаба людей не видел, — боюсь, что и среди мужчин таких людей не
было» Александр Сокуров
Знакомство с Аллой
Евгеньевной Осипенко началось с телефонного звонка. Я долго не
решалась ей позвонить. Кто Она и кто я. Она в балетном мире ХХ
века – уже миф, редкое явление, ее имя стоит наряду с лучшими
балеринами века… Она мне казалось предельно недоступной.
Но, к счастью, я ошиблась, решив все- таки позвонить ей. Тем
более, был повод – Л.В.Якобсон, гениальный русский хореограф ХХ
века, которому в Усть –Нарве в 2015 году будет открыта памятная
доска. А Алла Евгеньевна танцевала в его балетах. В общем, я
решилась и услышала в телефонной трубке спокойный голос и
сердечные интонации. Голос, знакомый по интервью, документальным
и художественным фильмам. Ведь помимо того, что Алла Евгеньевна
выдающаяся балерина ХХ века, она еще и прекрасная актриса. Она
снималась в ряде фильмов Александра Сокурова, а это для меня о
многом говорит… Сразу же у нас установилась очень теплая
дружеская взаимосвязь, и Алла Евгеньевна в конце разговора
сказала, что будет рада нашей встрече.
Но встреча несколько раз
переносилась по разным обстоятельствам и только 11 ноября я встретилась и
провела три фантастических часа с легендой балета ХХ века, лауреата всевозможных
премий, в том числе - премии Анны Павловой, которую получила из рук Сержа Лифаря
в 1956 году, обладательнице кольца Анны Павловой, переданного ей, как творческой
наследнице великой балерины, одной из любимых актрис режиссера Александра
Сокурова – Аллой Евгеньевной Осипенко.
Волновалась ли я, понимая, что это в моей жизни такая встреча - момент
неслыханный и может уже никогда не повториться? Честно говоря, я даже об этом не
думала, почему-то я была стоически спокойна.
…И вот мы едем по улицам Петербурга, на Петроградскую сторону, на трижды
переименованную улицу.
Маленькая узкая улочка, вся
заставленная машинами. Дома все больше без нумерации, что вызывает чувство
удивления. Наконец, разобрались, что нам нужна четная сторона, с трудом
определили дом. Входим во двор. Типичный петербургский двор – колодец, довольно
узкий, окна смотрят друг на друга на расстоянии не больше тридцати метров.
Входим в подъезд. Нам нужен третий этаж. Обычная лестница обычного
петербургского двора. Еще на первом этаже слышим, как открывается дверь на
третьем. Входим в открытые двери. И попадаем прямо в кухню. Кухня – совершенно
необыкновенная. Это основная среда обитания Аллы Евгеньевны. Есть еще маленькая
комната, служащая Алле Евгеньевне и спальней, и гостиной. И совмещенный санузел,
где нет даже ванны, а крохотная душевая кабинка.
А на кухне все необычно. Прямо на нас смотрит в бронзовой оправе портрет кисти
В.Л.Боровиковского, у этой же стены стоит массивный старинный сундук, обитый
металлическими скобами – бабушкино наследство. Она сберегла его даже в страшные
годы блокады. На мой вопрос: « как же она его не сожгла, ведь тогда жгли все,
что только можно было», - она спокойно отвечает: «В нашей семье ничего не жгли:
ни книги, ни мебель…». На сундуке стоит массивный старинный ларец, фигура лошади
каслинского литья, потемневший от времени портрет…,
И вообще, все на этой кухне необычно и уютно: цветы, милые безделушки,
расставленные по полкам и наверху шкафа, рисунки, живописные полотна, портрет
Аллы Евгеньевны на стене, фотография единственного сына Ивана, снятая в детском
возрасте и так нелепо, трагически погибшего в автомобильной катастрофе в
возрасте 35 лет…
Алла ОСИПЕНКО с Галиной УЛАНОВОЙ на гастроляхв Амстердаме1968 год
Да, семья
Аллы Евгеньевны была с крепкими, чисто русскими традициями,
когда знали и понимали толк в родстве душ, в сохранении памяти о
предках через книги, картины, мебель… Но этот фрагмент беседы с
Аллой Евгеньевной был несколько позже за столом, на котором
стояла еще одна фамильная ценность – сахарница, принадлежащая
Владимиру Лукичу Боровиковскому …
Встретила нас Алла Евгеньевна в домашнем, уютном халате и
извинилась, что, дескать, не успела привести себя в порядок.
«Боже, я перед Вами в таком виде, мне даже неудобно, глаза даже
не успела накрасить». Что тут скажешь?! 82 года, а все равно
несмотря ни на что осталась женщиной до мозга костей. Но она и
без всякого макияжа удивительно хороша. Стройная, высокая, с
прямой спиной и необыкновенно красивыми жестами рук. Каждое
движение ее рук – движение птицы… Помимо Аллы Евгеньевны нас
встречает кошка Тиша, которая тут же чувствует себя хозяйкой и
принюхивается к букету, да и к нам…
- «Что за гости пожаловали в мою квартиру?» Результатом
знакомства с Тишей оказалась разорванная в клочья обертка от
цветов, которые мы преподнесли Алле Евгеньевне и опробованные на
зуб вещи в раскрытой сумке. Алла Евгеньевна пытается утихомирить
Тишу, закрывает ее в комнате, но не тут-то было, Тиша вырывается
на волю. Но ведет уже себя примирительно по отношению к нам…
Алла Евгеньевна усаживает нас на чудный диван-канапе, за круглый
стол, и мы начинаем неторопливую беседу… Я начинаю с
разговора об Усть-Нарве, ведь этот курорт был в конце Х!Х,
начале ХХ поэтической и художественной Меккой, в том числе и
балетной. Какие имена: Мариус Петипа, Горский, Гердт, Люком,
Якобсон, Брегвадзе, Соколов, Барышников…, из них живут сейчас у
нас на курорте в летнее время только семья Брегвадзе и Олег
Соколов…
Нет, к сожалению, Алла Евгеньевна в Усть-Нарве никогда не была,
хотя неоднократно бывала на гастролях в Таллинне, знает с давних
пор хореографа Май Мурдмаа, дружит по сию пору с ней,
обменивается звонками.
Она привязана всю жизнь к своему дому в Тарховке. Дом этот был
построен еще в 1924 году, с балконами, верандами, типичная
загородная дача того времени…
А пока первый вопрос о Леониде Вениаминовиче Якобсоне, ведь в
2015 году исполнится 40 лет, как его не стало.
… «Якобсон Леонид Вениаминович. О, это был Гений, чистый Гений,
хотя в то время назвать его Гением было невозможно, даже
выдающийся и то сказать про него было нельзя. Запрещали. На это
звание могли претендовать только те, кто стоял у власти. Мне
необычайно повезло в жизни, что я его знала и с ним работала.
Впервые мы с ним встретились еще, когда я была в эвакуации в
Пермской области. Там я познакомилась с Ирочкой Певзнер, которая
потом стала женой Якобсона. Мы очень дружили, жаль, что
последние годы наши связи потеряны, и я ничего не знаю о ней.
Репетиционным залом для нас служило промерзшее овощехранилище,
оборудованное в церкви. Было очень холодно, но страсть к танцу,
была неистребимой. Вот тогда-то меня впервые увидел Леонид
Якобсон. Он почему-то подошел ко мне, стараясь показать какое-то
движение, а у меня совершенно не гнулась шея, я была какая-то
деревянная. Но он запомнил меня. Вторично, когда мы увиделись,
он узнал меня и сказал: «А, это ты – девочка с негнущейся шеей».
Так началось наше знакомство.
Потом уже после
эвакуации, в Ленинграде, когда я уже была воспитанницей
Вагановского училища, Якобсон поставил для меня хореографическую
миниатюру «Размышление» на музыку Чайковского. Мне исполнилось
всего 16 лет, моим партнером был Клявин. Это было что-то
незабываемое. Эта миниатюра имела колоссальный успех. Я даже не
сознавала до конца того, что танцевала в этом номере, потом с
годами пришло понимание.
Позже у меня был другой партнер –
Анатолий Нисневич. Сохранилась запись этого балета, именно с Нисневичем. Но это
было совсем не то. На пленке виден кордебалет, какие-то фигуры… нет, с Клявиным
это был шедевр.
Якобсон не просто ставил танец, он лепил каждое движение, показывал сам каждый
поворот корпуса, рук, головы. Но на репетициях был очень категоричен, порой
жесток. Мы могли репетировать по 5-6 часов без перерыва, и даже мысли не было,
чтобы присесть, это было просто немыслимо. Сесть во время репетиции?! Однажды,
когда мы с ним репетировали уже часов пять, я позволила себе облокотиться на
крышку рояля. Якобсон, увидев это, был просто взбешен, отчитал меня и выгнал с
репетиции. И правильно сделал!
Для него сцена, балет – это было священнодействие, сродни поклонению богам. Он
мог ругаться, неистовость на репетициях, но добивался желаемого результата. Он
жил балетом, горел им и зажигал нас. Был совершенно далек от житейских мелочей.
Балет заполнял все его существо.
Помню, когда я уже работала в его труппе, то зарплату получала 70 рублей, а у
меня семья была пять человек. Я решила попросить добавки к зарплате. Помню его
презрительный взгляд и его фразу: «Стяжательница, ты зачем сюда пришла?» Мне
стало стыдно, хотя всего-то речь шла о 20 рублях. Я действительно пришла к нему
не за деньгами, а за творчеством.
Я танцевала во многих постановках Леонида Вениаминовича.
"Жар-птица", "Лебедь", "Экзерсис-ХХ", "Блестящий дивертисмент", «Минотавр и
нимфа»… Но все постановки давались ему с трудом. Вечные запреты, хождение по
разным учреждениям, как милостыню просил, потом болезнь. И смерть.
А в жизни Леонид Вениаминович был совсем другим. Добродушный, наивный, очень
ранимый и абсолютно незащищенный. Он был похож на большого ребенка. Я часто была
у него в гостях.
Если говорить о годах, проведенных в Училище, то это были счастливые годы. У нас
была классическая система образования, а, главное, воспитания. Была еще
преемственность культур, традиции. Как глубоко нам преподавали историю балета и,
вообще, историю искусства! Нас постоянно водили в Эрмитаж. Показывали «Мадонну
Леонардо да Винчи», и мы каждый должны были без всякой подготовки рассказать,
что мы видим и чувствуем, глядя на эту картину. (в архиве у Аллы Евг. хранится
фотография, где она в Эрмитаже перед Мадонной Литта» с Ириной Колпаковой и
Анатолием Нисневичем – примечание мое). Такие же экскурсии мы совершали, уже
будучи солистами Кировского театра. Помню, что при подготовке хореографической
миниатюры «Минотавр и нимфа» сколько часов мы провели в Эрмитаже с Леонидом
Вениаминовичем – не сосчитать!!! А как он рассказывал о греческих мифах! На всю
жизнь запомнила.
А сейчас я даже не знаю, преподают ли в училище, хотя она теперь именуется
Академией, историю балета? Потеряна связь поколений, традиций, нынешние ученики
понятия ни о чем не имеют, даже не понимают, зачем идут в балет. Ведь балет –
это не только служение, это еще и постоянные травмы, боли, а им нужен только
блеск юпитеров. У меня создается такое впечатление, что то, прошлое, великое
прошлое мастеров никому не нужно. Нужны только
деньги.
(Тут, я посмела
возразить Алле Евгеньевне. Рассказываю, как мы проводили
выставки, посвященные Михаилу Барышникову и в Петербурге и в
Усть-Нарве. И как жадно, внимательно прослушали и просмотрели
всю презентацию, а она длилась почти 1.5 часа – прим. мое). Да,
говорит Алла Евгеньевна, наверно, Вы правы, но нужны
просветители, а таких людей почти нет.
Алла Евгеньевна продолжает:
«А какие имена, какие люди нас окружали! Алла Шелест, Наталья
Дудинская, Татьяна Вечеслова – украшение Кировской сцены. А как
они отдавали всю душу сцене, как репетировали, какие были
труженицы и какой полет души был во время репетиций. Это они
передали мне радость выхода на сцену. Я всегда стояла за
кулисами, ожидая своего выхода, и считала секунды: вот-вот
сейчас я выйду на сцену. Боже, какое это было счастье! Балет –
это полет души и откровение тела, оно раскрывается во время
танца.
В Кировском театре в то время работали И.БЕЛЬСКИЙ, Ю.ГРИГОРОВИЧ,
И.ЧЕРНЫШОВ, Г.АЛЕКСИДЗЕ, Б.ЭЙФМАН, Л.ЛАВРОВСКИЙ. И это было
счастье творчества работать с ними. А пришла я в театр, когда
художественным руководителем балета был ПЕТР АНДРЕЕВИЧ ГУСЕВ.
Это был настоящий выдающийся художественный руководитель. Всех я
вспоминаю с большой благодарностью.
Если говорить об училище, то с особой благодарностью вспоминаю
Мариэтту Фронгопуло. Она была зав. библиотекой в Вагановском и
преподавала нам историю балета. Мы же тогда ничего не слышали ни
о Карсавиной, ни о Нижинском ни о Лифаре, да и вообще ни о ком,
только вскользь об Анне Павловой. Все они были «изменниками»,
«врагами народа». А Мариэтта Харлампиевна ничего не боялась, она
уже отсидела в лагерях и рассказывала об истории русского
балета, показывая все его величие и значение. Потом, когда я уже
оказалась на гастролях и в Англии и во Франции, смогла даже
познакомиться с Сержем Лифарем. А вот с Карсавиной встретиться
не пришлось, хотя встреча была запланирована, но уже не помню,
что нам помешало встретиться, А потом ее не стало.
С Сержем Лифарем я была хорошо знакома. Он мне вручал премию
Анны Павловой в Париже в 1956 году, а потом приехал в Ленинград,
он очень любил этот город и позже передал свою пушкинскую
коллекцию в Пушкинский Дом. Так вот, когда он приехал в
Ленинград в Кировский театр, то пришел в репетиционный зал. Шли
репетиции. На репетиции были Дудинская и Константин Сергеев. И
тут произошел курьез. Лифарь подошел к ним, скинул свою
роскошную шубу на руки остолбеневшего Константина Сергеева.
(Константин Сергеев был в то время художественным руководителем
театра. Диктатор, хозяин Кировского театра, каковым он себя
считал- прим. мое) и громогласно спросил: «А где Алла Осипенко?»
Я поняла, что моя карьера в Кировском театре закончена. Так и
случилось, вскоре я ушла из театра.
Но до этого все-
таки много танцевала на сцене Кировского. И именно здесь в
театре состоялась встреча с Джоном Марковским, моим постоянным
партнером в течение многих лет. Как это важно иметь хорошего
постоянного партнера. Я все время говорила своим ученицам:
«выбирайте постоянного партнера, это необходимо для воплощения
образа».
Мы с Джоном чувствовали на сцене, как одно единое целое.
Пластика, любое мое движение отражалось в движениях Джона.
Движение тела, любого изгиба пальцев рук. Джон был очень
красивым, высоким, тело его было скульптурным. Он не был
выдающимся танцором, но все же он очень хорошо танцевал, мог
делать очень хорошие прыжки, при этом очень мягко и легко
приземляясь. Нас сравнивали с лучшими дуэтами, в том числе: с
Екатериной Максимовой и Володей.
Я хорошо знала Катю и Володю. Они были замечательные. Особенно
незабываемы были в «Спартаке». Это был великий балет, и
исполняла его великая Троица: Васильев, Марис Лиепа и Катя.
Такого Краса, каким создал его Марис, больше не будет. Но это в
балете «Спартак» Марис выглядел грозным, а в жизни он был очень
мягким, добрым, домашним…
После распада нашего дуэта с Джоном, я танцевала с Марисом, но
это были совсем другие ощущения, не было того слияния, которое
было у нас с Джоном.
В Кировском театре я танцевала в балетах «Легенда о любви»,
«Хозяйка Медной горы», «Спартак», «Отелло» и многих других. Хотя
политическая обстановка совсем не способствовала творческому
духу, но мы жили сценой. Никакие жизненные и материальные
трудности для нас не имели значения. Помню, когда Григорович
ставил «Спартак», то репетиции проходили в Вагановском училище и
у него дома… в ванне. Сейчас в это трудно поверить, но мы
исполняли в ванне труднейшие поддержки, а когда не хватало
высоты потолка, хотя потолки были высокими, то Григорович
пытался фиксировать каждое наше движение, еще и еще раз
заставляя проделывать эти невероятные по сложности поддержки.
Сейчас такое немыслимо представить! Но это было в нашей жизни.
Но обстановка в театре в те годы, несмотря на то, что само
балетное искусство было на высочайшем уровне, была очень
тяжелой. Над всеми довлело партийное руководство. Отношения в
коллективе были недружелюбные, независимость мнений была не в
почете, я, со своим дерзким непримиримым характером не могла
молчать. В результате я ушла из театра. Многие, очень
талантливые солисты театра, такие как Эмма Минченок, оказались
просто не замеченными, недооцененными. Эммочка – это моя боль,
всю жизнь болела за нее душой. А какая потрясающая балерина!!!
Не было второй такой! И семья замечательная. О Борисе уже даже
не говорю. А Андрюша! (Андрей Борисович Брегвадзе сын Эммы
Владимировны и Бориса Яковлевича Брегвадзе, великолепного
танцовщика- прим. мое). Это какой-то совершенно неземной
человек! Красивый, умный, талантливый. Бесконечно люблю его.
Во многом из-за
всяких передряг и рутины в театре, остались на Западе Рудик
Нуреев, Наташа Макарова, а потом и Миша Барышников.
Я помню эти гастроли в Лондоне, когда остался Нуреев. Мы уже
были в салоне самолета, последним должен был сесть Рудик. Он уже
поднимался по трапу, как почему-то трап стал медленно отъезжать
от борта самолета, Нуреев стал метаться по летному полю, потом
его окружила полиция…
Известно, что когда осмотрели его багаж, то в нем ничего не
оказалось, кроме роскошной ткани, которую Рудик купил на свои
крошечные суточные, отказывая себе во всем. Эта ткань
предназначалась для балета «Баядерка».
А с Наташей Макаровой мы всю жизнь дружим, она необыкновенно
талантлива, сердечна, добра. Оплатила мне все расходы за
операцию, когда мне грозила полная инвалидность.
Вот они могли остаться на Западе. Наташа любила роскошь,
поклонников, а мне нужна была только семья, дом, Ленинград.
Вспоминаю еще одно свое выступление на сцене Кировского театра.
Хотя я уже не танцевала в театре, Миша Барышников уговорил меня
еще раз выступить на этой сцене в своем творческом вечере. Ведь
до этого мы танцевали с ним в теле-балете «Сказ о холопе Никишке»,
которую поставил Кирилл Ласкари. Они с Мишей очень дружили. Мы в
этом балете исполняли с Мишей «Адажио с Птицей».
Так вот. Его творческий вечер состоялся в 1974 году. Он выбрал
для него балет «Блудный сын», который поставила хореограф Май
Мурдмаа. Май прекрасный хореограф, так как она работала в те
годы, не работал никто. Это было совсем иное, новое слово в
хореографическом искусстве, чем то, что было на сцене Кировского
театра. В «Блудном сыне» я исполняла партию Красавицы.
Алла Осипенко Анатолий Нисневич
Но когда я приходила в театр на
репетиции, я была в шоке от негативного отношения к Мише. Его по имени никто
почти не называл, кроме двух-трех человек. Я ему все время говорила, что надо
уезжать, что ему здесь делать нечего. Многие, конечно, понимали, что он
талантлив, но и перспективы ему не было в театре. Никто всерьез его не принимал.
Молодой, неопытный, поддержек еще не умеет делать… И меня сначала боялся.
Репетируем сцену, а Миша сзади ко мне на цыпочках подходит… И как уничижительно
к нему относились, особенно артисты кордебалета. Ведь он почти за каждым бегал,
умолял, упрашивал прийти на репетицию, многие отказывались танцевать в этом
балете. Помню такой случай. Во время репетиции во втором акте Блудного сына есть
сцена, когда Красавица перешагивает через него, Миша лежал, распластавшись на
сцене, а кто-то из кордебалета ему кричит: «Эй, Барышников, чего разлегся,
освободи сцену".
Я помню последний вечер, перед его отъездом в Канаду. Он пришел ко мне с целой
компанией своих театральных друзей с шампанским, коньяком, разными деликатесами.
Все сидели за столом, и пили "за Мишины гастроли", а мы с ним сидели на диване в
сторонке, он не притронулся ни к чему. Мы проговорили до утра, он был очень
грустный и совершенно потерянный, на следующий день улетал в Канаду, и когда он
остался там, я посчитала это не только закономерным, но и совершенно правильным
выбором. Ему не дали бы полностью реализовать свой талант в театре. Не то было
время. Да и зависть к нему в театре была слишком сильна К сожалению после
того, как Миша остался на Западе, я с ним больше не встречалась. Как-то так
сложилась жизнь. Трудно представить, что Мише сейчас уже 66 лет! Мне кажется,
что он все такой же, каким я его знала.
Нуреев, Макарова, Барышников уехали, и их творческая жизнь сложилась на Западе
очень удачно.
А я не смогла остаться на Западе. В начале 90-х годов в самые голодные годы
вынуждена была десять лет работать в Америке, Франции, Италии, Канаде. В США
работала в Хартфорде. Хороший театр, совсем другая атмосфера, другие отношения,
но все не мое. Позже и в Италии работала, но мне и там было все чужое. Как
говорил Смоктуновский: «помойка, но моя»…
К тому же семья у меня была замечательная. Мама, бабушки, отец…
Отец был репрессирован в 1937 году. Он был военным, служил зам. начальника
лагеря, и вот как-то не выдержал, вышел на площадь и стал митинговать против
советской власти. Его арестовали и поместили в тот же лагерь, хорошо, что не
расстреляли. Но свое он отсидел, вернулся, уже после смерти Сталина…
Дед мой, по линии отца был из украинских дворян, мама из рода Боровиковских, к
которому принадлежал художник Владимир Боровиковский. Я его считаю одним из
лучших мастеров портретной живописи. Он не был женат, у него не было детей,
многие его полотна хранились в нашей семье.
Случилось так,
что после революции в 1918 году дед мой поместил все полотна
Боровиковского в банк, вся семья уехала на Украину, там у нас
было небольшое имение. Спасались от наступившего голода в
Петрограде, а когда вернулись в 1924 году, то все банки были
национализированы и вся живопись Боровиковского то же. Теперь в
Русском музее находится. Вот этот портрет молодого человека, что
висит на стене, я купила в Америке…
У нас ничего из фамильных портретов и вещей Боровиковского не
осталось. Одна только сахарница, которая стоит на столе.
Вспоминаю наши театральные посиделки у нас дома. Какое-то
скудное угощение: сухарики, еще что-то и всегда эта сахарница…
Бабушки у меня были замечательные, героические. Когда наступила
блокада в Ленинграде, мы с мамой и одной из моих бабушек успели
эвакуироваться, а вторая бабушка ни за что не захотела уезжать.
Осталась, чтобы сохранить квартиру, ведь здесь на Невском, в
доме 63 я родилась, здесь жили мои предки. Бабушка, оставшись в
Ленинграде, сберегла все. Вот и сундук этот.
Невский проспект. Я безгранично люблю его. Какое счастье пройти
по Невскому. Дома, сутолока, огни, театры…
В нашей молодости мы жили театром, не только балетным! Какие
были постановки! И как мы стремились не пропустить ни одной.
Театр Акимова, Ленсовета с Владимировым и Фрейндлих, но особенно
любила БДТ. Помню, что нам было совершенно все равно, где мы
сидим. Часто на каком-то втором или третьем ярусе, перевесившись
через перила, смотрели на сцену, затаив дыхание. Сейчас
перечитываю воспоминания Олега Басилашвили и все переживаю
вновь.
Помню кафе на углу Невского и Литейного, там собирались все
неформалы, авангардисты. Спорили до хрипоты, иногда доходило
даже до драк. Помню Иосифа Бродского, вышагивающего по Невскому.
Такой высокий, рыжий, ни на кого не похожий, отрешенный и как бы
говорящий сам с собой…
Когда мне исполнилось 18 лет, то
бабушка подарила мне подвески с бриллиантами. Длинные, необыкновенно красивые,
выполнены по специальному заказу у Фаберже. Позже, когда уже бабушки не стало,
я, посоветовавшись с мамой, решила эти подвески продать и купить дачу в Тарховке.
Что-то еще доложила из своих заработанных. Дом двухэтажный. Тогда в первом этаже
жила Ира Колпакова, потом этот дом стал полностью нашим. У нас чудный участок,
34 сотки, березы, сосны, кустарники, цветы - живем, как в лесу. Я так привязана
к нему, что не променяю этот старый дом ни на какие роскошные виллы. Считаю его
бабушкиным подарком. Мне там все родное.
Моя творческая жизнь, несмотря на все жизненные невзгоды, сложилась удачно.
Я работала с выдающимися хореографами, в том числе Борисом Эйфманом, я танцевала
в его балете партию Настасьи Филипповны в балет «Идиот». Это большой подарок
судьбы.
Особой удачей считаю знакомство с Сашей Сокуровым и участие в его фильмах. Это
очень светлый и честный человек.
Я уже не помню точно, как мы познакомились. Он жил недалеко от нас на
Петроградской стороне. Первый фильм, в котором я снялась у Сокурова, был
короткометражный фильм «Ампир», с очень сильной драматургией. Очень люблю этот
фильм. Потом Саша как-то позвонил мне, предложил участвовать в съемках фильма
"Скорбное бесчувствие". Прислал мне сценарий. Я прочитала его. В нем есть
маленький эпизод с балериной, и я решила, что он предлагает мне эту роль. Я
стала размышлять, кто же из хореографов мог поставить его для меня, ведь я не
хореограф и поставить для себя танец не могу.
Через какое-то время звонит Саша: «Прочли? Понравилось? Приходите, обсудим».
Мы жили тогда рядом. Пришла к нему. Комнатка - 8 метров в коммунальной квартире,
шагнуть некуда. Я ему стала описывать эпизод с балериной, а он мне в ответ
говорит: «О чем Вы говорите, я Вас приглашаю на роль Ариадны». Ариадна –одна из
главных героинь фильма. Выяснилось, он видел балет Якобсона «Идиот» с моим
участием и хотел, чтобы я играла у него в фильме главную роль. Я согласилась,
хотя съемки были не простыми.
А позже я участвовала в его фильме «Русский ковчег». Снимали в Эрмитаже, ночью,
одним кадром. Какое это было счастье! Съемки в Эрмитаже! Незабываемо!
Последние годы я работала педагогом репетитором в Михайловском театре. Поначалу,
когда пришел в театр бизнесмен Владимир Кехман, мне казалось, что он из тех
российских меценатов: Мамонтова, Морозова, Третьякова. Ведь он очень много
вложил своих денег в реконструкцию театра. Но он абсолютно не имеет никакого
понятия об искусстве. А когда пришел новый художественный руководитель, то это
стало настоящей катастрофой для театра. Я даже говорить об этом не могу. Боюсь,
что квартира моя взорвется от возмущения. Он понятия не имеет, что такое
культура вообще, что такое театр, что такое репетиция. Является на сцену, едва
сбросив пальто, в том же уличном костюме и ботинках. Это возмутительно. И
главное, что как хореограф, он из себя ничего не представляет, просто пустое
место. Я терпела, пока могла, потом ушла. Я там никому не нужна со своими
принципами и своим пониманием искусства».
Почти три часа нашего общения с Аллой Евгеньевной пролетели незаметно.
Помимо разговоров, знакомились с ее фото архивом, совершенно не разобранном,
хранящемся в том же заветном бабушкином сундуке.
С фотографий на нас смотрели светлые, благородные лица предков Аллы Евгеньевны.
Красавиц: мамы и бабушки, талия у которой всю жизнь была 48 сантиметров…
Фотографии Аллы Евгеньевны в разных партиях.
Совершенно уникальная фотография с Джоном Марковским, словно вылепленная
Роденом.
Алла Евгеньевна совсем в юном возрасте сразу же по окончании училища в балете
«Лебединое озеро», ее же фотографии в возрасте 20—25 лет, на которых она такая
ослепительная красавица, что всем голливудским «звездам» вместе взятым до нее,
как Земле до Солнца, фотографии последних лет. Потрясающая фотография пятилетней
давности, где Алла Евгеньевна показывает какое-то сценическое движение – глаз
было не оторвать. Эту фотографию она подарила в дар нашему усть-нарвскому музею.
Перебирая фотографии, на которых запечатлен Джон Марковский, с горечью говорила
о его драматической судьбе. Он рано ушел из балета, начал пить, Алла Евгеньевна
разыскала его в какой-то глухой деревне, добилась, чтобы его поместили в Дом
ветеранов сцены, навещает его…
Надо было прощаться, но встать и уйти из этой квартиры, оторваться от беседы с
Аллой Евгеньевной было почти невозможно, но…, с трудом подавляя свой эгоизм и
желание остаться тут навечно, встаем, одеваемся, на прощание обнимаемся и
целуемся, как близкие, родные люди (слабая надежда, что хоть по духу – близкие).
Спускаемся вниз по лестнице, выходим во двор, последний взгляд на ее окна. Во
всем шестиэтажном флигеле только у Аллы Евгеньевны горел свет…
Что-то символическое, метафизическое было в этом свете…Свет ее окон, свет ее
любви к танцу, свет ее любви к людям, свет ее души…
Всю свою жизнь она светила нам и согревала нас в лучах своего дарования эта
Великая балерина и Женщина – Алла Евгеньевна Осипенко.
Из реплик Аллы Евгеньевны:
«Никак не могу принять, что мне уже столько лет, все кажется, что мне 25…»
«Знаете, иногда сижу и жду, когда позвонят из театра, попросят прийти – не
звонят…»
(у меня после этой фразы заныло сердце. Почему, почему мы не умеем заботиться о
тех, кто в этом нуждается при жизни, а после их ухода устраиваем
образцово-показательные шоу на тему «нашей скорби»: аплодисменты, пустые и
безликие речи… Грустно, противно. Ведь творческого потенциала у Аллы Евгеньевны
еще несметно. Ах, какой бы, она была Пиковой Дамой!!!)
О нынешних солистах в балете «Спартак»: «Ой, про Захарову, не надо….»
При разборе фотографий. Открыв заветный сундук, Алла Евгеньевна показала
прелестную фотографию: двух детей, справа - очаровательный мальчик с кудрявыми
волосами. Это будущий знаменитый пианист Владимир Софроницкий, дядя Аллы
Евгеньевны…
Глядя на одну из своих фотографий, в короткой пачке, сказала:
«это я первая на сцене так подняла пачку и заколола ее, меня обвинили в
эротизме. А потом так стали все танцевать…»
На мой вопрос: «почему она не создала свою балетную школу? - Алла Евгеньевна
ответила: « я абсолютно лишена организаторских способностей, я ничего не умею
делать, преподавать я умею, танцевать тоже могла, но что-то организовывать, это
куда-то надо ходить, заполнять какие-то бумаги- нет, это не мое, я в этом ничего
не понимаю…»
Иванченко Ирина Евгеньевна. Нарва- С.-Петербург. ноябрь 2014
г.
