ПЕРВЫЙ ПИОНЕР ГОРОДА РОСТОВА

- НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ, в своей книге, вышедшей в "Вагриусе", вы рассказываете о своем детстве, и оказывается, что родом вы из хорошей купеческой семьи, а вот надо же - попали в лицедеи?

- Я родился в Ростове Великом за два года до революции, в год смерти моего отца, который был человеком очень богатым, хотя прожил всего 27 лет. Он простудился на ночной рыбалке на озере и умер от воспаления легких, не дождавшись моего рождения. Отец владел сетью магазинов в России и был, как говорят теперь, спонсором при постройке гимназии вместе с купцом Кекиным, построил городской театр и развивал молодое искусство финифти. В 1919 году папины магазины и склады разворовали. Однажды в наш дом пришли какие-то люди и реквизировали все имущество в пользу революции... Мы, дети, были слишком малы, чтобы оценить порядки, установленные новой властью. Учились, играли тряпочным мячом в футбол, ссорились по пустякам и, конечно, устраивали драки. Я был первым пионером Ростова Великого. Мне писали ростовчане, что в школе # 1 есть (теперь уже был) уголок первого пионера города Коли Рыкунина, где висели его пионерский галстук и афиши народного артиста России. В нашей школе была пионерская комната. Там мы писали плакаты, занимались в танцевальном кружке и там все вместе пережили большое горе: однажды вожатая заявила, что видела, как, рисуя плакат, пионер Володя Бажигин поцеловал Варю Лобкову. Ну, конечно, все сразу заорали, засвистели, а Володя от стыда выскочил из пионерской комнаты, прибежал домой и повесился в чулане. Хороший парень, первый ученик школы, мой друг... Все мы плакали, провожая его на кладбище. Я помню, что возненавидел вожатую и в пионерский отряд больше не ходил.

КАК Я ЧИТАЛ СТИХИ МЕЙЕРХОЛЬДУ

- Какие ощущения у вас остались от встреч с Всеволодом Мейерхольдом, у которого, по слухам, вы учились?

- Меня с детства влекла самая затаенная, еще не полностью осознанная мечта стать артистом, а Москва казалась местом исполнения этой мечты. В 1929 году я сел в поезд и - вышел с большой опаской уже на платформу Ярославского вокзала. Экспериментальная театральная мастерская Всеволода Эмильевича Мейерхольда - ГЭКТЕМАС - проводила набор на актерское отделение. Я был допущен к конкурсу первого тура. В вестибюле театра расхаживали молодые воспитанники, как я потом узнал, Валентин Плучек и Даниил Сагал. Они снисходительно поглядывали на желающих встать в их ряды. Выходя из зала, где проходили экзамены, Плучек громко сказал кому-то: "Смотрит сам Мастер!" - начался невообразимый переполох. Я просто не понял, что речь идет о главном человеке в этом театре. "Мастер!" - в Ростове Великом мастером называли кузнеца, сапожника, точильщика...

- Вы, наверное, сильно волновались, оказавшись перед синклитом бессмертных?

- Вообще-то незнание великих имен в искусстве мне помогало - не было робости. Когда поступающие с трепетом рассказывали, что видели через замочную скважину сидящих за столом экзаменаторов - Зинаиду Райх, Игоря Ильинского, Сергея Мартинсона, Николая Боголюбова, я не паниковал, как большинство поступающих. В наш город никто из великих артистов не приезжал, а радио только-только начинало входить в нашу жизнь... Я не сразу услышал, как произнесли мою фамилию, так как обдумывал, что же мне исполнить перед комиссией. Хотел вначале прочитать "Буря мглою...", но передумал: надо выбрать что-нибудь такое, чтобы у комиссии слезы на глазах выступили, как у тети или мамы. Меня привел в чувство голос сидящего в центре человека: "Тебе что, мальчик?" Я довольно определенно ответил, что приехал поступать в артисты. - "А может, вначале поучишься?" Я ответил, что это тоже неплохо. - "Тогда читай, что ты приготовил". Я вышел чуть вперед, как делали артисты в Ростове, когда читали монологи на сцене, и начал: "На свете странного немало. В Пекине есть такой закон, Что вдоль посольского квартала Проход китайцам воспрещен..." Когда я дошел до "кровавых сцен", то закричал и грохнулся на пол. Главный (это был Всеволод Эмильевич Мейерхольд) спросил: "Артист, ты там не расшибся? Прочитай нам какое-нибудь другое стихотворение!" А у меня все вылетело из головы. Что же делать? Вспомнил! Я это стихотворение выучил "с голоса" в городском саду - там один артист читал, стоя перед духовым оркестром:

Любезная жена моя, Людмила,

Представь, какой произошел скандал:

Письмо, в котором денег ты просила,

Я до сих пор еще не получал,

А потому не шлю монеты.

Будь счастлива, воспитывай сынка.

С отеческим и мужеским приветом -

Пока! Пока!

Мейерхольд прервал меня: "Артист, остановись!" - и обратился к кому-то: "Василий Васильевич! Подыщите для мальчика что-нибудь классическое". Меня посадили на широкий подоконник и дали довольно толстую книгу. Я стал читать длиннющие строчки, перечитал их раз десять и ничего не понял (возможно, это было что-то из Шекспира). Я решил, что надо мной хотят посмеяться, подошел к столу чуть не плача, положил книгу и молча направился к двери: "Я не буду читать". - "Почему?" - "Потому что я не понимаю, что там написано". Мейерхольд сказал: "Василий Васильевич, зачислите этого мальчика на третий тур". Что же произошло? Почему Всеволод Эмильевич принял такое решение? Ответ на этот вопрос я нашел значительно позже: артист должен обладать основным качеством или способностью в работе над ролью - усваивать смысл своей роли. Через три дня мы узнали, что зачислены в ГЭКТЕМАС. И два урока биомеханики нам, новичкам, давал сам Мастер - Мейерхольд. Театр Мейерхольда оставил след в моей жизни тогда, потому что он был не такой, каким я его себе представлял. Я представлял себе театр, как Малый театр, и именно в таком театре мне хотелось играть. А когда я увидел "Лес" А.Н. Островского, где актеры играли в зеленых париках, - я никак не мог сообразить почему? Кстати, и до сих пор не очень понимаю. Но как они двигались! Как все было поставлено! Все другое, театр другой... Нас тут же привлекли как вспомогательную силу в спектаклях. Например, в спектакле "Последний решительный" все, кого приняли учиться, кричали за кулисами: "Ур-ра!" Денег нам за это не платили, а вот другим, тем, кто выходил на сцену, воинам или слугам с канделябрами, платили - два рубля за выход!

ИСТОРИЯ ОДНОГО ДУЭТА

- Как судьба свела вас, театрального актера, с Александром Шуровым?

- После войны в московских театрах шли пьесы радостного содержания, и в нашем Театре сатиры играли "Факир на час". Я исполнял роль, о которой можно только мечтать молодому артисту: Коля-фоторепортер, с танцами и куплетами. А партнером у меня был блистательный, обаятельный Виталий Доронин. Владимир Хенкин в очередной раз покорил Москву - он играл роль швейцара в провинциальной гостинице, его швейцар был заикой, и зрители одобрили новую работу смехом до слез. Однажды на спектакль пришел известный в то время артист эстрады Александр Шуров. Он предложил мне создать с ним музыкально-сатирический дуэт (наверное, я ему понравился). Для меня это было неожиданным, но, не скрою, приятным предложением. Мне давно хотелось попробовать себя на эстраде. Мы начали репетировать. Шуров отлично играл на рояле, и вместе мы пели куплеты, песенки, музыкальные пародии. Обычно я находился у рояля, но если надо, использовал всю остальную площадь сцены для танца. Впоследствии и Шуров стал отрываться от своего инструмента и полностью включаться в дуэт. Для первого концерта мы подготовили всего два номера: куплеты В.Бобошко и М.Викерса "Летят перелетные птицы" и пародии "Стрекоза и Муравей". Впервые мы выступали 2 мая 1946 года в Центральном доме Советской армии - одном из самых престижных концертных залов столицы. Но на том первом концерте я не мог даже толком рассмотреть этот зал, славящийся своей архитектурой. Я, как первоклашка, волновался. Ведь надо было "пройти" (так говорят артисты) не только у зрителей, но и у товарищей по цеху. А за кулисами в тот вечер собрались самые популярные, высокого класса артисты. Михаил Наумович Гаркави, как мне показалось, с любопытством объявил нас и остановился у кулисы. Мы запели куплеты на международные темы. Нас приняли хорошо, и мы чуть смелее исполнили пародийный номер "Стрекоза и Муравей": как бы эту басню исполнил Хенкин (Шуров великолепно пародировал Владимира Яковлевича), затем - А.Н. Вертинский (эту пародию показывал я) и так далее вплоть до ансамбля песни и пляски и оперы. После этой пародии зрители так аплодировали, что Гаркави вынужден был сказать им: "Молодые артисты Шуров и Рыкунин готовы для вас петь, уверяю вас, но они не знают больше ничего!" Это развеселило зрителей, но не остановило их: они вызывали нас снова и снова. Пришлось все повторить сначала.

Первый успех и решил мою судьбу. Началась концертная жизнь, хотя я не сразу расстался с театром. В общем, больше полувека назад мы с Шуровым начали свой эстрадный марафон, и он оказался счастливым, хотя счастье это было нелегким.

Постоянно мучила нас одна серьезная проблема: репетировать было негде. Чаще всего мы просились в какие-нибудь клубы, в какой-нибудь красный уголок и там готовили наши номера. Почти ежедневные концерты, да еще в таких помещениях, как Колонный зал Дома союзов, требовали особого внимания даже к одежде - появилась новая проблема: какие костюмы у нас должны быть? Одинаковые или разные? Решили взять в костюмерной два смокинга. Нo, когда мы появились в таком виде за кулисами, коллеги приняли нас за официантов. К тому же брюки у Шурова были длиннее, чем ноги (он полный и небольшого роста), и он решил подвернуть их. А у меня длинными оказались рукава. Александр говорит: "У меня брюки подвернуты, у вас рукава - это вроде такая мода у нашего дуэта". В итоге вернули мы смокинги в костюмерную и выступали в белых рубашках, благо было лето...

- Почему вы с Александром Шуровым обращались друг к другу на "вы"?

- Вы не первые обратили внимание, что мы с Шуровым и на сцене, и вне ее обращались друг к другу на "вы". Поверьте, это не от чопорности или отчужденности - такова была договоренность между нами, которая соблюдалась вначале для того, чтобы избежать недопонимания, недоразумений, мелких стычек. Это позволяло решать все вопросы спокойно, пристойно, серьезно. А потом не только это обращение, но и образ наших отношений перешел со сценических правил на житейские.

В ЗРИТЕЛЬНОМ ЗАЛЕ - ИОСИФ ВИССАРИОНОВИЧ

- Как вам выступалось перед власть имущими?

- Люди моего поколения часто слышат от молодых: "Как вы могли работать, если понимали ужас сталинского режима? Выходит, протестуя в душе, вы воспевали и восхваляли те порядки?" Нет, мы не были выразителями сталинских идей и его шутами, мы были смехачами подневольной эпохи, в которой шутки боялся даже тот, кто ничего не боялся. К праздничным и торжественным датам раньше давали концерты в Большом театре. Нас в течение нескольких лет, начиная с 1951 года, вызывали на репетиции этих концертов - и все, дальше дело не шло. Никто не хотел брать на себя ответственность за участие сатириков в концерте, смотреть который будет правительство и сам Сталин. Однажды, перед 8 Марта, - наше участие было утверждено. Мы пришли к 13-му подъезду Большого театра, нас осмотрели (вернее, обыскали), спросили: "Оружие есть?" - и пропустили. За дверью нас встретили два подполковника и развели по разным коридорам. "Извините, - говорю, - но мне необходимо быстрее встретиться с Шуровым, мы ведь впервые выступаем в правительственном концерте!" Как раз в это время из динамика донеслось: "Шуров и Рыкунин! На сцену!" Полковник мне и говорит: "Ну вот, сейчас и увидитесь". Встретились мы с Шуровым за кулисами. Нас объявили, мы, не придя еще в себя, вышли на сцену. И вдруг я почувствовал, что Шуров куда-то пропал. Рояль звучит, а его самого нет. За кулисами он мне взволнованно объяснил: "Поймите мое положение: я оглянулся на ложу и обмер - ведь я сижу спиной к Сталину! Так я сполз со стула почти на пол, присел к роялю боком и так играл". Кулиса чуть отодвинулась, и какой-то военный поправил Шурова: "Товарища Сталина в зале нет, это товарищ Буденный".

Концерты члены правительства смотрели не только в Большом, но и на дачах, на курорте. Как-то нам сообщили, что встречать Новый год нам придется в Сочи. На вопросы: "Для кого концерт и кто с нами летит?" - мне ответили: "Надо благодарить, а не расспрашивать!" На аэродроме мы встретили Давида Ойстраха, Валерию Барсову, Сурена Кочаряна... В Сочи нас повезли на дачу Сталина. Мы все уже настроились на необычную новогоднюю ночь, как вдруг к нам вышел военный и сообщил, что "у товарища Сталина есть мнение: от концерта воздержаться..." Пришлось встречать дома.

- Были ли у вас выступления перед следующими советскими вождями?

- Вспоминаю такой случай. Ленинградские авторы Б.Кунин и Александр Мерлин написали для нас сценарий музыкального ревю "Маленькие обиды большого города". Тема села и города нас увлекла, и мы в довольно короткий срок подготовили эту программу. Ее принимала дирекция с инструктором из главка, председателем комиссии был наш директор. Некоторые шутки мы внесли в текст уже после разрешения его худсоветом. Мы понимали, что во время показа из-за этого могли возникнуть неприятности. Но того, что произошло, мы никак не предполагали: комиссия в начале второго отделения подчеркнуто демонстративно встала и ушла, оставив нас на сцене в полной растерянности. А у нас на завтра намечено ответственное представление в Кремле!

Стоим на сцене и что делать не знаем. Артисты побрели за кулисы... Вдруг какой-то человек из зрительного зала подошел к сцене и попросил нас доиграть до конца. Он представился как работник отдела культуры ЦК и предложил обязательно показать эту программу на следующий день в Кремле, где шло совещание секретарей обкомов и горкомов по вопросу о положении дел на селе. Я сказал ему, что мы не можем показывать программу без визы главка. "Ну, ничего, - сказал он, - мы это уладим". Мы отнеслись к его словам с недоверием, но показали свое представление до конца, и нам этот незнакомец велел завтра всем быть у театра. На следующий день мы поехали в Кремль. За кулисами Георгиевского зала мы увидели почти в полном составе вчерашнюю комиссию. Наш директор подошел ко мне и, ничего не говоря, погрозил пальцем перед моим лицом... Я вспыхнул, но Шуров меня сдержал...

В очень скверном настроении вышли мы с Шуровым на сцену. Это была не сцена в обычном понимании, а такое деревянное широкое возвышение. В зале полукругом сидели секретари обкомов и горкомов, а среди них - Н.С. Хрущев. В конце первого нашего выхода по сценарию шли частушки. Все шло хорошо, а на последней частушке мы споткнулись и потом - чуть тише - пропели ее до конца, хотя чувствовали, что летим в пропасть. В спешке мы текст куплетов не проверили...

Ах, ох! Ах, ох!

начался переполох!

Председатель колхоза мается,

Бегает, старается!

Дорогу асфальтом заливает,

Телевизор покупает,

Кур насосом надувает -

(и почти шепотом!)

Никита Сергеевич приезжает...

Мы прервали номер, потому что Хрущев поднял руку. Он поспешно подошел к эстраде и... повел разговор с присутствующими об угодничестве, показухе, обмане, приписках и так далее. Мы замерли, а он, закончив, повернулся к нам и сказал: "Молодцы! Спасибо!" После этого мы пели смело, с легкой душой. За кулисами около меня тут же появился наш директор. Он обнял меня, похлопал по плечу Шурова. А я угрюмо спросил: "А что означает ваш палец перед моим лицом?" Он, ничуть не смутившись, ответил: "Коля, да ты, брат, не понял. Этим я хотел тебе сказать: так держать, дорогой!" Вспоминаю все это и задаю себе вопрос: забот, конечно, было много, и волнений, и переживаний, а радости - были? Конечно, были! Ну разве не радостно то, что рассказанная мною история закончилась благополучно?

- Говорят, у вас была неприятная история с председателем КГБ Семичастным?

- Как-то в Театре эстрады вместе с режиссером "Фитиля" А.Столбовым мы поставили шоу "Черная кошка". После премьеры было много похвал, в том числе и в прессе. А вскоре у нас начались неприятности. Нашими противниками стали глава московских коммунистов Егорычев и председатель КГБ, председатель идеологической комиссии Семичастный. Вот как все было. Однажды после октябрьских праздников мы играли в гостинице "Советская" нашу "Черную кошку". В антракте ко мне подошел незнакомый полковник и сказал: "Антракт надо сократить, так приказал товарищ Семичастный". Мы только после этих слов узнали, что выступали на вечере сотрудников КГБ, посвященном 7 ноября. Но в общем все прошло нормально и спокойно. А уже через два-три дня мой телефон звонил без передышки. Звонили даже те, кто никогда раньше не звонил мне домой, и все спрашивали: "Вы знаете, что Егорычев на партийном пленуме разгромил вашу программу?" Многие вдавались в подробности и рассказывали, что Егорычев кричал, требовал прекратить "эти безобразия", наказать распоясавшихся Шурова и Рыкунина, от которых черные кошки по Москве бегают, и так далее. В Министерстве культуры состоялось специальное заседание по нашему вопросу. Докладчик постарался надергать из реприз отдельные строки, что-то соединил, что-то добавил, и в итоге получилось примерно так: "Шуров, почему вы не пришли на концерт в ЦК партии?" (На самом деле в тексте было: "Шуров, почему вы не пришли на концерт?"), и Шуров отвечает: "Мне черная кошка перешла дорогу... Я вернулся домой, от греха подальше..."

Нам запретили работать на эстраде в течение целого года... Правда, месяца через два, видимо, не зная об этом запрете, нас пригласили выступить в Доме культуры "Москворечье". Мы вышли к зрителям, и вдруг вслед за нами выскочил на сцену инструктор райкома и, обратившись к залу, заявил: "Надо гнать таких артистов в шею! Секретарь райкома сказал, что о них сам товарищ Егорычев говорил: "Распустились эти сатирики..." Короче, мы ушли со сцены, не выступив.

Вины за нами не было, и в конце концов я позвонил дежурному КГБ и записался на прием к Семичастному. Ждем, волнуемся, но дня через два позвонили и сообщили о времени, на которое назначена встреча. Вход с центрального подъезда. Мы гадали: это хорошо или плохо? Я попросил Шурова: "Александр Израилевич, позвольте мне взять на себя огонь всемогущего Семичастного. Я буду собранней отвечать... А то, знаете, когда мы говорим вместе, от нас ждут шуток и веселья, а нам сейчас не до шуток. Войдем - скажете: "Здравствуйте", и все. Отпустят - скажете: "До свидания". Договорились?" Нас пригласили в кабинет в точно назначенное время. В глубине за столом сидел Семичастный и беседовал с каким-то человеком. Семичастный подошел к нам и указал на стулья у стола заседаний. Его собеседник остался у письменного стола. Мы не успели оглядеться, хоть чуть прийти в себя, как председатель КГБ обрушился на нас: "Вы как себя ведете? Это что за представление - "Черная кошка"!" Я пытался объяснить, что нам казалось правильным выпустить представление о мракобесии, суеверии и так далее. Ведь до чего дошло: идет человек на работу, а если ему черная кошка дорогу перебежит, он возвращается домой. Семичастный оборвал меня: "Да бросьте вы мне тихонями притворяться! А как это понять - Рыкунин спрашивает Шурова: "Есть у нас антисемитизм?" А тот отвечает: "Да ничего у нас нет". Это же уже не о мракобесии, это совсем другое, более серьезное. Выходит, что вы весь мой доклад о наших достижениях осмеяли с музыкой перед лучшими людьми КГБ!" Я сказал, что мы доклада не слышали и вообще не знали о том, что концерт праздничный и в зале будет не рядовой зритель, а, как принято говорить, целевой: "Это не мы вас подвели, - сказал я, - а те, кто пригласил нас участвовать в концерте. На такой вечер балет хорошо бы пригласить или ансамбль песни и пляски...". "Вы еще будете учить нас, что смотреть надо, - буркнул Семичастный и обратился к своему гостю: - Ты случайно не видел "Черную кошку" этих сатириков?" - "Видел", - ответил тот, подошел к нам и поздоровался. Так приятно было услышать здесь обычное человеческое слово, что я ответил: "Спасибо". "Вот я слышал, как ты гневаешься, - сказал Семичастному незнакомец (видимо, человек в большом чине), - а ведь Рыкунин прав: тебя подвели твои сотрудники". Я рискнул спросить его: "Простите, а вам понравилось наше представление?" Он обернулся к Семичастному: "Понимаешь, они не ковыряются в недостатках, а дерутся, как молодые львята. Тебе, конечно, трудно воевать с сатириками..." Семичастный добавил: "Да еще с музыкальными". Он опустил руку под стол, вошел подполковник, и мы насторожились. Семичастный распорядился: "Завтрак для всех". За завтраком председатель идеологической комиссии гневным словом помянул Райкина, метал громы и молнии в адрес болельщиков футбола, которые приезжали из других городов в Москву болеть за свои команды. Прощаясь, он пожал нам руки и, когда я посетовал на трудности, сказал: "Завтрак решил все наши проблемы..." И верно: партком и дирекция встретили нас объятиями и поцелуями, но мы как-то не очень поверили, что все они искренне рады нашему возвращению на эстраду.

ВСЕ ЛУЧШЕЕ - ДЕТЯМ! ДАЖЕ САТИРУ!

- Вашей аудиторией были и дети. Легко ли было перед ними выступать?

- Однажды нас пригласили выступать в новогоднем концерте для детей высокопоставленных родителей. Мы пытались отказаться - мы ведь никогда не выступали перед детьми, у нас и репертуара не было для детей, тем более для высокопоставленных. Но с нами круто поговорили, и мы поехали... В концерте были заняты исключительно выдающиеся и популярные артисты, а вот возраст зрителей учтен не был. Веселый конферансье Гаркави пригласил детей подойти к сцене и объявил: "Владимир Маяковский. Стихи о советском паспорте. Читает Сергей Балашов". Вышел Балашов и после паузы начал очень эмоционально, буквально выкрикнул: "Я волком бы выгрыз..." Продолжать он не мог: дети в зале испуганно закричали: "Мама!" - и ринулись, толкая друг друга, к дверям... Двери распахнулись, мамы и прислуга кинулись к испуганным чадам, ругая артистов... Так что замечательному чтецу Сергею Балашову не удалось закончить выступление. Но вот на сцену снова вышел Гаркави и попросил детей крикнуть по его команде: "Елка, зажгись!" - намекнув, что, мол, елка тут необычная и зажгутся разноцветные фонарики. Дети стали кричать: "Елка, зажгись!" А елка не зажигается. Гаркави раза три просил детей кричать - ничего не получилось. А когда он оставил эту затею, елка неожиданно расцвела огнями, и все успокоились.

Устроителям концерта стало ясно, что для детей надо приглашать артистов не столько популярных, сколько специальных детских умельцев. У нас такие мастера были, правда, уже очень пожилые, - Тоддес и Домогацкая. Они и были срочно вызваны с детским номером. На сцену вышел с огромным комом "снега" Дед Мороз. Снежный ком распался на две части, и из него вышла пожилая Домогацкая. Она кокетливо поправила кокошник Снегурочки и молча остановилась перед детьми. Дед Мороз спросил: "Дети, кто это?" И дети дружно закричали: "Баба Яга!" Опять прокол, да со смехом! Хотя потом это явилось предметом серьезного разбирательства.

Ох уж эти праздничные концерты... Галина Вишневская весьма достоверно в своей книге описала их, да и вообще всю атмосферу, что окружала тогда концертную жизнь: "Эстрада - это всегда театр одного номера. Обо мне скоро узнали концертные организации... Особенно много концертов бывало к праздничным датам. Однажды бегу на концерт в Колонный зал и в вестибюле сталкиваюсь... с Лениным! Господи... А он говорит: "Куда, барышня, так торопитесь?" Признаюсь, от неожиданности сомлела: "вечно живой" стоит рядом - как из гроба вынули!.. Это Грибов и Массальский - артисты МХАТа - прискакали играть сцену из "Кремлевских курантов". Вышла я на сцену, бисирую, а Грибов в образе Ленина мне говорит: "Ну, барышня дорогая, поскорее управляйтесь, мы же все торопимся на другой концерт!"

С нами тоже был подобный случай. Как-то Седьмого ноября мы с Шуровым спешили на свой шестой в тот день концерт в Дом культуры завода "Серп и молот". Влетели в первую комнату служебного подъезда (она перед дверью на сцену) - никого из артистов нет. Обычно там суета, переодевание, а тут пусто. Первое, что пришло на ум: концерт уже закончился. Это было бы очень нехорошо - в праздники особенно строго...

Открываем дверь на сцену и слышим голос конферансье Евгения Кравинского: "Так вот, значит, "Динамо" проигрывает "Спартаку"... Мы сразу поняли: у Кравинского репризы и монологи кончились, артистов все нет, и он тянет время, рассказывает байки про футбол. Сбоку у занавеса, пригорюнившись, стоит администратор Медовар... Он увидел нас и закричал: "Женя! Шуров и Рыкунин приехали!" Мы сбросили пальто и приготовились к выходу. В это время с грохотом открылась дверь, и вошел "Ильич" в наброшенном на плечи черном демисезонном пальто с бархатным воротником, а за ним Дзержинский и шофер такси. Ленин, заметив администратора, громко спросил, выкинув вперед руку: "Товарищ, когда мы идем?" В те годы было много исполнителей роли Ленина, и Медовар не смог сразу определить, кто приехал на концерт в гриме Ильича, поэтому ответил так: "Товарищ Ленин, вы после Шурова и Рыкунина!"

ВЕСЕЛЫЙ КРУГ СОВЕТСКИХ ЛИЦЕДЕЕВ...

- Не чувствовали ли вы пренебрежительное отношение к лицедеям у власть имущих?

- Меня всегда бесило, когда я чувствовал неуважительное отношение к эстрадному искусству со стороны Министерства культуры, прессы, да и хозяйственных организаций. Сколько мы сил и здоровья потратили, чтобы нам разрешили построить на свои деньги дом, - и не расскажешь! Эстрада, а значит и мы, считалась второстепенным искусством. Например, присвоение звания артисту эстрады было событием невероятным... Нас с Шуровым как-то оповестили, что мы должны выехать с концертом за город. Мы решили, что это, вероятно, праздничный концерт на каком-то заводе. Нас привезли в загородный дом, кругом охрана. Мы спросили: "А где наши коллеги?" Нам ответили, что никаких артистов не будет, что выступать будем только мы, и предложили чаю с баранками. Выходим в зал и видим несколько глубоких мягких кресел, а у стены - маленький рояль. Оказывается, нас пригласили выступать перед членами политбюро. Неожиданно для себя я сказал: "Мы вас видели, извините, всех вместе только на фотографиях". Члены политбюро заулыбались. "А сейчас даже страшно выступать", - продолжил я. Мы пели все, что пришло на память, а когда допели пародийную оперу, к нам подошел Тихон Николаевич Хренников. Видимо, до нашего выступления там был какой-то разговор о музыке и искусстве вообще. Тихон Николаевич, улыбаясь, сказал, что мы доставили зрителям удовольствие, передал нам привет и благодарность от присутствующих в зале. Мы, конечно, были счастливы, а через день нам присвоили звания народных артистов РСФСР. Но такие чудеса случались редко, чаще было по-другому.

В Пятигорск из Кисловодска на концерт ехал Давид Ойстрах. Водитель на полную мощность включил радио. Давид Федорович попросил его убавить звук, на что шофер грубо ответил: "Я на работе, и в этой машине буду распоряжаться только я". На другой день в филармонии Кисловодска состоялось собрание - все возмущались поведением водителя. Тогда выступил заместитель директора филармонии и сказал: "О чем речь, граждане?! Скрипачей много, а шофер первого класса у нас один".

А вот еще один случай: однажды М.Ростропович поехал выступать на целину. Естественно, там в клубе рояля не было, и поэтому Ростроповичу на аккордеоне аккомпанировал композитор Ян Френкель. Во время концерта к сцене пробился какой-то огромный детина, влез на нее, тронул виолончель за гриф и сказал: "Знаешь что, друг, ты немножко помолчи - дай гармошку послушать..."

А сколько раз бывало так: выйдешь на сцену, откроешь крышку рояля, а клавиш нет. И все-таки приходится выступать - отказ грозит многими неприятностями. А зритель получает ухудшенный концерт! Но жизнь меняется - на сцене теперь не рояль, а его электронный заменитель. Скоро и его не будет, потому что у певца сейчас главный инструмент - барабан! И.С. Козловский говорил: "Самое трудное - это петь и играть тихо!" А сейчас главное - громко! Посмотрите, как переменились вкусы зрителей! Исторически известно, что любые революции или экономические изменения страны несут за собой проникновение в жизнь халтуры! Это происходит от того, что вкусы завоевателей или хозяев редко когда на высоте мыслящего интеллигента. К тому же экономические трудности заставляют артистов идти на поводу вкуса ресторана, казино.

- В самом деле, чем больше топтали траву, тем яростнее она росла. Разговорно-куплетный жанр на эстраде в ваше время переживал ренессанс...

- Одним из лучших наших конферансье, несомненно, был Алексей Алексеев - образованный, талантливый не только как конферансье, но и как режиссер и автор многих оперетт и миниатюр, человек с очень нелегкой судьбой. По воспоминаниям очевидцев, в первые годы советской власти он выходил на сцену во фраке и с моноклем - такой "осколок" разбитого вдребезги строя. Он постоянно вставлял в свою изящную речь на сцене фразы на французском языке. И еще он удачно использовал для сценических острот оговорки, ошибки артистов или реплики зрителей. Однажды, как рассказывал мне Н.П. Смирнов-Сокольский, Алексеев вышел на сцену Центрального клуба НКВД и сказал: "Здравствуйте, дорогие товарищи!" Ему крикнули из зала: "Гусь свинье не товарищ!" Алексеев тут же ответил: "Ах так! Тогда я улетаю". Возможно, что остроумие Алексея Григорьевича в какой-то мере и было причиной того, что он попал на Колыму.

- Вы встречались со многими служителями муз. Кто произвел на вас наибольшее впечатление?

- Самое большое впечатление на меня произвел скульптор Евгений Викторович Вучетич, с которым я встретился во время войны на фронте. Это было после взятия Кривого Рога. Там были маршалы Василевский, Жуков, вообще много великих полководцев. Там мы с Евгением Викторовичем и познакомились и потом сердечно подружились. Потом я с ним ездил и смотрел его мемориал в Волгограде. Это что-то невероятное! Незабываемое! Я там даже плакал, когда шел по нему. Как-то раз он повез меня ночью к себе в мастерскую и снимал при мне повязки со своих скульптур. И тогда я увидел Степана Разина. Эту скульптуру он хотел поставить напротив мемориала, на другом берегу Волги. Разин у него сидел, склонившись к Волге, и в руке держал ромашку! И это меня так поразило, что я расцеловал автора. Одной ромашкой отобразить сердечность! Я не знаю, где поставили эту скульптуру.

ДЕЛА ТЕКУЩИХ ДНЕЙ

- Что вас не устраивает в сегодняшнем сатирическом жанре?

- Наша эстрада слишком развязная, неуважительная: в оркестре, например, люди могут сидеть в майках, да и вообще безо всякой одежды. А с точки зрения содержательности - она очень мелкая. Песни, которые поются, просто удивительны своей малозначительностью. Эстрада стала неглубокой. Все песенки - на тюремный мотив. Вот и оказывается: песен много, а петь нечего! Возьмем ХIХ век: песня была вкусной, большой, содержательной. Нынче же каждый может себе сказать: "Что хочу, то и ворочу". Никто не присматривает, никто не советует. Я не за то, чтобы делали какие-то ревизии мысли. Нет! Но посоветовать можно.

- Кто из нынешних артистов эстрады вам по душе?

- Мне очень нравится Георгий Териков. Он хорош как писатель, да и его выступления не плохи. Еще мне очень нравится Михаил Задорнов, его бойкость, умение делать репризы... Вообще-то, сейчас многие авторы уехали из России. В Германии оказался прекрасный сатирический автор Александр Мерлин. Там же живет Ляховицкий. Они пишут мне, что живут хорошо. Я не могу уехать, как бы мне ни хотелось, как бы ни желал поменять свою маленькую квартиру на хоромы. Зачем? Когда я выхожу на улицу, со мной каждый человек говорит на русском языке, на языке, который мне дан отцом и матерью, учителями. И я дорожу этим.

- Когда сатира была более злободневной, раньше или сейчас?

- По-моему, сейчас она более злободневная. Посмотрите, что делает Михаил Жванецкий, лидер в современной сатирической литературе! Да и другие авторы снабжают артистов хорошим материалом, сами прекрасно выступают. Но таких мало, очень мало. Уезжают - и их жалко. Умирают - жаль тем более.

- А когда был более смешливый зритель?

- Интересный вопрос. Я думаю, что более смешно было зрителю в то время, когда нам в прошедшем веке многое не разрешали. Приходили какие-то люди, вычеркивали что-то из материала. И, если проходила хорошая реприза, зрители благодарили, хохотали, вспоминали. Реприза оставалась в народе. Сейчас тоже, если выступают наши хорошие артисты - Петросян, Хазанов - люди здорово смеются!

- Ну, а когда было опаснее работать в вашем жанре?

- Конечно, тогда. Сейчас опасность в другом: эстрада попала в какой-то мещанский круг. Даже женщины - та же Клара Новикова! - вроде бы говорят на внутренние темы, про любовь, а получается какая-то пошлятина. Это очень обидно. Авторы должны приподнимать артиста, певца, а они словно пишут для себя.

- Женщины начинают теснить на эстраде мужчин. Как вы к этому относитесь?

- Теснят, не теснят... На концерте вы посмеетесь, а потом придете домой и не сможете вспомнить, почему смеялись? Видимо, не было интересной мысли. На нынешней эстраде - настоящее засилье анекдотов, как будто вся жизнь у нас в анекдотах. Но ведь анекдот должен быть веселым, а не пошлым или скабрезным! Вот недавно мне рассказали анекдот: "Сара, как только кто-то из нас умрет, то я сразу поеду в Израиль". Во всяком случае, без похабства!

- Ну а в политике нужны женщины?

- Конечно! Например, Ирина Хакамада - очень интересный человек, высокоталантливый. У женщины другое восприятие жизни - с точки зрения самого процесса жизни. По Думе могу судить, что депутаты-мужчины слишком прямолинейны. А женщины глубже, симпатичнее, сердечнее. Женщины в Думе облагораживают все это общество. В правительстве тоже есть очень талантливый человек - Валентина Матвиенко. Чувствуется в ней что-то питерское, отличное от москвичей. И речи у нее другие, и подход немножко другой. Слава Богу, что она находится в правительстве. Нужна, нужна нам в политике Женщина!