Набирающее силу социальное расслоение вновь актуализировало проблему структурной организации общества и обозначения места новых социальных групп ("классов") в системе государственной (и общественной) иерархии. В нашем лексиконе уже утвердилась новая форма обращения к преуспевшим гражданам - "господа", которая вновь вернула себе утраченный в недавнем прошлом положительный смысл. Но на этом, надо полагать, процесс не остановится. И сегодня уже можно встретить в одном из роскошных офисов преуспевающей компании лакея в мундире с золотым шитьем… Именно поэтому, наверное, стоит заблаговременно познакомиться с решением этой проблемы в дореволюционной России. Как знать, может однажды нам придется осваивать этот опыт не в теории, а на практике. Россия страна непредсказуемая… С одной стороны - пионерские галстуки на шеях и американские боевики в телевизоре, а с другой - двуглавый орел в гербе и "Боже царя храни" в головах.

"Чины сделались страстью русского народа… В других землях молодой человек кончает круг учения около двадцати пяти лет; у нас он торопится вступить как можно ранее в службу, ибо ему необходимо тридцати пяти лет быть полковником или коллежским советником…" - писал Пушкин в записке о народном образовании.

"Здесь все зависит от чина, - удивлялся путешественник, посетивший Россию в конце XVIII в. - Не спрашивают, что знает такой-то, что он сделал или может сделать, а какой у него чин". "Путеводной нитью в этом лабиринте парадоксов служит военный чин, являющийся единственным мерилом чести", - пишет родным в Англию Марта Вильмот. Ж. де Местр рассказывает, что в августе 1809 г. Аракчеев удостоился особой чести: "Этот министр на днях удостоился от Его Императорского Величества милости, которая увенчивает все прочие: император повелел, чтобы все войска отдавали честь графу в той же форме, как и ему самому, даже в его присутствии. Не знаю еще, простирается ли это распоряжение на гвардию". А граф Николай Румянцев, который в августе 1809 г. привез мирный договор со Швецией, по которому к России отходила большая часть Финляндии, "был произведен в канцлеры Империи". "Это пес plus ultra Русского величия по статской службе: действительный тайный советник первого класса, - пишет Ж. де Местр в другом письме. - Равными такому лицу считаются лишь иностранные послы, маршалы и дамы, имеющие портрет. Все это ужинает в Эрмитаже, за круглым столом императорской фамилии. Рядом с этим столом стоит другой круглый стол, назначенный для министров второго разряда, жен, дочерей и сестер и представленных иностранцев. За все другие столы, наполняющие залу (а их поставлено, по крайней мере, на 400 человек) садятся как попало".

За чином человека не видно. Чин, утверждал маркиз де Кюстин, "есть гальванизирующая сила, видимость, жизнь тел и умов, это страсть, что переживет любую другую!.. Чин - это нация, разделенная на полки, это военное положение, на которое переведено все общество, и даже те классы, которые освобождены от воинской службы. Одним словом, это деление гражданского населения на классы, соответствующие армейским званиям. С тех пор, как установлена эта иерархия званий, человек, в глаза не видевший учений, может сделаться полковником".

Кюстин вовсе не придумал это для красного словца. В России каждому воинскому чину соответствовал гражданский, за исключением статского советника. Дворяне стремились в военную службу - она почиталась единственной, достойной дворянина. Военные делились на армейских и гвардию. Каждый чин в гвардии соответствовал армейскому, но был на два класса выше. В гвардии, например, не было генералов - самый высший чин был полковник. Император был полковником лейб-гвардии Семеновского полка. Если при повышении в чин вакансия в гвардии была занята, можно было перейти в армию, выиграв при этом два чина. Перевод в армию "тем же чином" означал наказание, понижение в чине.

Чин, особенно гвардейский, накладывал на человека немало обязательств. Гвардеец должен был сам заказать и оплатить себе обмундирование, а оно вместе с золотым шитьем и тонким бельем стоило дорого; также обмундирование своего денщика. Он должен был держать коляску и столько лошадей, сколько ему положено по штату: генералы ездили цугом, т.е. шесть лошадей, запряженные в три ряда попарно; полковники и майоры - четвернею, капитаны и остальные обер-офицеры (низшее офицерское звание) - парою. В обществе ходил такой анекдот: "Одна московская дама спросила у английского путешественника, какой чин имеет Питт? Тот никак не умел отвечать ей на это. Тогда генеральство ездило цугом, а штаб-офицеры четверней. "Ну, сколько лошадей запрягает он в карету?" - спросила она. "Обыкновенно ездит парой", - отвечал он. "Ну, хороша же великая держава, у которой первый министр только капитан", - заметила она.

Анекдот этот сохранился в записках Филиппа Филипповича Вигеля, автора очень любопытных мемуаров, знакомого Пушкина и Вяземского, члена литературного общества "Арзамас". Вигель вспоминал: "Сколь ни молод я был, но в первую зиму пребывания моего в Петербурге мог я увидеть, что в нем только две дороги - общество и служба - выводят молодых людей из безвестности". Человек небогатый, Вигель выбрал штатскую службу - это хоть и не так почетно, как быть гвардейским офицером, зато покойнее.

В гражданской, или штатской, службе дворяне могли служить - только по дипломатической части - это распоряжение не было еще отменено в начале XIX в. Но таких мест было мало, и тогда последовало разрешение служить при архиве Министерства иностранных дел - так появились "архивные юноши". Однако России требовалась огромная масса чиновников - для работы в самых разных канцеляриях. На такую службу чаще всего шли дворяне небогатые и неродовитые или так называемые "выслужившиеся". К пушкинскому времени общество давно было строго структурировано: эта система введена была еще Петром I, который стремился разрушить местничество, основанное исключительно на родственных связях. Теоретически петровская "Табель о рангах" раскрепощала человека. Каждый свободный человек - купец, сын дьячка - мог выслужиться и получить дворянство. Условия в разное время были разные. В пушкинское время, получив унтер-офицерский чин, бывший солдат получал личное дворянство, которое не распространялось на детей. Дослужившись до коллежского асессора, чиновник получал потомственное дворянство. Чаще такое могло случиться во время войны. Так стал потомственным дворянином военный лекарь, отец тургеневского Базарова ("Отцы и дети"); так становились дворянами бывшие крепостные, получившие вольную и своими талантами, доказавшие право на привилегированное положение в обществе, - архитекторы, художники. Чин приводил в дворянство, чин определял положение человека на общественной лестнице. Прав был Гоголь, объяснявший главную интригу "Ревизора": - в наше время чин, денежный капитал, выгодная женитьба имеет больше электричества, чем любовь.

"Чин состоит из четырнадцати классов, причем каждый класс имеет свои привилегии. Четырнадцатый - самый низкий класс. Ниже него находятся только крепостные, и единственное его преимущество в том, что числятся в нем люди, именуемые свободными. Свобода их заключается в том, что их нельзя побить, ибо ударивший такого человека преследуется по закону, - объяснял марких де Кюстин структуру русского общества, удивительную для иностранца. - Четырнадцатый класс состоит из низших правительственных чиновников - почтовых служащих, посыльных и прочих подчиненных, в чьи обязанности входит передавать либо исполнять приказания вышестоящих начальников; он соответствует званию унтер-офицера в императорской армии. Люди, включенные в этот класс, служат императору, это уже не крепостные; у них есть чувство собственного достоинства - общественного, ибо человеческое достоинство, как вы знаете, в России неведомо.

Поскольку всякий класс чина соответствует воинскому званию, армейская иерархия оказывается, так сказать, параллельной тому порядку, которому подчинено государство в целом. Первый класс расположен на вершине пирамиды и состоит сейчас из одного-единственного человека - фельдмаршала Паскевича, наместника царства Польского.

Продвижение каждого отдельного человека в чине зависит, повторяю, единственно от воли императора. Так что человек, поднявшийся со ступени на ступень до самого высокого положения в этой искусственно устроенной нации, может по смерти удостоиться военных почестей, никогда не служив ни в одном роде войск".

Каждый чин штатский, или, как тогда говорили, статской, службы соответствовал воинскому чину: тайный советник был приравнен к генерал-лейтенанту и назывался статский генерал, коллежский советник - к полковнику, а коллежский ассесор - майору. Герой повести Гоголя "Нос", человек совсем не военный, рекомендуется майором: "Спроси, душенька, майора Ковалева - тебе всякий укажет". Самый последний чин XIV класса назывался "коллежский регистратор" - этот чин получили лицеисты по окончании учебного заведения. Коллежский секретарь - это уже чин X класса, титулярный советник - IX класс; VI класс имели коллежские советники - это уже чин солидный. В "Старой записной книжке" П. А. Вяземского сохранился анекдот: "Вскоре после бедственного пожара в балагане на Адмиралтейской площади в 1838 г. кто-то сказал:

- Слышно, что при этом несчастьи довольно много народа сгорело.
- Чего "много народа"! - вмешался в разговор департаментский чиновник. - Даже сгорел чиновник шестого класса".

"Сюда, - прибавлял Вяземский, - просится иностранная шутка, выросшая на русской почве. Лорд Ярмут был в Петербурге в начале двадцатых годов; говоря о приятностях петербургского пребывания своего, замечал он, что часто бывал у любезной дамы шестого класса, которая жила в 16-й линии".

Незадачливый англичанин хотел похвастать связями с дамой, занимавшей высокое положение, и потому подчеркнул чин ее мужа. Юмор ситуации заключался в том необычном для иностранцев обстоятельстве, что жена, не служившая, но имевшая чин по мужу, в соответствии с этим чином занимала положение в обществе. Дочери, пока не вышли замуж, считались в чине, какой имел их отец. Сыновья чин не наследовали, но по достижении совершеннолетия должны были сами его приобрести - своими трудами. Служба так занимала умы молодых людей, что Вяземский смеялся: "В какой-то элегии находятся следующие два стиха, с которыми поэт обращается к своей возлюбленной:

Все неприятности по службе
С тобой, мой друг, я забывал.

Пушкин, отыскавши эту элегию, говорил, что изо всей русской поэзии эти два стиха - самые чисто-русские и самые глубоко и верно прочувствованные".

Каждому чину присваивалась особая форма титулования. Формы эти не были установлены законом, а сложились постепенно на практике, были переняты с Запада. В начале XVIII в., в петровское время, использовали три титула: ваше сиятельство - для сенаторов, ваше превосходительство - для чинов высших классов, ваше благородие - для всех прочих. К концу XVIII в. таких титулов было уже пять: для первого и второго классов, соответствующих полным генералам, - ваше высоко превосходительство (так в Европе обращались только к членам королевских фамилий); для III и IV классов - ваше превосходительство; V класс - ваше высокородие; VI, VII, и VIII классы - ваше высокоблагородие; остальные - ваше благородие.

В устном общении это соблюдалось не очень строго, но на письме, особенно в официальных бумагах, отступления не допускались. Взглянув на бумагу, можно было безошибочно определить, к кому адресовано послание: начальник ставил дату сверху, подчиненный при обращении к вышестоящему - только снизу; начальник мог подписать писарскую копию одною своей фамилией, подчиненный должен был поставить сам свое звание, чин и только после этого - фамилию. Местоимение "мой" в обращении официальном к равному или тому, кто был родовитее, имел большой чин, звучало как оскорбление. Так это и воспринял московский богач граф Мамонов. Он был человек именитый, известный, на его деньги во время Отечественной войны 1812 г. был обмундирован и вооружен целый полк, получивший имя Мамоновского. Вяземский рассказывал:

"Губернатор в официальном отношении к графу Мамонову написал ему: "Милостивый государь мой". Отношение взорвало гордость графа Мамонова. Не столько неприятное содержание бумаги задрало его за живое, сколько частичка мой. Он отвечал губернатору резко и колко. В конце письма он говорит: "После всего сказанного мною выше представляю вашему сиятельству самому заключить, с каким истинным почтением остаюсь я, милостивый государь мой, мой, мой (на нескольких строках) вашим покорнейшим слугою". Граф Мамонов, - заключал Вяземский, - был человек далеко недюжинного закала, но избалованный рождением своим и благоприятными обстоятельствами". Он не мог допустить фамильярности с собою.

Чиновная лестница казалось столь непоколебимой, что, если случались сбои, это воспринималось, как событие поразительное. Рассказывали такой анекдот: "Незадолго до кончины, в последний свой приезд в Петербург, адмирал Лазарев был на приеме у Николая I. После самого милостивого приема, желая показать адмиралу особое расположение, государь сказал:

- Старик, останься у меня обедать.
- Не могу, государь, - отвечает Михаил Петрович, я дал слово обедать у адмирала (и назвал его имя).

Сказав это, Лазарев вынул хронометр, взглянул на часы и, порывисто встав, промолвил:

- Опоздал, государь!

Потом поцеловал озадаченного императора и быстро вышел из кабинета. Вошедшему князю Орлову Николай Павлович сказал:

- Представь себе, в России есть человек, который не захотел со мною пообедать!"

Это, конечно, анекдот, но анекдот любопытный: человек, который и перед государем

сохраняет свое человеческое достоинство, не унижается " в прах". Самоуважение для человека столь важно, что, не чувствуя его, он тревожится, ищет замену, компенсирует этот недостаток, разыгрывая дома роль, которая не давалась ему в Петербурге, и заставляя всех домашних участвовать в спектакле. Современники почитали такого человека чудаком. О нем рассказывали, он становился в каком-то роде знаменитостью, добиваясь порой почтительного восхищения. Вяземский записал: "Был один помещик, принадлежащий довольно знатному роду, по воспитанию своему и образованию. Когда бывал в столицах, жил и действовал он как другие в среде ему подобающей; но столичная жизнь стесняла его:

Мне душно здесь, я в лес хочу, -

то есть в село свое, говорил он про себя. И там, в деревне, на свежем воздухе, на просторе, разыгрывались прирожденные и таившиеся в нем наклонности, причуды и странности. Он любил - ему, по натуре его, нужно было - чудачить, и он чудачествовал в свое удовольствие. По преданиям старого барчества, которые могли быть ему не чужды, он дома завел обряды и этикет, наподобие любого немецкого курфюршества. Он составил свой двор из дворни своей. До учреждения мундира он достигнуть не осмелился, но завел в прислуге официальные жилеты разного цвета и покроя, которые, по домашнему значению, равнялись мундирам.

Жилеты были распределены на разные степени, по цвету и пуговицам. Он жаловал, производил, повышал, например, Никифора в такой-то жилет высшего достоинства. Панкратий за пьянство или за другой поступок был разжалован в жилет низшего достоинства, с внесением в формулярный список. Когда по воскресеньям и другим праздничным дням барин отправлялся в церковь, дворовый штат его, по старшинству жилетов, становился в две шеренги на пути, по которому он изволил шествовать. Были дни, в которые все жилеты и все находящиеся при них юбки имели счастье лобызать барскую ручку. Все дома и в домашнем быту подходило к такому порядку. Дни и часы были распределены, как восхождение и захождение солнца, по календарю".

Здесь все как бы пародия на существующее государство, двор в миниатюре. А подумаешь - не таковая уж и карикатура. Россия так и жила. Например, с 1782 г. для губернских чиновников были заведены форменные платья, и они обязаны были на балы, вечера, может быть кроме самых интимно семейных, являться в форме. Прав маркиз де Кюстин: все общество переведено на военное положение. И чтобы поменьше индивидуальности! Вот это и не устраивало Пушкина в службе, когда в 1817 г., оканчивая Лицей, он писал:

Лишь я, судьбе во всем послушный,
Счастливой лени верный сын,
Душой беспечный, равнодушный,
Я тихо задремал один...
Равны мне писари, уланы,
Равны законы, кивера,
Не рвусь я грудью в капитаны
И не ползу в асессора;
Друзья! Немного снисхожденья -
Оставьте красный мне колпак,
Пока его за прегрешенья
Не променял я на шишак,
Пока ленивому возможно,
Не опасаясь грозных бед,
Еще рукой неосторожной
В июле распахнуть жилет.

По вступлении на престол императора Павла состоялось высочайшее повеление, чтобы президенты всех присутственных мест непременно заседали там, где числятся по службе.

Нарышкин, уже несколько лет носивший звание обер-шталмейстера, должен был явиться в придворную конюшенную контору, которую до того времени не посетил ни разу.

Одному чиновнику долго не выходило представление о повышении чином. В проезд императора Александра он положил к ногам его следующую просьбу:

"Всемилостивый император,
аз коллежский регистратор,
повели, чтоб твоя тварь
был коллежский секретарь".

Государь подписал: "быть по сему".

Мои бредни. Записки А.П. Хвостовой

Раевский говорил об одном бедном майоре, живущем у него в управителях, что он был заслуженный офицер, отставленный за отличия с мундиром без штанов.

А.С. Пушкин

8 октября 1822 г. ... А.Н.Оленин, в последнем заседании Академии Художеств, предложил в почетные члены графа Д.А.Гурьева играфа В.П.Кочубея. Вице-президент …. Спросил его, по какой именно причине предлагает он их в почетные члены. "Потому, - отвечал Оленин, - что они любят художества и очень близки к государю". - "Извольте, мы вам будем благодарны". - "Имею честь предложить лейб-кучера Его Императорского Величества Илью Ивановича" … Хотели было, говорят, записать это в журнал.

Из письма А.Е. Измайлова к И.И. Дмитриеву